Виктор астафьев о войне цитаты

Обновлено: 06.11.2024

Русский писатель Виктор Астафьев (1924 — 2001) был одним из крупнейших представителей «деревенской» прозы в отечественной литературе XX века. Такие его произведения, как «Царь-рыба», «Васюткино озеро» и «Пастух и пастушка», стали классикой еще в советские годы.

Особое место в его творчестве занял роман «Прокляты и убиты», написанный Астафьевым уже после распада СССР. В его основу лег фронтовой опыт автора, и он по праву считается одной из самых честных и правдивых книг о Великой Отечественной войне.

О разном

Если уж по уму да по совести и чести — спаситель наш — огород! Тут и голову ломать незачем. В огороде же том самоглавнейший спаситель — скромное, многотерпеливое существо, участью-долей схожее с русской женщиной, — картошка! В честь картошки надо бы поставить памятник в России.

Заклинаю вас, не вздумайте что-нибудь переименовывать.

Никогда ещё не наваливалась на человека и так уверенно не завладевала им массовая культура, которая одолевала и одолевает его всегда во времена смутные, бедственные, тяжкие. Она, массовая культура, как окопная вошь, что грызёт тело, но подтачивает душу.

На заострённом конце продолговатого ивового листа набухла, созрела крупная капля, и тяжёлой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением.

Астафьев является ярким представителем такого направления в русской советской литературе как деревенская проза (1950-80ые гг.). К числу писателей-деревенщиков относятся также В. Шукшин, В. Распутин, Ф. Абрамов. Идеологически данное направление имеет большое сходство с дореволюционным славянофильством, хотя оно старается выявить истинные народные ценности, обращаясь к современной деревенской жизни.

О любви

Она была обыкновенная, эта любовь, и в то же время самая необыкновенная, такой, какой ни у кого и никогда не было, да и не будет, пожалуй. Один поэт сказал: «Любовь — старая штука, но каждое сердце обновляет её по-своему».

Первая любовь - это все-таки подарок судьбы, и так он подарком и должен оставаться. А все, что бывает после первой любви, все - второе.

Но ведь тому, кто любил и был любим, счастьем есть и сама память о любви, тоска по ней и раздумья о том, что где-то есть человек, тоже о тебе думающий, и, может, в жизни этой суетной, трудной, и ему становиться легче средь серых будней, когда он вспомнит молодость свою.

Любовь — это творчество. Всегда творчество. Мы любим в других то, чего нет в нас, если нет этого и в других — выдумываем, внедряем, делаем людей лучше, чем они есть на самом деле.

«Сердцу не прикажешь» — это истина истин, ведомая всякому люду, и все попытки ниспровергнуть ее порождают лишь бессердечие.

О душе

Говорят, что человеческая душа жива и бессмертна до тех пор, пока есть в оставшемся мире тот, кто её помнит и любит. Не станет меня, и мамина душа успокоится, отмучается наконец, потому что она мучается не где-то там, в небесах, мучается во мне, ибо есть я — её продолжение, её плоть и дух, её незаконченная мысль, песня, смех, слёзы, радость.

Боже, Боже! Что есть жизнь? И что с нами произошло? Куда мы делись? В какие пределы улетучились, не вознеслись, не уехали, не уплыли, а именно улетучились? Куда делась наша добрая душа? Где она запропастилась-то? Где?

Следующая цитата

«Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем «окопной»; высказывания наши — «кочкой зрения».

Вот его «окопные постулаты», родившиеся с первых дней нахождения в учебной части под Новосибирском, где никакой серьезной подготовки, никакого обучения молодых, необстрелянных бойцов не велось

«О нас просто забыли, забыли накормить, забыли научить, забыли выдать обмундирование».

От недостатка сил и умения большинство из них погибало в первом же бою или попадало в плен

«Они так и не принесли Родине той пользы, которую хотели, а, главное, могли принести».

о специфике своей военной должности телефониста впоследствии:

«Когда руганный-переруганый, драный-передраный линейный связист уходил один на обрыв, под огонь, озарит он последним, то злым, то горестно-завистливым взглядом остающихся в траншее бойцов, и хватаясь за бруствер окопа, никак одолеть не может крутизну. Ох, как он понятен, как близок в ту минуту и как же перед ним неловко – невольно взгляд отведёшь и пожелаешь, чтобы обрыв на линии был недалече, чтобы вернулся связист «домой» поскорее, тогда уж ему и всем на душе легче сделается».

Печальная статистика боевого пути воинов, призванных Игарским военкоматом, подтверждает: северяне зачастую назначались связистами, а среди них был больший процент как погибших, так и – получавших награды.

«И когда живой, невредимый, брякнув деревяшкой аппарата, связист рухнет в окоп, привалится к его грязной стенке в счастливом изнеможении, сунь ему – из братских чувств – недокуренную цигарку. Брат-связист её потянет, но не сразу, сперва он откроет глаза, найдёт взглядом того, кто дал «сорок», и столько благодарности прочтёшь ты, что в сердце она не вместится».

20 октября 1943 года красноармеец Астафьев четыре раза исправлял телефонную связь с передовым наблюдательным пунктом.

«При выполнении задачи от близкого разрыва бомбы он был засыпан землей. Горя ненавистью к врагу товарищ Астафьев продолжал выполнять задачу и под артиллерийско-минометным огнём, собрал обрывки кабеля, и вновь восстановил телефонную связь, обеспечив бесперебойную связь с пехотой и ее поддержку артиллерийским огнем»

– так написано в наградном листе при представлении старшего телефониста Астафьева к медали «За отвагу»…

Виктор Петрович сей документ и в глаза, возможно, не видел, а потомкам оставил воспоминания совсем иного плана:

- Один раз тащили-тащили на плечах и на горбу полуторку взвода управления со связью, со стереотрубой, бусолью, планшетами и прочим имуществом, и встала машина, не идёт: это мы за ночь, то запрыгивая в кузов, то обратно, натаскали полный кузов грязи, перегрузили бедную полуторку. Выбрасывали грязь кто лопатами, кто котелками и касками, кто горстями и к месту сосредоточения бригады успели почти вовремя, –

рассказывал он о ночном марш-броске киношникам, посланным Никитой Михалковым перед съёмками нового фильма «Цитадель» к великому сибирскому писателю-фронтовику за «приватными» впечатлениями военных будней.

Другой, известный ему со слов командира своего дивизиона эпизод из ещё одного ночного марш-броска. Командир тот был, немногим старше своих подчинённых, но

«крутого нрава до первого ранения, который мог и пинка солдату отвесить»

и крепкое словцо употребить:

- Толкали, толкали, качали, качали как-то машину и всё, перестала двигаться техника. Выскочил я из кабины с фонариком, ну, думаю, сейчас я вам, разгильдяи, дам разгон! Осветил фонариком, а вы, человек двадцать, облепили кузов машины, опёрлись на него, кто по колено, кто по пояс в грязи — спите… Я аж застонал…

В памяти постаревшего солдата Астафьева зияют аккуратные парные дыры в жирном украинском чернозёме – это невольно оставленные бойцами во время марш-броска валенки, потому что

«раз вытащил, два вытащил, на них пуда три такой грязи, что на третий раз шагнул и дальше пошёл босиком».

Вот ещё один из поведанных михалковским визитёрам рассказ о привале в осеннем припорошенном снежком лесу, толи на поляне, то ли на болотце. Подложив под себя на кочку пучок вырванной торчащей из снега сухой травы, сидит солдат Астафьев, хлебает быстро остывающий суп. Чувствует, что-то склизко под ним, встал,

«твою мать, немец, вмёрзший в землю подо мной. Ну чего? … стерни побольше наложил и обратно сел. Некогда, и жрать охота. Вот так вот втягиваешься в войну. Говорят, опыт войны. Вот оно. Чтоб ты мог жрать, как скотина последняя, спать, как скотина последняя, терпеть вошь… Помню, у нас щеголеватый был офицер, двумя руками в голову залез: Ну, до чего надоели эти вши».

Страшные потрясения юного Астафьева, продолжающие тревожить память его и пожилого, - когда при отступлении от Житомира по отступающим, уже убитым, разбитым, шли наши танки, машины, транспортёры:

«…в шоссе, в жидкой грязи трупы, раскатанные в фанеру, только кое-где белые косточки вылезут, и зубы…Танки идут, гусеницы наматывают, шинелёнку, кишки, вот такое эстетическое зрелище».
«Маленький, совсем малограмотный, я уже сочинял стихи и разного рода истории, за что в ФЗО и на войне меня любили и даже с плацдарма вытащили, но там на плацдарме осталась половина меня – моей памяти, один глаз, половина веры, половина бездумности и весь полностью остался мальчик, который долго во мне удобно жил, весёлый, глазастый и неунывающий».

Самое тяжёлое и трагичное в воинской биографии Астафьева – это форсирование Днепра осенью 1943 года. В воду, без подготовки, без передышки, развивая недавний успех на Курской дуге, солдаты прыгали голыми, несли узелки с одеждой и винтовки над головой. Переплавлялись без специальных плавучих средств, кто как может. На том участке, где плыл Астафьев, из 25 тысяч человек до другого берега добрался только каждый шестой. А таких точек переправы было десятки. В битве за Днепр советские войска потеряли около 300 тысяч солдат:

«большинство потонуло бессмысленно, из-за бездарной подготовки, так ни разу и не выстрелив».

Всю жизнь Астафьев утверждал, что мы победили в этой войне только потому, что просто завалили немцев трупами, залили их своей кровью.

- Пакостно ранило в лицо. Мелкими осколками кассетной бомбы, или батальонной мины и крошевом камней… повредило глаз, раскровенило губы, лоб, ребята боялись до медсанбата не доплавят, – рассказывал он впоследствии.
Когда ранят – по всему телу идёт гулкий удар, откроется кровь, сильно-сильно зазвенит в голове и затошнит, и вялость пойдёт, будто в лампе догорает керосин, и жёлтенький, едва теплящийся свет заколеблется и замрёт над тобой так, что дышать сделается боязно и всего пронзит страхом. И если от удара заорал, то, увидев кровь, – оглох от собственного голоса и звона, ужался в себе, приник к земле, боясь погасить этот исходный свет, этот колеблющийся проблеск жизни.

В первой половине 1990 года Астафьев сообщал:

«Да, пишу книгу о войне, давно пишу, но не о 17-ой дивизии, а вообще о войне. Солдатскую книгу, а то генеральских уже много, а солдатских почти нет».

«Я всю свою творческую, а может и не только творческую жизнь готовился к главной своей книге – роману о войне. Думаю, что ради неё Господь меня сохранил не только на войне, но и в непростых и нелёгких, порой на грани смерти, обстоятельст-вах, помогал мне выжить. Мучил меня памятью, грузом воспоминаний придавливал, чтобы я выполнил главный его завет – рассказать всю правду о войне, ведь, сколько человек побывало в огненном горниле войны, столько и правд привезли они домой».

Писал своему другу, литературному критику Валентину Курбатову:

«Хотел избежать лишних смертей и крови, но от памяти и правды не уйдёшь – сплошная кровь, сплошные смерти и отчаянье аж захлёстывают бумагу и переливаются за край её».

Писатель считал войну «преступлением против разума».

В защиту своего детища Астафьев, убеждал своих оппонентов-генералов хотя бы не лгать самим себе:

«Сколько потеряли народу в войне-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за бездарно выигранную войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови»

его не желали слышать и собратья по штыку

Астафьев с гражданским мужеством открыто заявлял:

- Нас и солдатами то стали называть только после войны, а так - штык, боец, в общем, - неодушевлённый предмет…

И его обвиняли… в отсутствии патриотизма, в клевете на русский народ… Вырывали строчки из сказанных сгоряча фраз, переиначивали его слова, перетолковывали на свой лад. Он же хотел единственного, чтобы общество знало всю правду о войне, а не только официально разрешённую.

«Вдоль дороги и в поле россыпью бугорки чернеются. Иные горящие танкисты в кювет заползли, надеялись в канавной воде погаситься, и тут утихали: лица чёрные, волосы рыжие, кто вверх лицом, видно пустые глазницы – полопались глаза-то, кожа полопалась, в трещинах багровая мякоть. Мухи трупы облепили. Привыкнуть бы пора к этакому пейзажу, да что-то никак не привыкается».

Астафьев считал, что преступно показывать войну героической и привлекательной:

- Те, кто врёт о войне прошлой, приближают войну будущую. Ничего грязнее, жёстче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слёзы, иначе ничего от нашего брата не добьёшься.

о мыслях «окопников»:

- Это вот тяжкое состояние солдатское, когда ты думаешь, хоть бы я скорее умер, хоть бы меня убили. Поверьте мне, я бывал десятки раз в этом положении, десятки раз изнурялся: хоть бы убили.

А героический подвиг командира по спасению жизни солдата, по убеждению Астафьева, – это неожиданно прозвучавшая от него команда подчинённому:

– Иди, выспись.
– Ну как вы тут, ребята, мало же вас, копать же надо, работать…
– Иди, тебя это не касается…

Вот так два раза спас жизнь окопнику Астафьеву его командир отделения. Ушёл солдат Астафьев, где-то упал в дубовом лесу на какую-то подстилку и заснул мёртвым сном. Сколько спал, ничего не помнит, потом встал, сходил на кухню, поел немного каши, в общем, отдохнул, пришёл – полный сил, хохмач, – весёлый солдат… Чем не героический поступок?

Герои романа «Плацдарм» по словам Астафьева, привыкли

«полуспать, полузамерзать, полубдеть, полуслышать, полужить…»

Роман «Прокляты и убиты» остался неоконченным, в марте 2000 года писатель заявил о прекращении работы над ним, в ноябре 2001 года Виктор Петрович Астафьев умер.

А незадолго до смерти, в июле, депутаты Законодательного Собрания Красноярского края отказались выделить лежавшему в больнице с тяжелыми последствиями инсульта, по сути, смертельно больному человеку денежное вознаграждение в размере всего-то трёх тысяч рублей как дополнительную пенсию фронтовику.

Предостережение воина – писателя о том, что

"кто врёт о войне прошлой, приближает войну будущую"

Война ужасна, и в организме нового поколения должен быть выработан устойчивый ген невозможности повторения подобного. Ведь не зря же эпиграфом своего главного романа великий писатель, говоря языком сибирских старообрядцев, поставил:

«писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».

«Пожалуйста, не топчитесь на наших могилах и как можно реже беспокойте нас. Если читателям и почитателям захочется устраивать поминки, не пейте много вина и не говорите громких речей, а лучше молитесь. И не надо что-либо переименовывать, прежде всего - мое родное село. Желаю всем вам лучшей доли, ради этого жил, работал и страдал. Храни вас всех Господь!»

Из завещания Виктора Астафьева.

А вот другие мысли настоящего патриота своей страны писателя Виктора Астафьева:

Коммунисты принесли огромное зло не только русскому человеку, но и миру. Тогда говорили: фашисты не люди. Как это не люди? А коммунисты кто – люди? Коммунистические крайности — это фашистские крайности, и по зверствам своим, и по делам они превзошли фашистские. Фашисты просто детсадовцы по сравнению с нашими деспотами. Главное, чтобы коммунисты вновь не подняли войну и не залили бы Россию кровью, ибо на этот раз войну России не выдержать — она утонет в собственной крови.

Мы не на земле живем — на мешке с костями.
Русский — добрый, он тебя чаем напоит, пригреет, но он же тебя и прирежет.
Из деревни вышли, а до города не дошли.
У советского человека и голова, и сердце, и легкие приспособлены к воздуху, ложью отравленному.
Все страшное на Руси великой происходит совсем как бы и не страшно, обыденно, даже и шутливо, и никакой русский человек со своими пороками по доброй воле не расстанется.
Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности.
Боже, Боже. И что с нами произошло? Куда мы делись? В какие пределы улетучились, не вознеслись, не уехали, не уплыли, а именно улетучились? Куда делась наша добрая душа? Где она запропастилась-то? Где?
Эта вот особенность нашего любимого крещеного народа: получив хоть на время хоть какую-то, пусть самую ничтожную, власть (дневального по казарме, дежурного по бане, старшего команды на работе, бригадира, десятника и, не дай Бог, тюремного надзирателя или охранника), остервенело глумиться над своим же братом, истязать его…
Два года он строил социализм, потом ему надоело это занятие, надоела борьба за всеобщее счастье. Добывать его лично для себя было куда интересней и ловчее.
Начавши борьбу за создание нового человека, советское общество несколько сбилось с ориентира и с тропы, где назначено ходить существу с человеческим обликом, сокращая путь, свернуло туда, где паслась скотина.
Изо всех спекуляций самая доступная и оттого самая распространенная — спекуляция патриотизмом, бойчее всего распродается любовь к родине — во все времена товар этот нарасхват.
Те его совратили, те его погубили, те объели, те распродали. А он-то народ где сам был, он-то что делал, народ сам. Сам власть эту создал, сам на себя беды все накликал, своим безволием, своей безалаберностью, разгильдяйством. Бесталанные всех талантливых повыбили…
И боюсь, что совершенно правильно Леонтьев пророчествовал. История завершится Россией. Она погубит мир. То было сказано задолго до революции и всех потрясений. Смертельное для всей Земли оружие попало самым незрелым — нам да североамериканцам. Те 200 лет живут, и мы — тысячу. И что мы? Грозили все время, как мальчишки, друг другу: хошь, спалю?! Сейчас чиркну или немного погодя! Что с ними, охальниками, делать?
Нас, русских, сейчас 600 миллионов было бы, если б не войны, революции и преобразования. И земля ныне лежит безлюдной и пустой на сотни верст, словно дикое поле.
С одной стороны в Днепр входили 25 тысяч воинов. на противоположной выходили не более 5-6 тысяч». Из 380 тысяч человек, погибших тогда, порядка 300 тысяч человек были вот эти не обмундированные, безоружные, не имевшие военного опыта призывники-украинцы. В реке нашли упокоение 16-17-летние юноши, в ушах которых стояли прощальные крики их матерей: «Та вони ж ще діти!», и взрослые мужчины, никогда не служившие в армии. По сути, в чем я ничуть не сомневаюсь, это было преднамеренное уничтожение продолжателей украинского рода.
Советская военщина — самая оголтелая, самая трусливая, самая подлая, самая тупая из всех, какие были до нее на свете. Это она «победила» 1:10! Это она бросала наш народ, как солому, в огонь — и России не стало, нет и русского народа. То, что было Россией, именуется ныне Нечерноземьем, и всё это заросло бурьяном, а остатки нашего народа убежали в город и превратились в шпану, из деревни ушедшую и в город не пришедшую.
Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощение за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови. Не случайно ведь в Подольске, в архиве, один из главных пунктов «правил» гласит: «Не выписывать компрометирующих сведений о командирах Совармии».
Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах. Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, «не щадя жизни», восславлял наши «подвиги». А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны со счета, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы.
Да, конечно, все войны на земле заканчивались смутой, и победителей наказывали. Как было не бояться сатане, восседающему на русском троне, объединения таких людей и умов, как Жуков, Новиков, Воронов, Рокоссовский, за которыми был обобранный, обнищавший народ и вояки, явившиеся из Европы и увидевшие, что живем мы не лучше, а хуже всех. Негодование копилось, и кто-то подсказал сатане, что это может плохо кончиться для него, и он загнал в лагеря спасителей его шкуры, и не только маршалов и генералов, но тучи солдат, офицеров, и они полегли в этом беспощадном сражении. Но никуда не делись, все они лежат в вечной мерзлоте с бирками на ноге, и многие с вырезанными ягодицами, пущенными на еду, ели даже и свежемороженые, когда нельзя было развести огонь.
О-ох, мамочки мои, и еще хотят, требуют, чтоб наш народ умел жить свободно, распоряжаться собой и своим умом. Да всё забито, заглушено, и истреблено, и унижено.

О власти

Власть всегда бессердечна, всегда предательски постыдна, всегда безнравственна.

Так всегда было. После всякой войны бросали и предавали тех, кто добыл победу и спас шкуры власть имущих.

О себе

Пусть имя мое живет в трудах моих до тех пор, пока труды эти будут достойны оставаться в памяти людей.

Я не знаю другого смысла и другого счастья, чем писать для простых, но истинных тружеников нашей земли. Ради них мечтаешь написать так, как никто еще до тебя не писал, чтобы душа читателя таяла, и был бы он счастлив тем, что есть мир прекрасный вокруг него, и он в этом мире есть, сопричастный всему великому и живому.

О войне

Тот, кто врет о войне прошлой, приближает войну будущую.

Сталин за победу сжег народ в огне войны.

Главное губительное воздействие войны в том, что вплотную, воочию подступившая массовая смерть становится обыденным явлением и порождает покорное согласие с нею.

Память войны! Счастлив, кто не знает ее, и я хотел бы пожелать всем добрым людям: и не знать ее никогда, не ведать, не носить раскаленные угли в сердце, сжигающие здоровье.

О детях

Как часто мы бросаемся высокими словами, не вдумываясь в них. Вот долдоним: дети — счастье, дети — радость, дети — свет в окошке! Но дети — это ещё и мука наша! Вечная наша тревога. Дети — это наш суд на миру, наше зеркало, в котором совесть, ум, честность, опрятность наша — всё наголо видать. Дети могут нами закрыться, мы ими — никогда. Какие бы они ни были, большие, умные, сильные, они всегда нуждаются в нашей защите и помощи.

Детская память, конечно же, колодец, и колодец со светлой водой, в которой отражается не только небо, не только все самое яркое, но прежде всего поразившее воображение.

О смерти

Живые всегда виноваты перед мертвыми, и равенства меж ними не было и во веки веков не будет.

Живём мы все вместе. Умираем по отдельности.

Жизнь дает только Бог, а отнимает всякая гадина.

Другие статьи в литературном дневнике:

28.02.2019. Во что превратилась Россия
27.02.2019. Производство войн
26.02.2019. Ошибочное представление о России
25.02.2019. Юрий Афанасьев о России и мире
24.02.2019. О чем откровенно поведал президент РФ
23.02.2019. Аркадий Бабченко о России и мире
22.02.2019. Виктор Шендерович о России и мире
21.02.2019. Отойти от снаряда
20.02.2019. Станислав Белковский о России и мире
19.02.2019. Как Кремль рассказывает о войне в Сирии
17.02.2019. Окопная правда о войне Виктора Астафьева
15.02.2019. Спасибо тебе, Путин!
14.02.2019. Наследники по прямой
13.02.2019. Сила ракет. Чего никак не поймет Путин
10.02.2019. Что хотела и что получила Россия
08.02.2019. Л. Троцкий о России
06.02.2019. Йехулигенция
05.02.2019. Во что забавы Путина обходятся России
01.02.2019. Cирийские неудачи Путина

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

О женщинах и мужчинах

Женщина есть всего сильнее на свете, сильнее даже всех докторов и фельдшеров. Те учатся по книжкам несколько зим, а она тысячи лет создает жизнь и исцеляет людей своею добротой.

У каждого мужчины может быть такая женщина. А если нет, то он ищет её всю жизнь. Есть только она, женщина, которой он принадлежит весь до последней кровинки, до остатнего вздоха, и ничего уж с этим поделать никто не сможет! Это всего сильнее на свете!

Бабе сердце беречь надо, остальное все у нее износу не знает…

Ох уж эта литература! То соврет, то правду скажет. Подсказала бы вот людям, куда же это прекрасное, которого так много в девушках, девается в бабах?

Как известно, баба кроит вдоль, да режет поперёк.

О жизни

Жизнь — не письмо, в ней постскриптума не бывает.

Жизнь наступает с той поры, когда человек начинает задумываться над поступками и отвечать за них.

В ей, в жизни, завсегда, как на рыбалке: то клюет, то не клюет…

Нигде никогда не ощущается вечность так, как вечером и ночью, опустившимися в лес. Нет-нет, даже не опустившимися, просто здесь давно-давно пребывающими. И нет, и не было нигде другого мира, другой поры.

Самые счастливые игры — недоигранные, самая чистая любовь — недолюбленная, самые лучшие песни — недопетые.

Следующая цитата

Подготовил: Дмитрий Сироткин

Представляю вам подборку цитат писателя Виктора Астафьева (1924—2001).

В цитатах Астафьева наиболее сильно проявляется боль за бесправие и униженность простых русских людей, продолжившихся и при советской власти.

Цитаты сведены по темам: русские и Россия, человеческие проявления, любовь, жизнь, женщины и мужчины, люди, война, смерть, дети, душа, о себе, власть, жизненная этика.

О жизненной этике

Война и тайга - самая верная проверка человеку.

Лучше пить воду в радости, чем вино в кручине.

Цитаты про Астафьева

А. Солженицын: Язык Астафьева так же самороден и стихиен, как и сам он, как и вся его жизнь. Он пишет беспритязно, он не выбирает, не припоминает слов, они сами живорожденные выныривают к нему, как безошибочно ожидаемые им рыбины - и приходятся к месту.
Б. Ахмадулина: Вот две главные черты писателя Астафьева: абсолютное владение словом и бескорыстное, нетщеславное, несуетное поведение. Человеческое и литературное.
Ю. Бондарев: Виктор Астафьев беспощадный реалист, приобщенный талантом к правде. Он .с неприязнью строгого очевидца отвергает всякую киноподобную действительность, фальшь в человеке, «правдивую ложь».

Буду признателен, если вы поделитесь с друзьями ссылкой на статью в социальных сетях. Воспользуйтесь кнопками сетей ниже .

О людях

Мы уже так редко слушаем друг друга. Не вникая в жизнь ближнего своего, не разучимся ли мы чувствовать чужую радость, чужое горе, боль, и, глядишь, когда нам больно сделается, никто не поможет нам, не пожалеет, не услышит нас. И не утратим ли мы насовсем то, что зовется древним добрым словом — сострадание?

В беде, в одиночестве, люди все одинаковы.

Сажей и дерьмом вымазанный человек непременно захочет испачкать все вокруг — таков не закон, нет, таков его, человека, норов или неизлечимый недуг, название которому… ЗЛО!

Мелкое, но постоянное унижение не просто мучает и терзает душу человека, оно приводит к чувству самоуничижения, малозначности своей.

Мы отобрали из него 10 цитат:

Власть всегда бессердечна, всегда предательски постыдна, всегда безнравственна.

Предательство начинается в высоких, важных кабинетах вождей, президентов — они предают миллионы людей, посылая их на смерть, и заканчивается здесь, на обрыве оврага, где фронтовики подставляют друг друга. Давно уже нет того поединка, когда глава государства брал копье, щит и впереди своего народа шел в бой, конечно же, за свободу, за независимость, за правое дело. Вместо честного поединка творится коварная надуваловка.

Россия поклоняется светлой памяти полководца и надевает цепи на музыкантов, шлет под пули поэтов.

Изо всех спекуляций самая доступная и оттого самая распространенная — спекуляция патриотизмом, бойчее всего распродается любовь к родине — во все времена товар этот нарасхват.

Патронов только на врага-фашиста не хватает, на извод же своих соотечественников у Страны Советов всегда патронов доставало, не хватит — у детей последнюю крошку отымут, на хлеб выменяют пули и патроны.

Эта вот особенность нашего любимого крещеного народа: получив хоть на время хоть какую-то, пусть самую ничтожную, власть (дневального по казарме, дежурного по бане, старшего команды на работе, бригадира, десятника и, не дай Бог, тюремного надзирателя или охранника), остервенело глумиться над своим же братом, истязать его, — достигшая широкого размаха во время коллективизации, переселения и преследования крестьян, обретала все большую силу, набирала все большую практику, и ой каким потоком она еще разольется по стране, и ой что она с русским народом сделает, как исказит его нрав, остервенит его, прославленного за добродушие характера.

Он-то знал давно, на себе испытал главную особенность армии, в которой провел почти всю свою жизнь, и общества, ее породившего, держать всех и все в унизительном повиновении, чтоб всегда, везде, каждодневно военный человек чувствовал себя виноватым, чтоб постоянно в страхе ощупывался, все ли застегнуто, не положил ли чего ненужного в карман ненароком, не сказал ли чего невпопад, не сделал ли шаг вразноступ с армией и народом, то ли и так ли съел, то ли так ли подумал, туда ли, в того ли стрельнул.

Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, какой испытывают брошенные в реку, под огонь, в смерч, в дым, в смрад, в гибельное безумие, по сравнению с которым библейская геенна огненная выглядит детской сказкой со сказочной жутью, от которой можно закрыться тулупом, залезть за печную трубу, зажмуриться, зажать уши.

Погибнут! Все как один погибнут, сгорят в том неразборчивом, всепожирающем огне войны, не оставив за собой ни следочка в жизни, ни памяти никакой, потому как и жизни-то у них не было.

О русских и России

Благородства в людях вообще мало, потому что у нас [в России] все сделано, особенно после революции, чтобы человека к скотине приблизить. Редко кому удается выгрести.

Все мы, русские люди, до старости остаемся в чем-то ребятишками, вечно ждем подарков, сказочек, чего-то необыкновенного, согревающего, даже прожигающего душу, покрытую окалиной грубости, но в середке не защищенную, которая и в изношенном, истерзанном, старом теле часто ухитряется сохраняться в птенцовом пухе.

Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности. Тогда, в начале тридцатых годов, сморкнись каждый русский крестьянин в сторону ретивых властей - и соплями смыло бы всю эту нечисть вместе с наседающим на народ обезьяноподобным грузином и его приспешниками.

Все страшное на Руси великой происходит совсем как бы и не страшно, обыденно, даже и шутливо, и никакой русский человек со своими пороками по доброй воле не расстанется.

О жизни же нашей повседневной лучше всех, по-моему, сказала соседка, давно живущая в бабушкином доме: «Как была, б…, инархия, так инархия, б…, и осталась!»

Все проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не гаснет тоска по родине.

Изо всех спекуляций самая доступная и оттого самая распространенная - спекуляция патриотизмом, бойчее всего рапродается любовь к родине - во все времена товар этот нарасхват.

Какой же советский поселок и без бараков?

Читайте также: