Кафка ф о притчах
Обновлено: 22.11.2024
Аннотация: В данной статье на материале отдельных произведений анализируется творчество писателя Франца Кафки, который открыл новую эпоху в истории развития жанра притчи и внёс неоценимый вклад в его исследование. Ф. Кафка хорошо известен как очень оригинальный автор с собственным неповторимым стилем, своеобразие которого отчетливо просматривается в самых разных его произведениях. В том числе и рассматриваемого в статье жанра притчи, что заставляет исследователей его творчества постоянно возвращаться к особенностям стиля писателя. Помимо средств иносказательности здесь следовало бы обратить внимание на элементы лиричности. Посредством анализа конкретного произведения авторы статьи пытаются выявить некоторые новаторские черты писателя.
Ключевые слова: тип текста, жанр, притча, кафкианский, жанровые особенности, род литературы
Parables of Kafka As a literary phenomenon
Shcherbina Sergei Juryevich
candidate of Science, assistant professor, Pacific State University, Russia, Khabarovsk
Bulavina Angelina Sergeevna
4th year student, Pacific State University, Russia, Khabarovsk
Abstract: The article deals with creative work of Franz Kafka, who opened a new epoch in the history of development of the literary genre of parable, and made a great contribution to its research. Kafka is well-known as quite a peculiar author with his own individual inimitable style. His peculiarity can be traced back to all of his works, including the parable. This makes the researchers who study Kafka’s works constantly look back at their research and study the peculiarities of his style from a new angle. Besides means of allegoricality, attention should be drawn to certain lyrical aspects of his works. Throughout the work analysis the authors of the article try to discover the writer’s innovative features.
Keywords: text type, genre, parable, Kafkaesque, genre characteristics, form of literature
Немецкоязычный автор Франц Кафка не только исследовал жанр притчи, но и создал индивидуальный и неповторимый стиль написания произведений этого типа. Сегодня ученые-лингвисты говорят о романе-притче «Процесс», «Замок», «Превращение». Безусловно, благодаря творчеству Кафки толкование литературного жанра «притча» обрело более конкретную направленность. Теперь говорят не только о «поучительных кратких историях», но и о «иносказательных образах», помогающих понять действительность и оценить суть вещей иначе, рассмотрев их с другого ракурса. Кафка не только внёс в науку новое представление об этом жанре, но и создал свой литературный мир с особой атмосферой, образами, действующими лицами и ситуациями.
Значение понятия «кафкианский»
То, что творчество Ф. Кафки стоит порой отдельно от того или иного направления в литературе и даже не является характерным для эпохи, в которую довелось жить и творить автору и что стиль писателя выделяют как совершенно не похожий ни на что и единственный в своём роде, доказывает и следующий факт. В немецко- и англоязычных словарях сегодня можно встретить понятие "кафкианский". В зарубежных источниках не составит труда найти слово „Kafkaesque“ (нем. "Kafkaesk") и с ним всё предельно ясно: что в английском, что в немецком языке оно является прилагательным и описывает «репрессивные или кошмарные качества» («Characteristic or reminiscent of the oppressive or nightmarish qualities of Franz Kafka's fictional world.»; Oxford Dictionary). В отечественных словарях для определения этих качеств есть слово «кафкианский», что является синонимом к таким словам, как "мрачный", "угнетающий" или же имеет значение «относящийся к творчеству Кафки». Но помимо этого слова некоторые источники также указывают на термин «кафкеск» (сочетание слов «Кафка» и «гротеск»), что по сути является калькой с английского «Kafkaesque» (немецкое написание «kafkaesk»).
Экстралингвистические характеристики произведений Ф. Кафки
Невозможно понять произведение, не ознакомившись с биографией писателя. Загадочная личность Кафки занимает особое место как среди людей искусства XX века, так и в плеяде немецких авторов в целом.
Немецкоязычный автор еврейского происхождения Франц Кафка родился в 1883 году в Праге. С 1901 по 1906 он изучал германистику и юридическое дело, достигнув звания доктора юридических наук. Кафка был непосредственно связан с бюрократической машиной и, соответственно, хорошо знал все принципы её функционирования, что нашло отражение в произведениях писателя. Мотив гнетущей бюрократии проходит красной нитью по всему творчеству автора. Из-за болезни, которая начала развиваться в 1917 году, Францу Кафке пришлось за 2 года до смерти оставить свою работу.
Для более глубокого понимания мыслей, выраженных Кафкой в литературе, следует обратить внимание скорее на психологический облик личности, нежели на род его деятельности. «Кафка ощущал себя одиноким и непонятым «отшельником» (Einzelgänger)…» [1]. Так в одном из справочников описывается позиция писателя в социуме и восприятие им окружающего мира. Отношение Кафки к своему же творчеству можно понять из следующего факта его биографии: свои литературные труды он завещал сжечь. До нас наследие писателя дошло только благодаря его товарищу – Максу Броду, который после смерти Кафки опубликовал его произведения, несмотря на то, что это противоречило воле автора. О личности Франца Кафки написано множество трудов, в том числе и Максом Бродом («Франц Кафка. Узник абсолюта»), но даже опираясь на вышеперечисленные факты можно понять, что это был непростой и загадочный человек. Таковыми являются и его произведения, представляющие собой многозначный ребус.
Анализ притчи
Чтобы понять, что же именно делает притчи Кафки уникальным феноменом, проанализируем конкретное произведение этого автора и попытаемся выделить характерные черты стиля писателя.
Притча «Отъезд» («Der Aufbruch»), которая известна в переводах других авторов под другими, синонимичными названиями «В дорогу» (И. Щербакова), «В путь» (Г. Ноткин) была написана в 1922 году, но опубликовала посмертно в 1936 году, наряду с некоторыми остальными произведениями, о чём уже говорилось выше. Известно, что произведения, которые были опубликованы при жизни автора, не снискали славу и не стали такими известными и изучаемыми, нежели те, которые Кафка завещал подвергнуть сожжению.
По своей структуре притча «Отъезд» (остановимся на этом переводе названия произведения) имеет все черты традиционной притчи. А именно, она состоит преимущественно из простых, зачастую эллиптических предложений («Ich befahl mein Pferd aus dem Stall zu holen. Der Diener verstand mich nicht. Ich ging selbst in den Stall…»). Время повествования – претеритум (Präteritum) – характерно для литературных рассказов (сказок, басен). Диалог между господином и слугой оформлен в прямую речь, а не через реплики – в целях экономии пространства. Отсутствует какая-либо вводная часть, читателя сразу вводят в повествование, не представляя главных героев и не описывая место, где происходит действие, ведь для притчи это совершенно не важно. Именно поэтому слово «слуга» («der Diener») сопровождается определённым артиклем, хотя это лишь первое упоминание о нём. Точно так же, как притче не требуется вводная часть, она может обойтись и без завершения. Анализируемая притча оканчивается последней репликой главного героя, в которой он оценивает свою будущую поездку как «поистине ужасную», при этом отмечает, что это к его же счастью («Es ist ja zum Glück eine wahrhaft ungeheuere Reise»). Примечательно, что, когда Макс Брод публиковал эту притчу, он завершил её именно на этом высказывании, т.к. считал, что самая важная мысль отражена в этом последнем предложении. Кафка же в изначальной версии расширил эту мысль, уточняя позицию слуги по этому поводу: для него дальняя поездка немыслима без съестных припасов. Тем самым автор хотел показать неспособность некоторых людей абстрагироваться от насущных проблем. Таким образом, слуга противопоставлен своему господину в том, что не испытывает потребностей в духовном обогащении и не имеет стремлений познать невиданное, в то время как его господин отправляется в путь, чтобы оказаться как можно дальше от всего приземленного (das Irdische).
О том, в каком именно месте конкретного произведения заключается мораль, можно долго дискутировать. Интерпретаций притчи может быть великое множество, и каждый находит для себя ключевые слова, выступающие маяком к тому, чтобы сделать выводы из произведения. В силу того, что притчи, как правило, очень малы по объему, фактически в каждой фразе можно искать скрытый смысл, или, другими словами, то, что имелось в виду (das Gemeinte). Важную роль в притчах Кафки играет в большинстве случаев диалог. «Отъезд» не является исключением. Из разговора слуги с главным героем выясняется, что господин собирается уехать прочь из этого места, и в этом заключается его основная цель. Главная идея здесь – побег от реальности, что присуще многим членам общества (которые, по крайней мере, могут себе это позволить). Слугу, который сначала не понимает приказов своего господина («Der Diener verstand mich nicht»), а затем в последний момент предлагает ему взять с собой в поездку еду, можно трактовать как преследующую нас реальность, от которой не так просто уйти. Звуки трубы, которые слышит герой, собираясь в путь, также могут символизировать то, что вскоре станет для этого человека прошлым. Возможно, тот факт, что слуга ничего не слышит, объясняется тем, что для него это не представляет такой важности, ведь он остается в этом мире, и ничто не должно пытаться удержать его.
Таким образом, если языковая составляющая притч Ф. Кафки не обнаруживает разнообразия авторских черт, то смысловое наполнение произведений, их характер и атмосфера являет собой тот феномен, то авторское и отличительное, что мы искали в притчах писателя. Кафка живёт по своим законам и в своих произведениях не отделяет героев от своей личности. Так, в предисловии к книге «Франц Кафка. Роман, новеллы, притчи» Б. Сучков отмечает: «…в творчестве Кафки была размыта грань между его личными самоощущениями, его внутренними, часто смутными переживаниями и сферой собственно искусства, в которой обычно объективируется познанная, перечувствованная, обобщенная художником стихия непосредственного бытия» [2].
Признаки лирического в произведениях Ф.Кафки
Чтобы точнее понять, какие признаки лирического присутствуют в произведениях Кафки, приведем несколько определений понятия «лирика», взятых из разных источников. Литературовед В.А. Пронин, описывая «родовые категории литературы», отмечает, что лирика характерна тем, что в ней «реальность, пропущенная сквозь призму авторского воображения, окрашена субъективно» [3]. В своём труде «Теория литературных жанров» он приводит цитату Белинского, противопоставляющего лирику эпосу: «Лирическая поэзия есть … по преимуществу поэзия субъективная, внутренняя, выражение самого поэта» [4]. В учебном пособии «Die linguostilistische Interpretation der fiktionalen Texte» при рассмотрении понятия «лирика» особое внимание уделяется субъектно-объектным отношениям, особенности которых характеризуют род (нем. Gattung) лирики [5, c. 38]. В рамках этой категории вводится понятие лирического субъекта (das lyrische Subjekt), выражающего позицию автора, его личные переживания. Лирический субъект может быть выражен как эксплицитно, например, в форме «лирического Я» (das lyrische Ich), так и имплицитно. Так называемый лирический герой является «посредником автора», с его помощью автор высказывается о своих переживаниях. Ещё один важный компонент лирики – лирический образ (das lyrische Bild). Он создается не только посредством стилистических троп, но и с помощью «конкретных предметных образов» [6, c. 42].
Итак, именно эти черты, а именно субъективизм, образность, которые являются определяющими для рода лирики, находят своё отражение в произведениях Ф.Кафки. О субъективизме в творчестве писателя говорит, помимо прочего, то обстоятельство, что автор в своих произведениях затрагивает только те темы, что близки лично ему. Каждая притча – отражение его собственных переживаний. Об этом говорит и Б. Сучков: «Произведения Кафки в значительной мере были прямым продолжением, фиксацией, записью его внутренних состояний и видений, тревожным, полным недоговоренностей и смуты рассказом о химерах и мучительных страхах, владевших его сознанием и омрачавших его безрадостную жизнь…» [7]. Наполненность произведений Кафки образами можно проследить, ознакомившись с самыми известными произведениями автора, такими, как «Замок», «Превращение». В книге Кристиана Эшвайлера «Kafkas Wahrheit als Kunst» автор также говорит о «наглядности и изобретательности представленных образов» и подчеркивает, что эти «образы пробуждают любопытство и требуют разъяснения» [8, c. 9-10]. Таким образом, «думающий читатель должен преобразовать отдельные высказывания писателя в осмысленный контекст (Sinnzusammenhang)».
Таким образом, в произведениях Кафки сочетаются признаки как разных жанров (роман-притча), так и разных литературных родов. Сочетание родов – не является чем-то новым в литературной сфере. Так, в балладе отражены признаки всех трёх родов: лирики, драмы и прозы. Тем не менее, для прозы совершенно не характерно слияние с лирикой. Именно этим Ф. Кафка привлекает интерес не только к своему творчеству, но и к своей личности.
1. Bertelsmann Lesering Lektorat (Hsg.). Autoren in Wort und Bild. - Gütersloh, Bertelsmann, 1972.
2. Сучков Б.Л. Мир Кафки // Франц Кафка. Роман. Новеллы. Притчи. – М.: Прогресс, 1965. – с. 5-10.
3. Пронин В.А. Теория литературных жанров: Учеб. пособие. - М.: Изд-во МГУП, 1999. – с. 2.
4. Пронин В.А. Там же, с. 2.
5. Кульпина Л.Ю., Снежкова И.А., Федоровская В.О., Щербина С.Ю. Die linguostilistische Interpretation der fiktionalen Texte: учебн. пособие для студентов-германистов: Ein Handbuch für Germanistikstudierende. – Хабаровск: Изд-во Тихоокеан. гос. ун-та, 2016. – с. 37-46.
6. Кульпина Л.Ю., Снежкова И.А., Федоровская В.О., Щербина С.Ю. Там же, с. 42.
7. Сучков Б.Л. Там же, с. 5.
8. Eschweiler, Christian. Kafkas Wahrheit als Kunst. Lichtblicke im Dunkel. - Bonn, Bouvier Verlag, 1996 – c. 9-10.
Похожая притча
Действительно, что может лучше указать на эту непознанную тень-архетип, отбрасываемую текстами Кафки, чем форма притчи? Сам он, во всяком случае, не нашел лучшего способа, хотя и писал о нем не без иронии: "Эти притчи хотят сказать лишь о том, что непостижимое непостижимо, а это мы знали и так" [11] . Возможно, именно новеллы и притчи Кафки, а не его романы могут стать отправной точкой на пути к этому архетипу [a] . Притча всегда указывает на Тайну, но никогда не объясняет ее до конца. В этом одновременно заключаются ее эстетическая притягательность и ее философская мучительность для слушателя.
В "Дневниках" Кафки есть невероятно яркий образ: "Все вещи, возникающие у меня в голове, растут не от корней своих, а откуда-то с середины" [12] . Герои Кафки - это ученики, утратившие способность расшифровки учения, о котором у них не сохранилось никаких ясных воспоминаний. Это деревья, лишенные корней, срубленные стволы: "Кажется, что они просто скатились на снег, слегка толкнуть - и можно сдвинуть их с места. Нет, сдвинуть их нельзя - они крепко примерзли к земле. Но, поди ж ты, и это только кажется" [13] . В этом же контексте можно взглянуть и на тему чиновников, утративших смысл законов, которым они обязаны подчиняться [b] . В этой сложной иерархии сам принцип власти получен откуда-то свыше, но исполнители не имеют никаких задач и предписаний, их предназначение покрыто мраком. Нередко, впрочем, среди слоев мрака, окутывающих утраченное знание, становится различима тень Великого Инквизитора: "Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести" [14] . Этот фрагмент из "Братьев Карамазовых" представляется очень важным для понимания рассматриваемого здесь контекста Тайны. Ведь слишком уж часто на страницах произведений Кафки появляется сомнение в величии (и даже в наличии) этой утраченной мудрости: "тех законов, которые мы стараемся отгадать, быть может, и вовсе не существует" [15] .
Эта неуверенность, несомненно, превалирует в творчестве Кафки, она заложена в основу его философии и имеет множество модусов. Именно с ней тесно связаны ощущение мнимости окружающего мира на всех его уровнях и робкие попытки сорвать покрывало Майи. Чаще всего эта мнимость затрагивает сами основы экзистенции: "Да что же это такое? Почему вы все делаете вид, будто и впрямь существуете?" [16] Даже сам стиль Кафки - это неистовые попытки разгрести громоздящиеся повсюду руины неясности, но и эти попытки неизбежно распадаются на обломки и оборачиваются той же самой неуверенностью. Существование предстает как абсолютная неопределенность, нельзя даже с уверенностью сказать, присутствуем ли мы в этом мире или исключены из него, бьемся ли мы в закрытую дверь или блуждаем в тщетных поисках выхода. Макс Брод очень точно это сформулировал: "Благодаря Кафке ясной стала неясность человеческого состояния" [17] .
Тема учеников, утративших способность расшифровать учение, располагала бы к уходу в каббалистические трактовки (существует огромный искус интерпретировать выбор Кафкой формы притчи как след иудейского запрета на произнесение имени Бога), если бы не очевидность еще одного ракурса: эти мысли оказались невероятно близки контексту начала ХХ века, зачатию эстетики абсурда и философии экзистенциализма. Уже в 80-е гг. XIX в. Фридрих Ницше пишет о том, что человеческая мысль на протяжении столетий верила в великий Абсолют, присутствие которого перестала ощущать, не видит даже его осколков и уже не уверена в том, что этот фантом существовал в действительности. Цели сущего пошатываются, и человек оказывается жалок и переполнен "стыдом перед самим собою, как будто самого себя слишком долго обманывал" [18] . Парадоксально, насколько эта фраза оказывается близкой мироощущению Кафки, притом, что не так просто найти другого автора, столь далекого от фанатичного восхищения сверхчеловеком и волей к власти [c] . И фактически то же самое чувство утраты связи с исчерпавшим динамику миром ляжет в основу эстетики абсурда, только Кафка на несколько десятилетий раньше почувствовал "полную невозможность идти далее в ногу с миром" для того, кто "разрушил свой мир и, не будучи в состоянии его оживить, спасается бегством из развалин" [19] . Это крайняя форма экзистенциального переживания: человек абсурда вдруг осознает, что все, что ему веками выдавали за смысл, таковым не является. Есть четкое убеждение в ложности прежних связей, но нет никакой уверенности в том, какими должны быть новые (нечто подобное ощущает ребенок на этапе расставания с мифами детства - может быть, в том числе и поэтому тема детства так важна для Кафки). И человек отчуждается от истории, от общества, но, прежде всего - от самого себя. Абсурдное сознание является конечным пунктом для эпохи, страдавшей избытком логики, возводившей незыблемую целостность в культ, является завершающей фазой этой абсолютизации. Примечательно, что именно Кафка оказался одним из первых, кто настолько остро почувствовал приближение этой фазы, - здесь ему предшествовали только Достоевский и Ницше.
Возвращаясь к теме причти, необходимо заметить, что аллегоризм Кафки - это единственная возможность крика, ищущего коммуникации в мире трагического абсурда. Таким образом герои Кафки указывают на то, что отказываются видеть окружающие, то, на что неприятно смотреть. Часто возникает ощущение, что когда Кафка употребляет слова "молчание", "покой", "безмолвие", за ними почти всегда незримо присутствует слово "крик". Собственно, тексты Кафки - это пророческие обрывки крика, запечатленный процесс дробления и раскалывания нерожденного эха. "Для него самого его пение - лишь вопль" [20] . И парадоксально, что прозу Кафки цементирует именно эта обрывочность и незавершенность. Причем этот закон распространяется не только на художественные произведения: даже переписка Франца с Фелицей кажется скорее прерванной, оборванной, чем завершенной. То же самое - с дневниками, работа над ними прерывалась, потом снова возобновлялась, неизменно оставаясь процессом, а не результатом. Поистине ошеломительное впечатление производит масштаб литературных замыслов писателя при ознакомлении с дошедшими до нас разрозненными набросками и фрагментами [21] . Это очень точно уловил Морис Бланшо: "Рассказы Кафки представляют собой фрагменты, и все его творчество в целом - один большой фрагмент" [22] . Да, новеллы как бы достраивают незаконченные романы, но при этом не нарушают впечатления незаконченности всего творчества Кафки, это осколки под гнетом целого. Слишком многое свидетельствует о стремлении (далеко не всегда бессознательном) самого автора оставить все в незаконченном виде. Известно свидетельство Макса Брода о том, будто Кафка считал, что "процесс" в романе должен остаться незавершенным, как и сам роман [d] . Собственно, категория процесса - категория непрерывности и незавершенности - возможно, является основной на пути приближения к пониманию произведений Кафки. Процесс - это вечное настоящее, нечто происходящее, развивающееся, продолжающееся, подстегиваемое своим собственным поступательным движением, неоконченное и нескончаемое, проклятое и благословенное одновременно.
[11] Кафка Ф. О притчах. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 704.
[12] КафкаФ.Не датированная дневниковая запись от 1910 г. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 4, с.16.
[13] Кафка Ф. Деревья. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 318.
[15] Кафка Ф. К вопросу о законах. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 647.
[16] Кафка Ф. Описание одной борьбы. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 532.
[17] Брод М. Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки // О Франце Кафке. СПб., 2000, с. 349.
[19] КафкаФ.Письмо Ф. Бауэр, 16.10.1917. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 2, с. 535.
[20] Яноух Г. Разговоры с Кафкой. // Кафка Ф. Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с. 548.
[21] Кафка Ф. Фрагменты из тетрадей и с разрозненных листков. // Неизвестный Кафка. СПб, 2003, с. 93-254.
[22] Бланшо М. Чтение Кафки. // http://www.kafka.ru/about/blanshread.htm. Здесь и ниже отдельные пассажи этой статьи Бланшо намеренно приводятся в переводе М.Рыклина, так как их русскоязычные варианты у Д.Кротовой (переводчицы всей подборки эссе "От Кафки к Кафке") в некоторых случаях кажутся менее удачными для данного контекста.
[a] Вальтер Беньямин сравнивал новеллы Кафки с зернами в котомке сеятеля, противопоставляя их "тщательно обработанным полям" романов (Беньямин В. Франц Кафка: Как строилась Китайская стена. // Франц Кафка. М., 2000, с. 107).
[c] Однако для полноты картины здесь, возможно, стоит вспомнить о многолетнем, почти раскольниковском интересе Кафки к личности Наполеона Бонапарта. А также о несомненном знакомстве Кафки с работами Ницше (не дающим, впрочем, серьезного повода для того, что представить писателя ницшеанцем).
[d] Весьма любопытными в этой связи кажутся и воспоминания Доры Диамант, с которой писатель прожил последний год своей жизни, о "бесконечных приготовлениях", отличавших бытовое поведение Франца, уделявшего уйму времени даже завариванию чая и в результате не успевавшего накрыть на стол до прихода гостей (См. Диамант К. Последняя любовь Кафки. М., 2008, с. 126).
Похожая притча
Священник низко наклонил голову к балюстраде. Казалось, только сейчас свод кафедры стал давить его. И что за скверная погода на улице! Там уже был не пасмурный день, там наступила глубокая ночь. Витражи огромных окон ни одним проблеском не освещали темную стену. А тут еще служка стал тушить свечи на главном алтаре одну за другой.
И вдруг священник закричал сверху:
Окрик прозвучал гневно, но это был голос человека, который видит, как другой падает, и нечаянно, против воли, подымает крик, оттого что и сам испугался.
К. ждал его внизу, у лесенки. Священник еще со ступенек, на ходу протянул ему руку.
Похожая притча
Многие сетуют на то, что слова мудрецов — это каждый раз всего лишь притчи, но неприменимые в обыденной жизни, а у нас только она и есть. Когда мудрец говорит: «Перейди туда», — он не имеет в виду некоего перехода на другую сторону, каковой еще можно выполнить, если результат стоит того, нет, он имеет в виду какое-то мифическое «там», которого мы не знаем, определить которое точнее и он не в силах и которое здесь нам, стало быть, ничем не может помочь. Все эти притчи только и означают, в сущности, что непостижимое непостижимо, а это мы и так знали. Бьемся мы каждодневно, однако, совсем над другим.
В ответ на это один сказал: «Почему вы сопротивляетесь? Если бы вы следовали притчам, вы сами стали бы притчами и тем самым освободились бы от каждодневных усилий».
Читайте также: