Бесконечная шутка книга читать
Обновлено: 04.11.2024
Бесплатная онлайн библиотека для чтения книг без регистрации с телефона или компьютера. У нас собраны последние новинки, мировые бестселлеры книжного мира.
Следующий анекдот
Я сижу в кабинете, окруженный головами и телами. Моя поза сознательно копирует форму стула. Это холодная комната в здании администрации университета, с обитыми деревом стенами, картиной кисти Ремингтона и двойными стеклопакетами, отсекающими ноябрьское пекло. Комната надежно изолирована от звуков из приемной, где дядя Чарльз, мистер Делинт и я только что дожидались, пока нас примут.
И вот я нахожусь здесь.
В пространстве над летними спортивными пиджаками и галстуками вдоль полированного соснового конференц-стола, поймавшего блик аризонского полдня, висят три лица…. Я не знаю, чье лицо чье.
Надеюсь, я выгляжу сдержанно, возможно, даже дружелюбно. Меня готовили, что сдержанность – мой лучший друг, и если я попытаюсь произвести хорошее впечатление или улыбнуться, будет только хуже.
Я пытаюсь скрестить ноги как можно аккуратнее, одна на другую, руки держу на коленях. Я сцепил пальцы в замок, они похожи на серию букв Х. Остальные люди в комнате для собеседований: глава литературной кафедры, тренер по теннису и проректор академии мистер О. Делинт. Ч.Т. рядом со мной, остальных - соответственно сидящего, стоящего и стоящего - я вижу лишь краем глаза. Тренер по теннису звенит мелочью в карманах. Пахнет чем-то смутно съедобным. Рифленая подошва моего спонсорского найковского кроссовка параллельна трясущемуся мокасину сводного брата моей матери. Он – ректор академии, в которой я учился; сидит, если я не ошибаюсь, справа от меня, напротив деканов.
- Тебя зовут Гарольд Инкаденца, восемнадцать лет, дата окончания средней школы на данный момент примерно через месяц, обучаешься в Энфилдской теннисной академии, Энфилд, штат Массачусетс, где и проживаешь, - его прямоугольные очки похожи на два теннисных корта на боку. - По словам тренера Уайта и декана [неразборчиво], ты многообещающий теннисист-юниор с региональным, национальным и континентальным рейтингом, потенциальный член ОСАСУА[2]; тренер Уайт решил зачислить тебя в команду по результатам переписки с присутствующим здесь доктором Тэвисом, которая имела место быть… с февраля этого года, - верхняя страница с шелестом перемещается в конец пачки. - Ты находишься на пансионате в Энфилдской теннисной академии с семи лет.
Справа на подбородке у меня жировик, он чешется, и я раздумываю, стоит ли сейчас к нему прикасаться.
- Тренер Уайт сообщает, что, по его мнению, программа обучения Энфилдской теннисной академии заслуживает всяческого уважения и что команда Университета Аризоны немало приобрела благодаря новым членам команды - выпускникам ЭТА, который из которых, мистер Обри Ф. Делинт, пришел сегодня с тобой. Тренер Уайт и его команда убедили нас…
Речь желтого декана бедна, но, должен признать, зато предельно понятна. У Литературной кафедры явный перебор с бровями. Правый декан как-то странно разглядывает мое лицо.
Дядя Чарльз говорит, что хотя его присутствие, возможно, выглядит как попытка давления, он может заверить приемную комиссию, что все вышеперечисленное правда и что в Энфилдской теннисной академии в настоящий момент обучаются десять из тридцати топовых теннисистов-юниоров, во всех возрастных категориях, и что я, кто обычно откликается на «Хэла», «из самых сливок». Правый и центральный деканы вежливо улыбаются; Делинт и тренер склоняются друг к другу, левый декан прочищает горло:
- …что уже на первом курсе ты сможешь помочь университетской теннисной команде добиться больших успехов. Мы очень рады, – он то ли говорит, то ли читает, перелистывая страницу, – что соревнование какой-то немаловажной важности подарило нам возможность пообщаться с тобой и обсудить твое заявление на поступление, обучение и предоставление стипендии.
