Почему бродский так читает стихи
Обновлено: 22.11.2024
. О том, как читал свои стихи Бродский, написано очень много. Но вряд ли описание может дать представление о странном, почти гипнотическом действии, которое оказывали его голос и интонации. Вернее, интонаций не было. Была некая гнусавая напевность, с понижением голоса в конце строчки, и с нарастанием «вольтажа» с каждой новой строфой. Это было похоже на молитву или заклинания и приводило слушателей в состояние физического транса.
В тот вечер Иосиф читал отрывки из только что законченной поэмы «Зофья». Способные висеть на волоске, способные к обману и тоске, способные к сношению везде, способные к опале и звезде, способные к смешению в крови, способные к заразе и любви, напрасно вы не выключили свет, напрасно вы оставили свой след, знакомцы ваших тайн не берегут, за вами ваши чувства побегут. Что будет поразительней для глаз, чем чувства, настигающие нас с намереньем до горла вам достать? Советую вам маятником стать. В середине этого отрывка с места поднялся горняцкий поэт Лев Куклин. Со словами «абракадабра какая-то», он, переступая через ноги и нарочито топая, вышел в коридор и громко хлопнул дверью. За ним устремился Дима Бобышев с намерением набить Куклину морду. За Бобышевым бросились другие приятели с целью не допустить. Не из любви к Куклину, а из вполне обоснованного страха, что любой скандал послужит причиной для запрещения подобных чтений. Некоторое время на лестнице происходили возня и сопенье, но Куклину удалось смыться неповрежденным. Куклин был низкорослым, одутловатым человеком, без шеи, но зато с раздутым самомнением. Еще учась в Горном, он был безответно влюблен в мою подругу Галю Ц. и даже посвятил ей стихи, которые я почему-то запомнила: Мы нынче не верим ни снам, ни гаданьям, Над черною кошкой смеемся даже, Но все же стоим и молчим в ожиданье И ждем, что нам кукушка скажет. Сорок раз прокричала птица в ответ. Что кукушке до нас? Живет не любя. Значит, мне остается сорок лет, Всего сорок лет, чтоб любить тебя. После куклинской выходки мы с Витей обсуждали, что сделал бы порядочный человек на его месте. Наверно, извинился бы. Я говорила, что Иосиф простил бы, а Витя утверждал, что послал бы подальше. И тут начинается наш розыгрыш. Мы были приглашены на день рождения Иосифа к шести часам. Перед выходом Витя позвонил ему и измененным голосом сказал: – Здравствуй, Иосиф, говорит Куклин. – Что надо? – прорычал Бродский. – Мне очень нужно с тобой поговорить. – Не о чем нам разговаривать. – Старик, я знаю, у тебя сегодня день рождения. Можно приехать на несколько минут? – Еще чего не хватало! – Иосиф, я хочу попросить прощения. – Считай, что уже попросил. – Иосиф, мне надо немедленно с тобой увидеться. Это вопрос жизни и смерти. – Пошел на х. – рявкнул поэт и бросил трубку. . Мы опаздывали. Ждали автобуса, не дождались. До шли до Невского пешком, наконец, поймали такси. Подъехали к его дому с часовым опозданием. Александр Иванович курил на балконе и, увидев нас, закричал: «Давайте скорее, утки стынут». Народ уже сидел за столом, но Иосифа в комнате не было. Он относил что-то на кухню или приносил что-то из кухни, мы настигли его в коридоре. – Почему так поздно? – спросил Иосиф. – Небось красилась два часа? – Нет. Знаешь, какое дело. Нам позвонили, что. Вить, не надо. не сейчас. Не будем портить Оське праздник. – Что случилось? – Потом скажем.. – Немедленно выкладывайте. – Понимаешь. Куклин. повесился. Бродский побелел, затрясся и обхватил пальцами виски. – Оська, что с тобой? – Мы насмерть перепугались. – Это я виноват, я! Это я! Я! – повторял он, как в горячке, – он звонил мне! Он же мне звонил! Иосиф бился головой о стену, видеть это было невыносимо. Мы проклинали себя за кретинизм. – Оська, успокойся! – закричал Витя. – Его откачали! – Жив он? Только не врите! – Да жив, жив! Куда он денется! – Где он, в больнице? – В какой, к черту, больнице? Дома он. – Слава богу, – сказал Иосиф, понемногу успокаиваясь, – завтра к нему поеду. Кто-нибудь знает, где он живет? Я представила себе картину – Бродский навещает Куклина. Пришлось немедленно признаться. – Оська, прости! Прости идиотов, ради бога! Мы не знали, что ты такой чувствительный. Иосиф хмыкнул: «Ни хрена у вас шуточки. » И праздник покатился своим чередом. Прошло лет двадцать. Казалось, этот эпизод канул в лету. Во всяком случае, я о нем совершенно забыла. У Бродского была привычка близких людей, как мужчин, так и женщин, называть ласково «Киса», «Куся», «Солнышко» и «Зая». Особенно распространены были «кисы». Кисой, например, он называл свою маму Марию Моисеевну и почти всех друзей той поры. И меня он обычно так величал. Но однажды в Нью-Йорке он позвонил мне в Бостон перед очередным своим днем рождения и спросил: – А ты, змея, приедешь? – Интересно, чем это я вдруг змею заслужила? – спросила я. – Куклиным ты, змея, заслужила. Думаешь, я не помню?
Читайте также: