Знаешь мама где я был цитаты

Обновлено: 21.11.2024

Разгонять надо так, чтобы никому не было мучительно больно. Разгонять надо так, чтобы люди становились счастливыми.

Увидев «Знаешь, мама, где я был», выходишь из кино, желая отдать фильму все премии мира. А следующая мысль: описать фильм нельзя. Как цветок, как Бесамемучо (напевать можно, а рассказать нет). И вместо того, чтобы рассказать про кино, пытаешься объяснить, почему это невозможно. Видели прекрасную бабочку? Может, павлиний глаз, может, простая лимонница; главное: она в одно мгновение напомнила вам детство, вернула туда, в счастливый день, в звон кузнечиков… И что же ты о ней расскажешь? шесть ног, вес полграмма, хоботок… Всё, красота убита. Садись, два.

Впрочем, перечисление деталей всё же даёт хоть что-то. Грузинский послевоенный городок Кутаиси, конец 1940-х, советская столица Москва, грузинская деревня Баноджа, Германия конца 1990-х, Ленин, Сталин, Гитлер, Молотов; цивилизация, приносящая канализацию; христианство и язычество; страшный разбойник, у которого нет фаса, а есть только жутко разрубленный профиль — шрам из-под волос, через бровь, по скуле, и ушёл под подбородок; прекрасная Маргарита (дочка Пиросмани?)…

А музыка?! Её невероятно много: Марш гимназистки, вальс «Муки любви», Адан — «Жизель», Чайковский — «Лебединое озеро», Гайдн, Канчели, гимн СССР, «Очи чёрные» (в исполнении Рамаза Чхиквадзе), Интернационал, «Читы грити Мопринавда», «Грузинский марш» и ещё, и ещё.

А ещё пьяный экскаваторщик сдуру выкопал яму, она постепенно заполнилась водой, и там началось зарождение жизни: аминокислоты, инфузории, прозрачные существа с хвостиками.

А ещё мама, две библиотекарши и облезлая крыса; бабушка с дедушкой, горюющие по сыну-лётчику, погибшему на войне; нескончаемая вереница ковыляющих оборванцев: пленных немцев гонят на стройки СССР…

А ещё в фильме есть Резо Габриадзе. Точнее, их там два и даже больше. Один старый, живьём, который всё это рассказывает. Другой — 10-летний мальчишка, у которого (как у разбойника) тоже есть почти только профиль. Это старый нарисовал самого себя в детстве. Нарисованный Резо подозрительно похож на Пушкина (только нос заметно отличается).

Нарисованный шмыгает по Кутаиси на рахитичных ножках, собирает в банку окурки для деревенского дедушки… Послевоенная нищета, военная и послевоенная жизнь впроголодь. Нарисованный шмыгает, а настоящий рассказывает закадровым голосом.

Ленин и Сталин решают: сразу расстрелять мальчишку или пусть сперва пользу принесёт?

Изредка Резо Габриадзе появляется и в кадре. Многие впервые увидят его лицо, выражение лица… Будь Доброта человеком, не пришлось бы искать натурщика для портрета. Многие впервые увидят это лицо, услышат эти интонации, удивительный язык и — поймут: вот откуда вся кин-дза-дза, Мимино, не горюй, вот откуда добрый юмор, с которым рассказывается даже об очень печальных вещах: о войне, о пленных; о Ленине и Сталине; причём Ленин требует немедленно ликвидировать ученика вторично второго класса Габриадзе, а Сталин предлагает оставить рахита в живых, обучить на электрика и сослать в Сибирь для блага плановой экономики социализма…

На экране видишь лицо и руки человека, который придумал ритуал «ку» (демонстрация рабской покорности). Он рассказывает, одновременно рисуя. Или лепит куклу, одновременно рассказывая.

Фильм дарит счастье. Или, лучше сказать, Резо дарит счастье. Гениев много. А дарящих счастье — мало. То есть и гениев, конечно, мало, но дарящих счастье ещё в тысячу раз меньше. «Белое солнце пустыни», «Криминальное чтиво» могут вызвать восторг, но вряд ли делают зрителя счастливым.

Фильм создал режиссёр Лео Габриадзе. Но поскольку это сын Резо, то вопрос о Создателе лучше оставить без окончательного ответа. Лучше всего просто говорить «фильм Габриадзе». Не знаем, как по-грузински, а по-русски невозможно понять «Габриадзе» — это один или два или очень много. Вот и не надо делить. Зато на фотографии вы здесь видите именно Лео, ибо его лица в фильме нет, а в «Кин-дза-дза» он выглядит гораздо моложе и не так похож на инопланетянина, как сейчас.

Режиссёр Лео Габриадзе.

«Знаешь, мама, где я был» — это ещё и счастье языка. Нам очень повезло, что фильм снят по-русски. Вообще непонятная удача, что мы слышим это кино на родном, а не в переводе. Как же сложно будет переводчикам-иностранцам, они с ума сойдут. Обаяние фраз передать почти невозможно (ловили бабочку? пыльца остаётся на пальцах, а красота убита).

Вот Резо рассказывает, что возле дома у них в деревне было четыре груши: «Одна — ничего, другая — иногда ничего, а ещё две — непонятно почему». Нарисованный собирает для дедушки окурки в жестяную банку, а живой говорит: «На ней было написано загадочное слово ХАЛВА…

Пленный одноглазый немец-лётчик из христианской Европы работает на грузинских стариков, на дедушку и бабушку, чей сын-лётчик погиб на фронте. А в Имеретии бывают жуткие затяжные трёхнедельные дожди, от которых с ума сойдёшь. И вот пленный Ганс видит жуткую картину: у дедушки Габриадзе кончилось терпение, он прикатил откуда-то два больших круглых камня (с баскетбольный мяч), схватил полутораметровое бревно подозрительной формы и стал тыкать им в небо в характерном темпе и с непристойными словами (грузинским матом). А бабушка кричала на дедушку, что он нехристь. А пленный Ганс с ужасом смотрел на всё это из-за забора.

Но дедушка не сам придумал этот языческий способ. Он воевал за Россию на Японской войне, там он однажды и увидел, как старый японец, ругаясь японским матом…

Кстати, мат на чужом языке не коробит совсем. И если с тучей делать это по-грузински, то всё в порядке. И немецкий мат нас не коробит. А как с этой проблемой справятся немцы — ихнее дело. Они, конечно, купят этот фильм, иначе быть не может. Потому что пленный лётчик Ганс вернулся домой из советского плена. В 1996-м он уже был совсем старый, когда над Европой пошли непрерывные злые дожди, реки вышли из берегов, сносило дома, и старый одноглазый Ганс не выдержал, вспомнил плен, прикатил откуда-то два больших камня, взял здоровенное бревно и начал тучу… это самое. Спас всю Европу.

Музей изящных искусств. Слева внизу — Резо Габриадзе. Справа вверху — ноги Давида Микеланджело.

Такая история, с одной стороны, 18+, но ведь с этой стороны и Пушкин, и Рабле. И как быть с Достоевским, роман которого дети проходят в школе, а там подробно описана жизнь юной проститутки. «Знаешь, мама, где я был», конечно, 18+, но не из-за непристойностей (их там нет), а потому что нынешние подростки вряд ли с уважением посмотрят на хилого пацана, одетого непонятно во что, без айфона, без айпада, без кроссовок — и окурки собирает, и на мороженое у него нету, и на кино (он его с дерева смотрит, из-за забора), и халву он не только не пробовал, но даже и не слышал о ней. Идите с маленькими. Они всё поймут правильно и получат полезную человеческую прививку.

Фильм очень длинный. Неторопливый, медленный; он идёт то ли два, то ли два с половиной часа. А выходишь из кино — оказывается, фильм шёл один час (и две минуты — титры). Умом начинаешь понимать: плотность невероятная, насыщенность невообразимая; при этом всё без спешки, с задумчивыми паузами. Но чувства отказываются верить: не может быть, чтобы всё увиденное уместилось в один час.

Говорят, в ракеты дальнего плавания кладут какие-то фильмы, чтоб высокоразвитые инопланетяне нашли бы и поняли, как мы устроены, из чего сделаны и вообще кто. «Знаешь, мама, где я был» — это лучший вариант. Он плох только тем, что инопланетяне составят о нас невероятно идеализированное представление. Прилетят — а тут вместо ангелов… ну сами знаете кто.

…Где-то пишут, что это документальный фильм. Где-то — «документально-анимационный», «мультипликационно-документальный». Документальный?! Да он самый художественный из всех художественных. Он сверххудожественный и невероятно музыкальный.

…И всё равно непонятно, как он сделан, из чего. Слышали, как Окуджава поёт:

Музыкант играл на скрипке — я в глаза ему глядел.
Я не чтоб любопытствовал — я по небу летел.
Я не то чтобы от скуки — я надеялся понять,
Как умеют эти руки эти звуки извлекать?
Из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил,
Из какой-то там фантазии, которой он служил…

Да ещё ведь надо в душу к нам проникнуть и поджечь.
А чего ж с ней церемониться? Чего её беречь?
А душа, уж это точно, ежели обожжена,
Справедливей, милосерднее и праведней она.

Это фильм художника. Резо очень просто рассказывает о деревне, где жил в детстве: «Слева — декорация «Жизели», справа — «Лебединого озера», только надо добавить сломанный трактор и ржавую бочку с надписью «360 литров». Видно, тоже мучился: как описать словами вид из имеретинской деревни Баноджи на Аджарию и Мегрелию? Зато переводчики это место переведут легко: европейским пейзанам оперные пейзажи ближе кавказских.

Лягушка с вредной привычкой подаёт дурной пример молодёжи.

Жизнь идёт, прошла зима, снова лето, снова деревня. В яме, которую выкопал экскаватор, где завелась живность и купался бык, исчезли нежные прозрачные существа с хвостиками. Зато пришла лягушка, села на берегу, закурила и спросила мальчишку (подозрительно похожего на Пушкина): «Не узнаёшь?» — «Нет». — «Да я и сам себя не узнаю: какие-то ноги, какие-то руки. Давай в шахматы сыграем». Похоже, бывший головастик приобрёл не только конечности и вредные привычки, но и дурные наклонности; он жухнул, украл ладью, и они поссорились. (Всё — чистая правда. Сам видел хитрую нахальную, совершенно голую лягушку, хотя она не курила, и в шахматы в тот момент не играла, и вообще была искусствовед.) А потом Резо повзрослел и под видом реставрации Старого Тбилиси построил себе Театр марионеток, прославленный во всём мире. На куклы тогда денег не хватило, и Резо продал свою «Волгу» (мечту любого грузина, да и не только), а билеты в театрик на 39 мест сделал по 50 копеек.

— Резо! Ты что?! Сделай по 5 рублей, — сказал ему москвич, — всё равно расхватают.

— Эх, дорогой, пойми: мест так мало, а друзей так много, все просят. Вот я их сам в кассе выкупаю и друзьям раздаю. А если они будут по 5 рублей, то я моментально и бесповоротно разорюсь.

Знаешь, мама, где я был?
В поле зайчика ловил.
Оседлал и прокатился,
Поиграл и отпустил.

Фильм, конечно, должен получить все кинопремии мира и Премию мира. И престиж этих премий только вырастет от того, что их названия будут рядом с таким кино.

Тучи мрачные, дождь ледяной, долгий, невыносимо долгий. Можно, конечно, применить силу — деньги, самолёты, пушки — грубо, дорого и тупо. А что если весело и бесплатно? Вопрос: поймут ли тучи, что их разгоняет непреодолимая сила жизни или начнут стрелять в разгоняющих молниями?

…Осталось выбрать правильное название для рассказа про это кино. «Резо, разгоняющий тучи»? «Кино разгоняет тучи»? или «Фильм во тьме светит»?

Следующая цитата

23 апреля в рамках XVIII Открытого фестиваля искусств «Черешневый лес» режиссер Лео Габриадзе представит анимационный фильм «Знаешь, мама, где я был?». Это посвящение отцу – Резо Габриадзе, руководителю кукольного театра, драматургу, сценаристу, режиссеру, скульптору. В фильме сам Резо Габриадзе становится центральной фигурой – он и рассказчик, и герой своих рассказов – фантазий и воспоминаний собственного детства, он же нарисовал персонажей. Главный редактор diletant.media Алексей Соломин поговорил с Лео Габриадзе о работе над проектом. *Название фильма – фрагмент грузинского стишка «Знаешь, мама, где я был? // В поле зайчика ловил. // Оседлал и прокатился, // Поиграл и отпустил». (Перевод В. Берестова)

— Вы с детства, кажется, работаете с отцом. Именно работаете, а не просто наблюдаете за тем, что он делает.

— Мне было где-то 12, когда отец открыл театр в старой части города Тбилиси. У меня в жизни появилась еще одно место, кроме дома, куда можно было приходить без звонка и проводить там время. А просто проводить время скучно бывает, поэтому я попросил отца меня куда-нибудь пристроить, чтобы помогать кому-нибудь, чему-то учиться. И тогда я начал работать, помогать вернее, мастерам в кукольной мастерской. Смотрел, как они режут из дерева, как папье-маше делают. Я сделал тогда свою первую куклу — Головку, которая до сих пор играет в театре. Я тогда очень вложился в нее: толстый слой папье-маше получился, кукла вышла очень твердой. Вот уже тридцать лет, как он работает у нас в театре актером. В массовых сценах играет, но до сих пор.

— Вы употребили слово «работает». Кукла «работает актером», это принципиальное отношение к куклам как к живым актерам?

— Да, они у нас актеры, бывают со стажем.

— Это отношение к куклам, героям — это от Резо Габриадзе?

— Конечно, я многое взял от него, он для меня пример для подражания. Всегда максимально концентрируется на работе, не допускает цинизма, всегда очень искренний, до конца верит в свою идею и доводит все до финала.

— Фильм, который вы представляете задумывался давно (в 1994 году), а реализован сейчас. Почему?

— Производственные мощности. Я тогда был один, когда его задумал, и не смог его один сделать. А Тимур Бекмамбетов помог в этом, встал рядом.

— Вы оттолкнулись от тех рисунков, которые Резо Габриадзе обычно делает при работе над сюжетами фильмов [Резо Габриадзе — автор сценариев таких фильмов, как «Не горюй», «Мимино», «Кин-дза-дза» и многих других]?

«Резо умеет ловить образ парой штрихов»

— Резо всегда рисует. Он или пишет идеи или их зарисовывает. Если он пьесу пишет, то сразу делает раскадровки. У него письмо и рисунок — некий способ придумывать, запоминать, записывать идеи. Он еще и живописец, но очень много графически работает. Мне всегда казалось, что его графические рисунки могут быть анимированы. Резо умеет ловить образ парой штрихов, какой-то деталью, может очень четко выразить суть персонажа. А для анимации это очень важно, потому что видишь героя и сразу понимаешь, кто он такой. У него и куклы такие. Он всегда находит какую-то изюминку или черту в лице или в фигуре, по которой человека можно легко узнать. Как правило, он рисует тушью и рисунок бывает свободный, но за счет этих деталей легко сразу уловить характер. Весь дом у нас всегда был полон его картин, на стенах не было мест. Я вырос в окружении его работ и всегда слышал его истории, хотелось их увековечить. Он их не записывал, это были устные рассказы о его детстве. Я когда повзрослел и у меня самого появились дети, то еще важнее стало эти рассказы сохранить, чтобы им показать, чтобы они своим внукам и правнукам показали. Это семейная память, семейная мифология, она важна. А раз он не записывал, то я подумал: давайте это снимем.

Первая попытка была еще в 94-м году. А 7 лет тому назад как раз с Тимуром Бекмамбетовым и с «Базелевсом» мы смогли это осуществить. Каждой хорошей идее нужен хороший продюсер, который полюбит эту идею, поймет и захочет на это потратить свое время и деньги.

— Еще команду найти.

— Вообще это часть моей профессии — собрать хорошую команду. Если найти ее, то уже полдела сделано.

— Получилось? Ритуальный, конечно, вопрос.

— Это не мне судить, мне сам процесс производства был чрезвычайно приятен. А судить — это уже вам, критикам, зрителям. Мне процесс очень понравился, я очень рад, что потратил на это столько времени.

— Эти рассказы — это мемуары или своего рода байки, сказки из поколения в поколение, частная мифология?

— Я бы их байками не назвал. Это рассказ, устная форма литературы. Который оформлен его рисунками, они ожили и все это стало анимационным рассказом о детстве.

— Вы подсказывали, какие истории включать или не включать в фильм?

— Конечно! Мы у отца много разных историй записали, не только о детстве, но и о юности и о зрелых годах. Не все вошли, но те, которые вошли, были объединены в один большой рассказ, а потом его уже анимировали. Здесь работа режиссера состояла еще в том, чтобы уговорить отца на этот проект.

— Он не хотел?

— Ну, как-то перед камерой сложно бывает, не все это любят. Уговорил его, и потом уже это все надо записать, снять, смонтировать, анимировать, все роли сыграть с аниматорами. Там много стадий, которые нужно пройти. Это сложный процесс, но в этом случае он был приятен, и я получил громадное удовольствие, делая этот фильм и прошел еще большую школу. С отцом работать — это тоже школа, он хороший учитель. С ним вместе делать фильм про наших предков — это нечасто такие попадаются сценарии.

— Если это личный проект, насколько легко этим делиться с аудиторией?

— Сложно. Легче бывает, наверное, про других людей писать и рассказывать. А здесь дополнительная ответственность. Если вы посмотрите фильм, то поймете, что там Резо не всегда выступает как герой-победитель. Его много бьют, обижают, пугают. Это такой искренний фильм о своем детстве, с ним многое произошло.

— То есть, это все-таки больше относится к мемуарному жанру, это воспоминания.

— Да, это воспоминания. Детские воспоминания.

— У вашего отца детство прошло в Кутаиси, у вас в Тбилиси, причем это разные поколения совершенно. Есть что-то общее, что вам знакомо в этих рассказах, что-то, что близко вашим собственным воспоминаниям?

— Время было другое, конечно, но какие-то человеческие проблемы общие, они модифицируются, но в основном они остаются теми же. У ваших читателей — у всех — множество интересных историй, которые с ними произошли, просто у них, наверное, не было времени и желания посидеть и записать это все. Каждая человеческая жизнь полна драмы, а там, где драма, там будет и зритель.

— Какая отцовская история вам больше всего нравится?

— Мне они все нравятся, к примеру, история с кутаисским авторитетом 1946-го года по имени Адрахния, которую я любил еще в детстве. Отец любил в библиотеке сидеть и читать много, там как раз его застал знаменитый на весь город человек по имени Адрахния, которого все боялись. Он исчезал и появлялся, как призрак. Резо описывает, что у него не было фаса, у него был только профиль. Вот такой человек появился на пути, и он попросил Резо помочь написать ему любовное письмо. Адрахния был человек неграмотный, но он очень был влюблен во вдову директора комиссионного магазина. Резо считает это письмо своим первым произведением в искусстве. Судьбу его можно будет узнать, посмотрев фильм.

— В одном интервью вы сказали, что при подготовке фильма вы даже ссорились с Резо Габриадзе. Можете вспомнить из-за чего?

— Мы спорили много, в основном из-за того, что я старался удержать одну историю, а Резо, наверное, хотел что-то добавить или убавить. Когда конструкция фильма выстраивается, то сюжет находится в таком хрупком балансе, что если что-то потянуть в одном месте — в другом может провалиться. И вот я старался его уберечь от новых вариантов развития сюжета. Но это всегда такие споры между режиссером и сценаристами, без этих споров вряд ли получится сделать хороший фильм. Ничего такого личностного, просто рабочие моменты.

— Георгий Данелия, с которым ваш отец много работал, написал не одну книгу мемуаров, он много описывает работу, эпизоды, связанные со съемками фильмов. Резо Габриадзе касается этой части своей биографии? В этих историях она есть?

— Там мельком есть этот момент, что он в кино работал, но в основном у нас истории из детства Резо, когда ему где-то 10 лет было. Как он в кино работал с Георгием Николаевичем этого в фильме у нас нет.

— А вам он рассказывает?

— Как правило, байки о кинофильмах он не рассказывает. Резо это не практикует. Он рассказывает то, что он сочиняет, то, что переживает. Не о съемочном процессе.

— В тизере фильма идет сначала подборка кадров фильмов студии «Базелевс» — жесткие такие сцены из блокбастеров, а потом совершенно другой по стилистике проект: «Знаешь, мама, где я был». Насколько для студии и для того, что вы делаете это новаторский продукт?

— Я бы его не назвал новаторским, я бы назвал его продуктом любви. Это подарок отцу. В первую очередь, от Тимура и от меня. У него был день рождения, 80-летие, мы к этому юбилею хотели сделать фильм. Для меня интересно было с технической стороны: можно ли на рассказе одного человека, на одном голосе, построить фильм. Там никаких диалогов нет, все на голосе отца и анимации. Новаторство только в том, что мы до сих пор документальных фильмов не снимали, и это, наверное, первая наша попытка в этом жанре. И то у нас он не очень документальный получился.

— Что вы имеете в виду?

— Много фантазии в нем. Вы когда посмотрите, меня поймете. Много выдумки, того, чего не могло быть. Это дает ему художественную окраску. Отец у меня выдумщик, это видно по его рассказам.

— Его рассказы, его речь — она иносказательна? В них есть второе дно, быть может отражение времени, о котором он говорит?

— Я очень надеюсь, что есть. Но это уже каждому зрителю что срезонирует. В рассказах много чего заложено.

— Когда фильм можно будет посмотреть в России?

— 26 апреля стартует прокат, а до того, 23-го апреля, будет большая премьера в рамках фестиваля «Черешневый лес». Мы очень готовимся сейчас к ней. Наш театр уже очень давно дружит С Михаилом Эрнестовичем и Эдит Иосифовной [Михаил Куснирович — учредитель, а Эдит Куснирович — исполнительный директор фестиваля, мама Михаила Куснировича]. Мы им показали фильм, и они сразу захотели показать его у себя на фестивале. Мы очень обрадовались этому, это замечательный фестиваль с талантливыми артистами, быть рядом с ними для нас большая честь. Кстати, вот вы мне напомнили. Эдит Иосифовна мне где-то лет 8−10 тому назад сказала, что она выпускает книгу — воспоминания детей о своих родителях, предложила написать. Я не писатель, но мне это запомнилось и я долго об этом думал, что можно было бы написать про отца. А когда этот фильм запустился в производство, я понял, что это и есть мой способ рассказать о Резо. Я человек кинематографичный, написать мне будет сложно, а вот рассказать. Мне показалось, что я исполнил ее пожелание, просто с опозданием.

— Чем вы будете заниматься после представления этого фильма?

— Я вплотную занимаюсь жизнью Театра в Тбилиси. Мы обновляем спектакли, готовимся ставить новые, очень много работы в нашем маленьком театре.

— Это в театре марионеток?

— Да, в Театре Габриадзе, в театре марионеток. Мы всей семьей помогаем здесь отцу.

— То есть вы сейчас живете в Тбилиси?

— Среди ваших фильмов есть те, которые посвящены новейшим технологиям, сейчас же вы обратились к анимации, к классическому жанру. Нет ли у вас опасений, что новая аудитория воспримет эту технику настороженно?

— Я не думаю, потому что любая аудитория в первую очередь ценит историю. А в какой технике она рассказана — это уже второстепенный вопрос. Если история, если драматургия работает, интересны герои, судьбы их интересны, то, мне кажется, можно как угодно — хоть на пальцах — это рассказывать. Что касается анимации. Она будет развиваться и дальше, мы будем видеть больше анимационных фильмов, этот жанр на взлете находится.

«Есть много похожего в работе над анимацией и над кукольным спектаклем»

Кстати, есть много похожего в работе над анимацией и над кукольным спектаклем. В обоих случаях ты работаешь не с настоящими актерами — в одном это нарисованные, в другом — деревянные. Это условные, поэтичные жанры. Когда вы видите актера живого, то, как правило, у него есть свой жизненный багаж. Вы в разных ролях его видели. И это все может отвлекать от истории, вы будете вспоминать, что перед вами звезда, он и там снимался и там, вы читали о нем. А здесь, у куклы, этого нет. У него нет никакой другой судьбы. Если вы пришли в театр кукол, то вы готовы к этой реальности, и с самого начала бывает легче в это поверить.

Анимация как жанр мне всегда очень нравилась и здесь появился такой шанс. В этой технике, мне показалось, можно лучше рассказать о человеке-фантазере. Если бы мы реально разыгрывали с актерами эти сцены, то это было бы хуже. Для отца анимационный жанр больше подходит — он сам такой, у него кукольный театр, и он в такой реальности живет, придуманной, нарисованной, она отличается от нашей. Но там и чувства, и юмор, и трагедия, — все они настоящие, человеческие, хотя перед вами не живые актеры.

— В Россию ваш театр собирается на гастроли?

— Гастроли у нас в Москве намечаются на конец января следующего года.

— А спектакль «Сталинград» ставите сейчас?

— Да, конечно. На гастролях тоже бывает и в Тбилиси его можно увидеть. Если будете следить за нашей страничкой в Facebook, там график есть. А в Москву мы обязательно привезем «Сталинград».