- Меня просили добавить, что Хэл был посеян третьим в разряде одиночек до 18 лет на престижном турнире «Что-за-бургер» Юго-западных пригласительных юниорских игр в Рэндольфском теннисном центре, – говорит, предположительно, Спортивная кафедра. Он склонил голову набок, я вижу его конопатый скальп.
- В Рэндольф Парке, рядом со знаменитым комплексом El Con Marriott, - вставляет Ч.Т., - среди спортсменов эта площадка считается самой продвинутой, и еще…
- Именно так, Чак. И, по словам Чака, Хэл уже оправдал посев, он достиг полуфинала после впечатляющей победы сегодня утром, и что завтра снова играет в Центре с победителем сегодняшнего четвертьфинала, если не ошибаюсь, в 0830…
- Постарайся разобраться с ним до того, как солнце начнет жарить. Хотя, конечно, воздух в этих краях сухой.
- …и, очевидно, уже прошел квалификацию для зимнего Континентального турнира в закрытых помещениях в Эдмонтоне, как сообщает нам Кирк… - задрав голову вверх и влево, чтобы взглянуть на тренера, чья белозубая улыбка буквально сияет на фоне солнечных ожогов на лице. – А это действительно весьма впечатляет, - он улыбается, смотрит на меня. - Все ли правильно, Хэл? Мы нигде не ошиблись?
Ч.Т. расслабленно скрестил руки; его трицепсы покрыты россыпью солнечных бликов.
- Все так. Билл. – он улыбается. Его усы всегда выглядят как-то криво. - И я вам даже больше скажу: Хэл очень рад, рад, что его третий год подряд приглашают на Пригласительные, вернуться в любимые места, рад встрече с выпускниками университета и тренерским составом, а также что уже оправдал столь высокий посев при довольно немягкой конкуренции, что до сих пор остается в игре, и, как говорится, его песенка еще не спета. Но, разумеется, больше всего он рад этому шансу встретиться с вами, джентльмены, и взглянуть на здешние условия. Все, что он здесь видел, на высшем уровне.
Повисла тишина. Делинт ерзает спиной по деревянной панели стены и сменяет точку опоры. Мой дядя радужно улыбается и поправляет ремешок от часов. 62.5% лиц в комнате смотрят на меня в приятном предвкушении. Мое сердце стучит в груди, как стиральная машина с ботинками. Я пытаюсь изобразить на лице то, что, как мне кажется, люди примут за улыбку. Я поворачиваюсь туда-сюда, совсем чуть-чуть, чтобы каждый увидел, что я доволен.
И снова тишина. Брови желтого декана изгибаются в параболу. Два других декана смотрят на Литературную кафедру. Тренер сделал шаг к широкому окну, поглаживает коротко стриженный затылок. Дядя Чарльз гладит руку чуть выше ремешка часов. Кривые тени ладоней двигаются по поверхности соснового стола, тень одной из голов похожа на черную луну.
- Чак, с Хэлом все в порядке? - спрашивает Спортивная кафедра. – Он выглядит… в смысле, его лицо. Ему больно? Тебе больно, сынок?
- Хэл здоров как бык, - дядя улыбается и непринужденно отмахивается. – Просто у него, скажем так, лицевой тик, совсем небольшой, от адреналина, ведь он находится здесь, в вашем кампусе, сегодня выиграл матч, не отдав ни одного сета, получил официальное письмо от тренера Уайта с предложением стипендии в Университете, который входит в группу Пацифик-10, и он готов, как он мне дал понять, прямо здесь и сейчас подписать национальный договор о намерении, - Ч.Т. смотрит на меня, и взгляд у него какой-то пугающе добрый. Я расслабляю все мимические мышцы, стираю с лица всякое выражение. Осторожно вперяю взгляд в кекулеанский[3] узел галстука декана.
Мой молчаливый ответ на ожидающее молчание каким-то образом влияет на атмосферу в комнате, пыль и катышки с пиджаков завихряются у кондиционера и танцуют в косом луче света из окна, воздух над столом – как над стаканом только что налитой сельтерской. Тренер, - у него легкий акцент, не британский и не австралийский, - говорит Ч.Т., что собеседование (пускай обычно это лишь приятная формальность), может пройти куда более остро, если предоставить слово самому потенциальному студенту. Правый и центральный деканы склонились друг к другу, тихо обсуждают что-то, их тела образовали нечто вроде вигвама из кожи и волос. Полагаю, тренер просто оговорился, хотел сказать не «остро», а «быстро» — или, скорее, «просто»: неуклюжая формулировка, конечно, но более вероятная с точки зрения артикуляции, учитывая, как он оговорился. Декан с плоским желтым лицом подался вперед, втянул губы, кажется, изображая тревогу. Он сводит ладони вместе над поверхностью стола. Его пальцы как будто спариваются, я же расцепляю в виде серии из четырех букв Х и крепко хватаюсь за края стула.
Следующий анекдот
- …мы узнали в процессе обработки предыдущих заявок, прошедших через офис тренера Уайта, что школа Энфилда находится под управлением, пусть и весьма эффективным, во-первых, вашего брата, которого, как я до сих пор помню, обхаживал предшественник Уайта, Мори Кламкин, поэтому объективированность ваших оценок в данном случае очень легко подвергнуть сомнению…
- …сомнения могут возникнуть у кого угодно – у СААУП[4], у зловредных программ Пацифик-10, АССОНАН…
Эти работы старые, да, но они мои; de moi. Но они старые, да, и не совсем соответствуют стандартным темам вступительных работ в стиле «Самое важное, что мне дало образование». Если бы я сдал прошлогоднюю работу, вы бы решили, что это двухлетний ребенок просто долбил по клавишам клавиатуры. И да – даже при том, что вы тут «объективируете» оценки. И в этой новой, более компактной компании начинает проявлять свою альфа-самцовость Литературная кафедра, хотя и выглядит при этом гораздо более женственно, выставив бедро и уперев в него руку, а при ходьбе поводя плечами, звеня мелочью в карманах, когда он подтягивает штаны и садится в кресло, все еще нагретое задом Ч.Т, закидывает ногу на ногу и наклоняется так, что вторгается в мое личное пространство; я вижу брови, дергающиеся в нервном тике, и сетку капилляров под глазами, чувствую запах кондиционера для белья и уже кислый запах мятной жвачки изо рта.
- … умный, толковый, но очень стеснительный мальчик - мы знаем, что ты очень стеснительный, Кирк Уайт передал нам, что рассказал ему твой атлетически сложенный, хотя и немного чопорный инструктор, - мягко говорит он; я чувствую, как он кладет, кажется, руку на бицепс моего пиджака (хотя этого не может быть), - ты просто должен собраться с силами и рассказать свою версию истории этим джентльменам, которые отнюдь не замышляют ничего плохого и просто делают свою работу и одновременно пытаются соблюсти интересы всех сторон.
Я представляю, как сидят Делинт и Уайт, уперев локти в колени как для испражнения, - поза всех спортсменов, выбывших из игры; Делинт пялится на свои огромные большие пальцы, пока Ч.Т. меряет приемную шагами, вычерчивая узкий эллипс и разговаривая по мобильнику. Меня готовили так же, как мафиозного дона к заседанию Комиссии по борьбе с организованной преступностью. Нейтральная, лишенная эмоций тишина. Игра от обороны, которой меня научил Штитт: “лучший защита: пусть все само отскакивайт: ничего не делайт”. Я бы рассказал вам все, что вы хотите услышать, и даже больше, если бы то, что я говорю, было равно тому, что вы услышите.
Спортивная кафедра, не высовывая головы из-под крыла:
- …чтобы это не выглядело так, словно мы взяли тебя только из-за твоих спортивных успехов. Это может дорого нам обойтись, сынок.
- Билл имеет в виду то, как это будет выглядеть со стороны, а вовсе не реальное положение вещей, пролить свет на которое можешь только ты, - говорит Литературная кафедра.
- …как будут выглядеть со стороны спортивные достижения наряду с очень плохими результатами тестов, слишком заумными вступительными сочинениями и потрясающими школьными оценками, с которыми как будто не обошлось без семейного блата.
Желтый декан так сильно наклонился вперед, что на его галстуке теперь точно появится горизонтальная вмятина от края стола; лицо его болезненно-доброе, на нем серьезное-«без дураков» выражение:
- Ну-ка послушайте, мистер Инканденца, Хэл, пожалуйста, просто объясни мне, сынок, почему конкретно нас не обвинят, что мы тебя используем. Почему завтра никто не придет и не скажет: “О, слушайте, Университет Аризоны, а вы же тут используете паренька, такого робкого и застенчивого, что он и слова сказать не может, качка с оценками доктора наук и купленной вступительной работой”.
Свет, отразившись от поверхности стола под углом Брюстера, розой расцветает на внутренней стороне моих век. Я не могу сделать так, чтобы меня поняли.
- Я не качок, - говорю я медленно. Отчетливо. - Возможно, в моем аттестате за последний год есть небольшие исправления, возможно, но это было сделано, чтобы помочь мне в трудную минуту. Все остальные оценки de moi, честно. - мои глаза закрыты; в комнате тихо. - Я не могу сделать так, чтобы меня поняли, - я говорю медленно и отчетливо. - Давайте скажем, что сегодня я съел что-то не то.
Забавно, что забывается, а что нет. Наш первый дом, в пригороде Уэстона, который я едва ли помню, - мой старший брат Орин говорит, что помнит, как ранней весной был там на заднем дворе, помогал маман пахать холодную почву какого-то нашего огорода. Март или начало апреля. Огород представлял собой неровный прямоугольник с границами в виде палочек эскимо, воткнутых в землю по углам, и бельевой веревки, протянутой между ними по периметру. Орин убирал камни и комья земли с пути маман, которая управляла арендованным «Рототиллером», похожей на тележку штукой, работавшей на бензине, которая ревела, чихала и брыкалась, и Орин помнит, что казалось, словно культиватор управляет маман, а не наоборот; маман очень высокая, и ей приходилось наклоняться до боли в спине, чтобы сдержать эту штуковину, ноги оставляли пьяные отпечатки на вспаханной земле. Он помнит, как я весь в слезах-соплях вышел из дома во двор, на мне была какая-то красная ворсистая кофта с Винни Пухом, я рыдал и нес в протянутой ладони нечто, что, как сказал мой брат, выглядело очень неприятно. Он говорит, было мне было где-то пять, и я рыдал и был ярко-красный на холодном весеннем воздухе. Я повторял что-то снова и снова; он не мог разобрать, пока мать не увидела меня и не выключила культиватор (в ушах звенело), и не подошла посмотреть, что это у меня в руке. Оказалось, огромный клочок плесени – как предполагает Орин, откуда-то из темного угла в подвале нашего дома в Уэстоне, в котором всегда было тепло из-за печи и который каждую весну затапливало. Сам по себе этот клочок Орин описывает как нечто чудовищное: темно-зеленое, глянцевое, слегка волосатое, испещренное желтыми, оранжевыми и красными точками грибковых колоний. И даже хуже: было очевидно, что этот кусок выглядит странно нецелым, надкусанным; и немного этой тошнотворной дряни было размазано у меня вокруг рта. «Я это съел», - вот что я повторял. Я протянул плесень маме; она была без линз (всегда снимала их перед тем, как взяться за грязную работу), и поначалу, склоняясь надо мной, видела лишь своего плачущего ребенка, который что-то протягивает в руке: и в самом материнском из всех рефлексов она, больше всего на свете боявшаяся грязи, потянулась, чтобы взять то, что ей протягивало ее дитя, – как делала всегда, когда забирала у меня использованную салфетку, выплюнутую конфету, пережеванную жвачкув кто знает скольких театрах, аэропортах, на задних сиденьях, спортивных залах? О. стоял там, говорит он, взвешивая в руке холодный ком, играясь с липучкой на куртке-ветровке, смотрел, как мама наклоняется ко мне, дальнозорко щурясь, внезапно останавливается, замирает, пытаясь идентифицировать то, что я держу, оценивая признаки орального контакта с этой штукой. Он помни, что ее лицо было неописуемым. Ее протянутую руку, все еще дрожащую после культиватора, зависшую перед моей.
- Я это съел, - сказал я.
О. говорит, что только помнит. (sic), как сказал что-то язвительное, откидываясь назад и хрустя позвонками. Он говорит, что должен был чувствовать надвигающееся чудовищное беспокойство. Маман никогда не спускалась в сырой подвал. Я перестал рыдать, помнит он, и просто стоял, напоминая пожарный гидрант, в красной пижаме с пристяжными подштанниками, держал в руке плесень, с серьезным лицом, словно делал доклад или проводил аудит. О. говорит, в этой точке его память раздваивается, возможно, из-за беспокойства. В первой версии мама бегает по заднему двору, описывая широкий истерический круг: «Господи!» - кричит она.
«Помогите! Мой сын это ел», – вопит она во второй и более подробной версии воспоминания Орина, снова и снова, с пятнистым клочком плесени над головой в горсти, бегая вдоль прямоугольника огорода, пока О. поражался первому в своей жизни случаю взрослой истерики. В окнах и над заборами появились головы соседей. О. помнит, как я побежал за мамой, но споткнулся о веревку, обозначающую границы огорода, упал, испачкался, расплакался.
«Господи! Помогите! Мой сын это ел! Помогите!» - продолжала вопить она, бегая по границе узкого прямоугольника огорода; Орин помнит, что, даже несмотря на истерику, мама бегала ровно вдоль границы и оставляла по-индейски ровные следы, добежав до угла внутри прямоугольной идеограммы, она поворачивала четко и мгновенно; и пока она носилась по кругу (точнее – по прямоугольнику) и кричала «Мой сын это ел! Помогите!», она дважды пробежала мимо меня. На этом воспоминание Орина обрывается.
- Мои вступительные работы не куплены, - говорю я им, обращаясь в темноту красной пещеры, которая открывается перед закрытыми глазами. - Я не просто мальчишка, который играет в теннис. У меня запутанная история. У меня есть опыт и чувства. Я глубокий.
Следующий анекдот
Автор этой книги не собирается развлекать читателей, как изначально можно подумать судя по названию. Под обложкой книги вас ждет истина: — любое веселье имеет начало и конец. И к сожалению, конец не всегда оказывается веселым.
Основные действия книги происходят в реабилитационной клинике Эннет-Хаус и Энфилдской теннисной академии, в них задействованы два героя — Гарольд и Дональд. На эту основу автор накручивает дополнительные идеи разных направлений, от которых голова идет кругом. Безумие творится абсолютно везде и во всем (даже политическую сферу не обошло стороной). Все сюжеты крепко связаны воедино немыслимым образом.
Фильм, неспроста имеет называние «Бесконечна шутка», те кто его смотрел, в прямом смысле умирал от смеха. Старания по поискам последнего картриджа (который судя слухам сохранился), касаются почти всех персонажей, из-за чего в сюжет привносится еще больше шума, паники и действительно безудержного веселья.
Читайте также: