Поезда с гусями откуда фраза
Обновлено: 20.05.2024
У нас в гостиной висит несколько картин 30-х годов прошлого века. Одна из них – натюрморт, букет полевых цветов. Солнце, свет, воздух, восхитительное, беззаботное лето. Когда я смотрю на эту картину, в мыслях начинают звучать «Рио-рита» и «Утомлённое солнце». Кажется, что они звучали, когда художник писал эту картину, и музыка смешалась с красками. В этой картине столько радости, солнца и тепла, что даже не верится в то, что, когда она писалась, вовсю шли репрессии, души людей наполнял ледяной страх, а впереди ждала война… Но это было, и было именно так.
От фильма "Утомлённые солнцем" возникает такое же чувство. Он весь построен на контрастах, создан контрастами. Его эмоции рождаются на стыке противоположных зарядов, как молнии во время гроз. Причём контрастные полюса соединяются не сразу – хотя вполне могли бы жёстко продиктовать и ускорить сюжет. Но нет – время просто идёт свои чередом, постепенно уплотняясь к финалу. И противоборствующие силы живут своей жизнью и создают целый мир, который до поры до времени и не подозревает об их существовании…
Ожидание момента, когда заряды сойдутся и ударит молния, определяет настроение фильма с самого начала. Ворчание и старомодный выговор Филиппа, знакомый и предсказуемый слог советских новостей, забавно звучащий с французским акцентом – и на этом фоне попытка Мити застрелиться как бы между делом, своего рода игра с судьбой в духе Гамлета… Сильнейшие, противоречивые эмоции вспыхивают – но дают осечку, тут же растворяясь в мелодии танго, сопровождающей начальные титры.
Идиллическое сельское утро, начало безоблачного летнего дня, золотое поле – и нацеленные на это поле танки, которые смотрятся в этом мирном пейзаже чудовищно до абсурда.
Комдив Котов в кругу семьи, человек мирный и счастливый, муж, отец, хозяин большого дома – и нелогичная ситуация, которая неожиданно выхватывает его из ласкового семейного мира. Эмоциональный и философский пролог к дальнейшим событиям.
Когда я в младших классах школы учила историю, мне казалось, что после революции в жизни нашей страны изменилось абсолютно всё, до неузнаваемости. Казалось, что прежнее время дотла сгорело в революционном огне. Все враги, «буржуины» или погибли на войне, или перевоспитались, и не осталось никаких следов прежней жизни – ветер нового времени стёр их без следа. Так было принято думать.
В «Утомлённых солнцем» же отчётливо видна связь времён. И видно несовпадение времён – как несогласование в грамматике. Именно оно рождает этот, казалось бы, забавный и глуповато-наивный, а на самом деле страшный, словно вселенский хаос, абсурд нового времени.
Прошедшее время всё ещё беззаботно и беспомощно продолжается в этом доме, в этой солнечной дачной жизни. Тот же чай, те же разговоры, тот же дух и выговор, что был до революции. Конечно, приметы советского времени есть, но новое время пока обтекает этот дом, не ломая его привычного уклада.
«– А что за праздник сегодня?
– Леля, я в них не понимаю. Знаю, что день чего-то очень большого и советского. Это Надя у нас все их праздники знает».
Влияние советского времени на эту жизнь кажется поверхностным и смехотворным: до революции по воскресеньям играли в крокет, а теперь играют в футбол – на крокетной площадке.
Впрочем, зритель тут же отвлекается и забывает про всё это, не думает об этом, как и беззаботные дачники. Забывает, чтобы вспоминать понемногу, постепенно, и в полной мере прочувствовать к финалу.
Самое страшное в советском времени – то, что оно ужасающе реально, и при этом ужасающе абсурдно. Этот абсурд бросается в глаза на каждом шагу. Даже сами по себе марширующие пионеры, поющие «Авиамарш», – вполне себе абсурдная картина, особенно учитывая текст песни. А вдобавок с ними марширует Митя, загримированный стариком, превращая эту картину в фантасмагорию.
Впрочем, сначала это мило и забавно. Абсурд такой уютный, домашний. В нём есть что-то сказочное. Игра с переодеваниями, шутки. И все Деды Морозы, и летние, и зимние, живут только в советской стране…
Но чувство тревоги нарастает, грозовые тучи уплотняются, воздух становится душным. Дачная веранда залита солнцем, и от этого ещё больше не по себе. Все ощущают какой-то холодок.
И количество абсурда растёт! Как будто приближается что-то огромное и медленно, но верно нарушает порядок вещей. Солнечный пляж, который мгновенно опустошают люди в противогазах. Конечно, это понарошку, это даже для пользы государства – всё-таки учения. Все смеются. Но в разговорах всё чаще возникает символика смерти. На пляже не раз звучит слово «гроб». То ли гражданская оборона, то ли и в самом деле…
Ну и «поезда с гусями» – тоже образ, связанный со смертью, и абсурдный настолько, что мог бы даже быть смешным. Только смех получается нервный.
Чем ближе к финалу фильма – тем абсурда больше. В стране, идущей самым правильным путём, никто не может показать правильный путь водителю грузовика с дачной мебелью. Праздник воздухоплавания и дирижаблестроения… Сказка Мити, где все имена произносятся наоборот… Перевёрнутый мир. Привычный порядок вещей ломается. Не сразу, постепенно, но с заметным ускорением.
Митя, не снимая противогаза, долго, с упоением играет на рояле. Музыка весёлая, но темнота за стёклами противогаза там, где должны быть глаза – от этого пробирает холод.
Мысли о смерти, о смертельной опасности возникают всё чаще. В дом залетает шаровая молния. Даже если бы молнии не было, сама по себе Митина сказка заставила бы зрителей затаить дыхание, поскольку от неё веет холодом не меньшим, чем от монологов Гамлета. А молния делает зримым, проявляет непредсказуемый, страшный, абсурдный элемент сюжета. То, что не подчиняется логике, а существует по каким-то своим, непонятным законам. И становится ясно, что этот абсурд на самом деле по-своему логичен и обладает абсолютной властью над всем этим солнечным летним мирком.
И, словно в подтверждение этому, неумолимо меняется настроение. Если в начале фильма абсурд был смешным, то в конце он становится страшным. Столкновение времён, мироощущений, характеров вызывает электрический разряд. Для одних чёрная машина пришла из областной филармонии, а для других – из самой сердцевины этого абсурда, оттуда, откуда не возвращаются.
Основной источник напряжения в фильме – не перспектива ареста Котова как таковая. Да, зрителю сразу ясно, что дело идёт к аресту, и ясно, что приезд Мити – это приговор Котову. Да, вероятное будущее героев просматривается и пугает любого нормального человека… Но всё-таки самое страшное и трагичное не это, а другое: почему абсурд достиг таких масштабов? Почему он обладает такой колоссальной властью над людьми?
«Мощные бронзовые плечи. Я понимаю. Белоснежная улыбка. Портреты в учреждениях, и как все это рушится – одним щелчком. » – Митя произносит эту фразу с незабываемой интонацией. Но почему так легко, одним щелчком? В самом деле, почему? Вот это – самое главное! Здание, построенное на ненадёжной основе, обязательно рухнет. Вопрос только, когда.
Котов рассказывает дочке, зачем он и другие люди строят советскую власть. На вере в эту власть построена вся жизнь Котова. Он до последнего не замечает, не осознаёт, что опирается на неуправляемое, иррациональное, в самой своей основе бесчеловечное и отрицающее жизнь. Он вкладывает в эту систему свою человечность и свою логику. Как тут не вспомнить слова Отелло у Шекспира: «Пусть я буду проклят, люблю тебя! А если разлюблю, вернётся хаос». Конечно, Котов не Отелло, а советская власть – не Дездемона, но с разочарованием в ней мир для Котова мгновенно превратится в хаос.
Именно это имеет в виду Митя, именно это звучит в каждом его слове и постоянно ощущается во взгляде. Митя всей душой ненавидит эту систему. И ненавидит Котова как часть этой системы, как её энтузиаста и строителя. Но в то же время понимает, что Котов этой системе не нужен, и станет такой же её жертвой, как и он сам. Митя служит ей, но считает себя мучеником. Он, гениально сыгранный Олегом Меньшиковым, безусловно, трагическая фигура от начала до конца. Получив задание арестовать Котова, он хотел застрелиться, сыграл в русскую рулетку… Но уйти от задания таким образом не получилось. И он согласился. Двигали им жгучие и противоречивые чувства – от страстного желания вернуться в когда-то потерянный рай до жажды мести за все пережитые потери и боль, за собственное падение и предательство. Митя – словно оголённый нерв.
«Я думал: раз для меня той жизни нет, ну и, значит, ни для кого её нет, и никого в той жизни не осталось. А вы-то, оказывается, все есть! И всё-то у вас, как прежде, только без меня! А меня что же, вычеркнули, да? Ластиком стёрли?» Не только Митю, но и всю прежнюю жизнь здесь стёрли ластиком, потом построили на ней другую жизнь и поверили в неё, как в летнего Деда Мороза…
Видно, как на протяжении всего фильма в Мите борются противоположные начала. Он ведь предупредил Котова заранее. Но Котов был убеждён в собственной неуязвимости. Правда, перед отъездом почувствовал, что происходит на самом деле – но было уже поздно. Он играл и разговаривал с дочкой, уже догадываясь, что прощается с ней. Хотя ещё и не верил в это.
В принципе, он мог бы до отъезда, заранее позвонить своему другу товарищу Сталину по номеру, знанием которого так гордился. Но не позвонил. И не только потому, что намеревался позвонить позже. Прежде всего потому, что догадывался: этой машиной даже Сталин не управляет. А ещё боялся разочароваться в товарище Сталине и понять, что теперь ничего не остаётся, кроме как застрелиться. Поэтому оттягивал разочарование до последнего.
Котов понял всё в конце, уже в машине. То, на что он опирался, надеялся, во что верил, разом обрушилось – вот что вызвало этот отчаянный сдавленный вой.
А по глазам Мити в машине отчётливо ясно, что он всё потерял. Митя по происхождению дворянин, и его взгляд в этой сцене говорит яснее слов, как он ненавидит и презирает этих своих спутников из «областной филармонии», тупых, необразованных, по-звериному жестоких, как ненавидит весь этот строй… Митя словно бы безмолвно говорил Котову всю дорогу: смотри, кто будет хозяйничать в этой стране. Не ты – и не те, кто отдавал свою кровь и жизнь за советскую власть – а вот эти люди. Они единственные, кто способен воспринимать творящийся вокруг абсурд всерьёз. Они – его истинные хозяева. Это у них «вместо сердца пламенный мотор», они, не моргнув глазом, выполнят самый бесчеловечный приказ. Они без особых эмоций убивают заблудившегося шофёра, убеждённые, что он из стана врага… Митя участвует в этом, руководит этим, но он, в отличие от его спутников, отчётливо понимает, что делает. А машина абсурда тем временем давит людей.
И, как апогей этого абсурда, над полем поднимается гигантский портрет Сталина. Митя невольно вытягивается перед ним в струнку и отдаёт честь. Парадокс? Нет. Несмотря на всё своё презрение к этой жизни, к этому строю, к этой системе, он тоже до ужаса боится её… Поэтому и работает на неё. Круг замыкается.
Впрочем, Митя, уже давно перегоревший и отчаявшийся, в финале находит для себя выход. А у Котова, в одночасье потерявшего всё, на что он привык опираться, остаются только те опоры, которые не подвластны никакой системе и никакому времени: любовь к дочери и вера в добро и справедливость. Не в справедливость внутри системы, а в справедливость, которая выше всяких систем и которую советский человек не осознаёт, но на которую, сам того не понимая до конца, надеется всей душой, особенно в ситуациях, когда теряет всякую другую надежду.
Читайте также: