У мир распался обернувшись пустой и глупой шуткой и миром страданий и слез

Обновлено: 02.05.2024

Женщины! Женщины! Кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их слова обещают и манят, а звук их голоса отталкивает. То они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных намеков.

Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять.

Я ненавижу людей, чтоб их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом.

Нет проку в том, кто старых друзей забывает!

Никому не рассказывайте о своих несчастьях: друзей это опечалит, а врагов развеселит.

Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины.

Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его.

Есть престранные люди, которые поступают с друзьями, как с платьем: до тех пор употребляют, пока износится, а там и кинут.

Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики.

Вот люди! Все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, — а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности.

Печальное нам смешно, смешное — грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.

Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья — и никогда не мог насытиться.

Человек, который непременно хочет чего-нибудь, принуждает судьбу сдаться.

Мы почти всегда извиняем то, что понимаем.

Умереть так умереть! Потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно.

История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.

Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

Надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной.

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Судить о душе и уме женщины, протанцевав с нею мазурку, все равно что судить о мнении и чувствах журналиста, прочитав одну его статью.

Что началось необыкновенным образом, то должно так же и закончиться.

Я не стану обвинять тебя — ты поступил со мною, как поступил бы всякий другой мужчина: ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна. Я это поняла сначала. Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты оценишь мою жертву, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий. Прошло с тех пор много времени: я проникла во все тайны души твоей. и убедилась, что то была надежда напрасная.

Поверь мне — счастье только там,
Где любят нас, где верят нам!

Я никогда сам не открываю своих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться.

И если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так сильно заботиться.

У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку.

Любовь, как огонь, — без пищи гаснет.

Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью.

Неужели зло так привлекательно.

Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря.

Стыдить лжеца, шутить над дураком, просить взаймы у скупца, усовещивать игрока, учить глупца математике, спорить с женщиною — то же, что черпать решетом воду.

Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял.

Все хотят, чтобы другие были счастливы по их образу мыслей.

— Богатство не есть счастие.
— Всё-таки оно ближе к нему, нежели бедность.

Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях.

В вашей галиматье, однако ж, есть идея!

Как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!

Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость.

И скучно, и грустно, и некому руку подать.

Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор — никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить — а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может. Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобою накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное.

Где есть общество женщин — там сейчас явится высший и низший круг.

Я иногда себя презираю. Не оттого ли я презираю других?

Беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели, то есть конца.

Всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою.

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка

А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдемся вновь,
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.

Следующий анекдот

Макс, а нет песня

Нравится Показать список оценивших

Михаил Белов

Макс, гуляй отсюда, сынок

Нравится Показать список оценивших

Михаил, пральна пап так ево пидара

Нравится Показать список оценивших

Аня Волкова ответила Fake

Fake, А где shadowraze постит свои треки и чем он еще загимаеться,я просто ничего найти по нему не могу

Нравится Показать список оценивших

Начинается игра
Открываю тетрадь смерти
Вписал в строчку 5 никнеймов
Все умрут от реквиема
Взял сфа первым пиком ни о чем не сожалею
Показать полностью.
Ваши слезы и страданья делают меня сильнее
Залетаю на мид
Летит койл за койлом
А ты настолько бездарный что и не понял как помер
Моя клетка некромастери забита до краев
Если ты еще не понял твою тиму ждет проеб
У моей чакры нет границ
Твоя чакра на пределе
Твои клоны мой чидори
Давай глянем кто сильнее
Зверь сидит внутри меня
Внутри тебя лишь боль и горе
Я не понял
Какого хуя ты на коре бро?

Нравится Показать список оценивших

Тимур, гений

Нравится Показать список оценивших

Следующий анекдот

Dante Alighieri
La Divina Commedia

INFERNO - Canto III

М.Л. Лозинский
«Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный сон,
3 Я увожу к забытым поколеньям.

Был правдою мой зодчий вдохновлён:
Я высшей силой, полнотой всезнанья
6 И первою любовью сотворён.

Я, прочитав над входом, в вышине,
Такие знаки сумрачного цвета,
12 Сказал: «Учитель, смысл их страшен мне».

Д.Е. Мин II (современная адаптация неизвестного автора)
«Вступают мною в град скорбей к мученьям,
Вступают мною к муке вековой,
3 Вступают мною к падшим поколеньям.

Был правдой двинут вечный Зодчий мой:
Создал меня перст Божий всемогущий,
6 Премудрость высшая и дух святой

В.Г. Маранцман
«Чрез мой порог во град скорбей уходят,
Чрез мой порог навек страдать идут,
3 Чрез мой порог людей греховных водят.

Создатель мной вершит свой правый суд:
Божественная мощь, и ум парящий,
6 И первая любовь творили тут.

Что создал до меня рукой творящей
Господь, нетленно, вечен буду я.
9 Оставь надежду всякую, входящий».

Над входом эту надпись вижу я,
слова темнеют. Мне нужна подмога:
12 «Учитель, тяжелеет мысль моя».

Д.Д. Минаев I
"За мной - мир слёз, страданий и мучений,
За мною - скорбь без грани, без конца,
3 За мной - мир падших душ и привидений

Я - правосудье высшего Творца,
Могущества и мудрости созданье,
6 Творение Небесного Отца,

Воздвигнутое раньше мирозданья.
Передо мной - прошел столетий вслед.
9 Удел мой - вечность, вечность наказанья,

Д.Д. Минаев II (испоганено Е. ой)
За мною - мир страданий и мучений,
За мною - скорбь и слёзы без конца,
3 Мир падших душ, печальных привидений

Я - правосудье высшее Творца,
Могущества и воли осознанье,
6 Творение Небесного Отца,

Воздвигнутое раньше мирозданья.
Бесстрастно я гляжу столетьям вслед.
9 Ни гнева нет во мне, ни состраданья.

А.А. Илюшин, адаптация конца 1980-х гг. неизвестного переводчика XIX в.
«Войдите мной в страданье неизбежно;
Войдите мной в град скорбей без конца;
3 Войдите мной к погибшим безнадежно.

Творенье я правдивого творца,
Всевластного, премудрого, благого
6 В трёх свойствах три имущего лица.

Сии слова над дверью на стене
я прочитал и молвил, вопрошая:
12 «Учитель мой, я не пойму вполне».

Следующий анекдот

Михаил Лермонтов

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.

© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.

Читайте также: