Нет такой политической алхимии посредством которой можно бы было автор цитаты
Обновлено: 21.11.2024
Часто во время пожара самые зловонные вещества зажигают костер. Горючий материал отвратителен, но само пламя чисто.
Оденьте чучело в платье самого последнего фасона, и сами станьте рядом в простой одежде, и посмотрите, кому поклонятся раньше – чучелу или вам.
* Когда плод созрел, он падает от своей собственной тяжести.
Слишком сладкий плод ничего не говорит борцу. Поэтому женщина говорит ему: горький вкус остается в самой сладкой женщине.
Пусти воду из плотины, и она будет поить землю, и луга, и животных, но удержи ее – она будет рвать землю и вытекать грязью. То же и со страстями.
* Ни один плут не настолько глуп, чтобы не найти основания для своих подлостей.
Самая блистательная победа бывает лишь отблеском пожара.
Генерал, одержавший победу, в глазах публики не совершал вовсе ошибок, так же как разбитый генерал всегда неправ, как бы ни был умен его образ действия.
Надежда победить доставляет победу, уверенность в победе лишает нас ее.
Победы всегда влекут за собою столько же бедствий для государства, сколько самые кровопролитные поражения.
Самая лучшая победа для человека – это покорить себя самого; быть же покоренным собою постыднее и ниже всего.
* Проклятие победам, одержанным не для защиты отечества и служащим лишь тщеславию победителя.
Не плечи дюжие и рост высокий, А разум лишь сулит в войне победу.
Горе победоносной нации! Она покоряется тем, кто сделал ее победоносной. Победитель – худший из господ, самый упорный противник реформ. Нация делает успехи на другой день после поражения.
Если один человек победил тысячу раз тысячу людей в сражении, а другой победил себя,- он победил больше. Лучше победить себя, чем всех других людей.
Побежденным мы оставим только слезы, чтобы было чем плакать.
Побеждай гнев кротостью, зло добром, скупого дарами, лгуна правдой.
*…Вернее побеждает тот, кто побеждает без кровопролития.
Побеждает во всем, что бы люди ни начинали, счастье, а не сила.
* Врачи непрестанно трудятся над сохранением нашего здоровья, а повара – над разрушением его; однако последние более уверены в успехе.
Нет такой политической алхимии, посредством которой можно было бы получить золотое поведение из свинцовых инстинктов.
Повелителя делают рабом для того, чтобы быть тираном от его имени.
Понятия повиноваться и повелевать, без сомнения, противоположны друг другу; но тем не менее первое служит лучшей подготовкою для последнего.
Надо уметь часто повиноваться женщине, чтоб иметь право иногда ею повелевать.
Тот, кто повелевает, должен иногда повиноваться, и тот, кто повинуется с достоинством, заслуживает того, чтобы повелевать в будущем.
Чрезвычайно жалки те повременные издания, в которых живут только мимолетные умирающие моменты.
Жан Поль [Рихтер]
* Есть вещи, которым мы в конце концов начинаем верить, когда часто слышим, как их повторяют.
Что говорится, тому верят, а что часто повторяется, то вскоре становится доказанным.
* С этими презренными погремушками можно управлять людьми! – замечание Наполеона 1 по поводу учрежденного им ордена Почетного легиона.
Закрыть Как отключить рекламу?Число людей, которые себя погубили, куда значительнее, нежели число погубленных другими; число домов и городов, разрушенных человеческими руками, превышает число разрушенных бурями и землетрясениями.
* Сердце податливой женщины – точно роза, от которой каждый любовник уносит по лепестку; мужу остаются лишь шипы.
Подаянье – это роза на колючем стебельке: и то и другое должно быть предложено осторожно, чтобы не уколоть.
Сам черт не разберет, отчего у нас быстрее подвигаются те, которые идут назад.
Подлая душа предполагает всегда самые низкие побуждения у самых благородных поступков.
Есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные, то есть убежденные, что их подлость есть высочайшее благородство; подлецы, стыдящиеся собственной собственный подлости при непременном намерении все-таки ее докончить; и наконец, просто подлецы, чистокровные подлецы.
В мире есть два способа подняться – с помощью собственного искусства и с помощью глупости других.
Подозрения созревают во мраке и вскармливаются в чаду.
* Добровольное подражание – первое рабство. Каждый имеет свой естественный собственный характер; пусть он и остается при нем, со всеми его достоинствами и недостатками, но зато он не будет рабской, лишенной энергии копией.
Парнас опустел бы, если бы прогнали оттуда подражателей.
* Я желал бы, чтобы праздник большинства поэтов приходился на 25 июля, день, посвященный римлянами Лаверне, богине подражателей, которых называли просто ворами.
* Больше всего подражателей вызывает то, что неподражаемо.
Подражать – не значит копировать; это значит работать на манер великих мастеров, это – упражнять свою собственную деятельность, это – производить в их духе и подобными же средствами.
Большинство людей подражают друг другу и называют оригиналами тех, которые отказываются подражать им.
Как противно справедливости, чтобы человек был рабом себе подобного, так точно противно вечному праву, чтобы женщина находилась в подчинении у мужчины и чтобы в их законном сообществе один значил все, а другая ничего.
* Великое искусство подчинять людей заключается в умении брать их с хорошей стороны.
* Остановиться можно при подъеме, но не при нападении.
Что слишком глупо, чтобы быть просто сказано, то поется.
Былых друзей оплакиваем мы, Пославши их в обитель вечной тьмы Своей виной! В себе любовь мы будим, Все потеряв, и поздно лишь рассудим, Что совесть в нас спала тяжелым сном…
Излишние познания повергают в нерешительность: слепой идет прямо перед собой.
* Приобретать познания недостаточно еще для человека, надо уметь отдавать их в рост.
Познание уничтожает деятельность: для того, чтобы действовать, нужно быть ослепленным иллюзией.
* Человек, слуга и истолкователь природы, может совершить и понять не более, чем насколько он познал порядок природы через наблюдение и размышление: ничего больше он не знает и не может совершить.
* В древности самое распространенное правило было: познай самого себя. Ныне же говорят: знай своего соседа и все его дела.
Редкость золота заставила изобрести позолоту; точно так же заменили доброту вежливостью, имеющей ее наружность, добродетель – честью, имеющей ее блеск.
Люди нынешнего поколения – актеры, хорошо вошедшие в свою роль житейской комедии! Они делают то, чего требует роль, и не выходят из нее, несмотря на все беснования, хлопанье, стук и свист партера.
Следующая цитата
— Какая медлительная страна! — сказала Королева.
— Ну, а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте! Если же хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать по меньшей мере вдвое быстрее! — Л. Кэрролл.
Он предлагает также, чтобы каждый сенатор, высказав в большом национальном совете свое мнение и приведя в его пользу доводы, подавал свой голос за прямо противоположное мнение, и ручается, что при соблюдении этого предписания исход голосования всегда будет благодетелен для государства. — Дж. Свифт.
Утвердившийся у власти деспотизм еще позволяет всё говорить, лишь бы ему было позволено всё делать. Укрепившийся у власти деспотизм уже запрещает свободно говорить, думать, писать. Ум впадает тогда в апатию, граждане, ставшие рабами, проклинают вскормившую их грудь: в таком государстве всякий новорожденный означает: больше одним несчастьем. Скованный гений с трудом влачит свои цепи; он не взлетает более ввысь, он пресмыкается. Науки — в загоне; невежество — в почете; всякий здравомыслящий человек объявляется врагом государства. — К. А. Гельвеций.
Правительства вовсе не желают разрешения недоразумений; напротив, правительства выдумывают недоразумения, если их нет, потому что только недоразумения с другими правительствами дают им повод содержать то войско, на котором основана их власть. — Л. Толстой.
Одни ни во что не веруют и гордятся этим, другие притворяются, что веруют в то, что они для своей выгоды, под видом веры, внушают народу, и третьи — огромное большинство, весь народ — принимают за веру то внушение, под которым они находятся, и рабски подчиняются всему, чего требуют от них их властвующие и ни во что не верующие внушители. — Л. Толстой.
Из Кафки
Нас пятеро друзей, и как-то раз один за другим мы вышли из дому, сначала вышел один и встал у ворот, потом из ворот вышел, или, вернее, выскользнул с легкостью ртутного шарика, второй и встал рядом с первым, потом третий, потом четвертый, потом пятый. Наконец, все мы стояли в одном ряду. Прохожие обращали на нас внимание, показывали пальцами и говорили: эти пятеро только что вышли из этого дома. С тех пор мы и живем, и наша жизнь была бы безмятежной, если бы в нее не вмешивался шестой. Он ничего нам не сделал, но мы тяготимся им, а это кое-что да значит; почему он лезет, туда, где не хотят его общества? Мы не знаем его и не хотим принять в наш союз. Правда, мы, пятеро, раньше тоже не знали друг друга, если угодно, не знаем и теперь, но то, что дозволяется пятерым, не разрешено и запрещается делать тому, шестому. Кроме того, нас пятеро, и мы не хотим, чтобы нас было шестеро. Ведь для нас, пятерых, оно также не имеет смысла, но мы будем продолжать жить вместе, поскольку уже объединились, однако нового союза мы не желаем, хотя бы по причине нашей искушенности. Но как всё это вдолбить шестому, ведь долгие объяснения означали бы для него почти принятие в нашу среду, лучше мы ничего не станем объяснять и не примем его. Пусть попробует скривить губы, мы вытолкаем его локтями, но стоит нам только его вытолкать, как он придет опять.
Мир становится все сложнее, а мыслим мы по-прежнему примитивно. В науке существуют эмпирические факты и теоретические объекты: опыт и фикции о нем. Но фикции эти необыкновенно содержательны и глубоки. В тоталитарной политике наоборот: фикции одномерны, мир же безмерен. Политика КПСС — попытка описать многомерность даже не одним измерением, а точкой — точкой отсчета. Примитивные люди в бесконечно разнообразном многомерном мире — вот чем была наша политика. Отсюда — неизбежность коллапса: стягивания мира в черную дыру. Но некомпетентность и примитивное мышление — только одна сторона коммунистического мира; имеется множество других: амбициозность, провинциализм, насилие, диктат, шовинизм, комплекс неполноценности, мания величия. Парадокс: мы способны были уничтожить мир квантовой механикой и уравнениями Эйнштейна, так и не выйдя из состояния политического неолита.
Мы разумом бедны и чувством оскудели,
Зато мечом, копьем и пикой овладели.
Огня любви в сердцах разжечь мы не смогли,
Зато в огне войны страну свою сожгли,
Заткнули правде рот и в исступленье диком
Мы огласили мир звероподобным рыком,
Сквозь горы мертвых тел прокладывая путь.
С преступного пути мы не хотим свернуть?
Мы в слепоте под стать циклопам одноглазым.
Когда же наконец восторжествует разум?
Когда вернется к нам любовь и честный труд?
О, наши имена потомки проклянут,
Поглотит нас вовек унылое забвенье!
Политика, исходящая из противоприродных посылок, обречена. А неверные, противоприродные посылки — всё: основополагающие идеи Маркса, мессианство, сектанство, хлыстовство, скопчество, классовость, глубинная антикультурная ориентация, экспансионизм, амбициозность, местечковая непреклонность, воинствующая агрессивность, великодержавный шовинизм, вражеское окружение, автаркия, ксенофобия, процветание по-трибнийски, когда всё население, сплошь состоит из доносчиков, шантажистов, фискалов, солдат, воров, прокуроров, судей и филеров.
Большевистская диктатура содержит в себе основные посылки Макиавелли, а именно: анархия естественна в необновляемом обществе; при такой тенденции всегда находится опасный противник, который начеку и всегда готов извлечь выгоду из подобного состояния; защитой может служить только сила. Контрреволюция, ревизионизм и империализм представляют собой другие названия для соперников.
Сталинская политика «чрезвычайных обстоятельств» строилась на физическом и психологическом насилии, страхе и лжи, превращающих народ в стадо манкуртов. Необходимо, однако, отметить, что даже тоталитарный террор не смог уничтожить такие виды сопротивления «бессонному сатаноиду» как уклонение от участия, уход в частную жизнь, несотрудничество, групповой и индивидуальный изоляционизм и эскапизм. Народ впал в «затаенное» существование, затворничество и вынужденное безмолвие. Чтобы уцелеть, диссидентам оставались лишь глубоко законспирированные виды неучастия. Впрочем, необходимо было обладать недюжинной смелостью, чтобы смолчать, не аплодировать, не выказать «преданности», не подписаться.
Политика революционеров чаще всего еще более националистична, чем шовинизм реакции. Мы не только унаследовали пассивы своих предшественников, но и их экспансионистскую геополитику. Наша внешняя политика целиком и полностью продолжала худшие традиции, заложенные самодержавием.
Какой бы ни была политика, первейшим условием ее реализации является — пусть пассивная и молчаливая, — но поддержка масс. Особенностью тоталитаризма является то, что массы длительное время поддерживали любую политику, любую линию партии.
Говорят: страх. Да, и страх тоже, но и — энтузиазм. Долговременную политику на страхе не построишь, для этого необходима убежденность, вера в разумность, полезность, единственность собственной власти и ее политики.
Правда, есть еще один — сталинский — вариант: животный страх плюс самоотверженная любовь.
Но все равно главная задача политики: управлять сознанием подведомственной массы в духе, выгодном политикам, культивировать этот страх и эту любовь. И — надо признать — удавалось: уж и государства того нет, и политика не та, и Кобы нет, а пепел его стучит и стучит в наши сердца.
Для осуществления бескрылой политики, которая лишена воображения, необходимы исполнители, не обладающие живостью ума. Решения, которые они готовят, реагируют не на ситуацию, а на норов и мнение вышестоящих. Эпоха омассовления привела к практически полному устранению из государственного аппарата людей ярких дарований и твердых моральных качеств и к замене их надежными с политической точки зрения исполнителями, которых нельзя заподозрить в том, что они чем-то выделяются. Посредственность стала идеалом.
Как у иезуитов, сектанство и жестокость в достижении целей уживались с гибкостью текущей политики. Партия множество раз шла на союзы и соглашения, противоречащие ее установкам. Трудно даже сказать, с кем она не кооперировалась: с народниками, легальными марксистами, левыми эсерами, объединенными социал-демократами, эсерами-максималистами, анархистами — вплоть до Махно, меньшевиками-интернационалистами, боротьбистами, гумметистами, младохивинцами, фашистами, каннибалами Африки и экстремистами Азии. Но.
Идя на те или иные союзы, мы всегда бдительно охраняли классовую самостоятельность пролетариата, не допускали, чтобы он растворялся в буржуазной или мелкобуржуазной демократии.
О чем идет речь? Речь идет о том, что мы использовали любые силы, укрепляющие нашу мощь и уничтожали их немедленно по достижении поставленных целей. Великий демиург придумал даже лозунг: «вместе быть, врозь идти», на практике означавший: сначала бить врагов, а затем тех, с кем их били. Что вы хотите? — Классовая чистота!
Агрессивный характер внутренней политики по отношению к «попутчикам» сопровождался еще большим насилием политики внешней: насильственное присоединение окраин, нападение на Польшу, организованное в Ревеле восстание 1924 года, интернационалы, братание с бесноватым, секретные протоколы, аннексия Прибалтики, западных территорий, военное присоединение Восточной Европы, подавление мятежей в Германии, Венгрии, Чехословакии, Афганистан. А ведь список далеко не кончен предвижу долгое и долговременное продолжение.
Договор 1939 года, разделивший сферы влияния и отдавший Прибалтику на растерзание, открыто уравнивал политику двух фюреров. Захват Прибалтики наглядно продемонстрировал те отработанные за многие века приемы, которые впоследствии получили еще большее развитие и подавались народу под соусом «предательской внешней и внутренней политики правящей верхушки прибалтийских стран», «назревшей революции народа», «смертельной угрозы для существования» и т. д., и т. п. Поскольку имелась «смертельная угроза для самостоятельности самих прибалтийских государств со стороны Запада», мы избавили их от нее со стороны Востока.
Вот подлинные тексты наших обоснований аннексий:
Правительство было вынуждено в интересах своей безопасности и безопасности народов самих прибалтийских стран осенью 1939 года настоять (!) на заключении с этими странами договоров о взаимной помощи и создании на их территории наших военных баз.
Однако, после заключения пактов о взаимопомощи реакционный характер внешней политики прибалтийских стран не изменился ни на йоту. Правительства этих стран и не думали выполнять свои обязательства перед нами.
Достаточно указать хотя бы на развернувшуюся после подписания указанных пактов лихорадочную деятельность правителей трех прибалтийских государств по созданию антисоциалистического военного блока. Правители же Эстонии, например, самым грубым образом нарушили свои обязательства, оказывая зимой 1939/40 года помощь тогдашнему финскому правительству в войне против нас и готовясь нанести предательский удар в спину находящимся в Эстонии нашим военным частям.
Короче, во избежание нападения Эстонии на Россию, пришлось «прийти на помощь эстонским трудящимся». Одна беда: секретные договоры — то тайное, что рано или поздно становится явным.
О трублион, о чем хлопочешь?
Напрасно глотки не труди —
Коль мирный дух восславить хочешь,
Так сам войною не смерди.
Отработано два варианта: либо нас призывает законное правительство и мы спешим оказать интернациональную помощь, либо нас зовет народ, чтобы сбросить ненавистное законное правительство. В прибалтийском случае в ход событий «решительно вмешались народные массы».
Рабочие с красными флагами и лозунгами вышли на улицу. Вечером этого же дня было сформировано новое правительство народного фронта. Революционные события охватили всю страну.
«Революционные события» секретных протоколов.
Нет, мы не занимаемся экспортом революции: мы только вводим свои войска — малые, ограниченные, временные контингенты интернационалистов-гуманистов.
Талант политика, говорил Черчилль, не в том, чтобы предсказывать будущее, а в том, чтобы объяснять людям, почему его предсказания не сбылись.
В этом отношении сравниться с нами некому.
Ничто — ни клевета, ни поношение оппонентов, ни «вражеские происки» не вредят тоталитарным режимам больше, чем они сами вредят себе кровавой практикой воплощения в жизнь собственных доктрин.
Следующая цитата
Чужой компьютер
Лев Николаевич Толстой
вернуться к странице
Лев Николаевич Толстой запись закреплена
Нет такой политической алхимии, посредством которой можно бы было получить золотое поведение из свинцовых инстинктов. "Устройство жизни - Герберт Спенсер".
Следующая цитата
«Избранные мысли многих писателей об истине, жизни и поведении», или «Круг чтения Толстого», которые у нас не включаются в его Собрания сочинений, принадлежат к числу наиболее значительных философских произведений XX века. Наряду с блестящим памфлетом «Не могу молчать», также не вошедшим в последнее массовое 22-томное Собрание сочинений, – это еще до конца не понятые и по достоинству не оцененные создания писателя.
Лев Толстой творил в контексте мировой литературы, и воспринимать, исследовать его наследие необходимо, очевидно, также в ряду произведений всемирной литературы. И не столько ради раскрытия так называемого «мирового значения» его творчества, что уже неоднократно предпринималось с большим и меньшим успехом, сколько для понимания самих произведений великого писателя и философа.
Недооценка «Круга чтения» как центрального произведения последнего периода жизни и творчества Толстого объясняется также тем, что его наследие анализировалось и пропагандировалось нашей наукой без подлинного учета зарубежной литературы как фактора творчества самого писателя.
Толстой считал, что искусство есть одно из средств единения людей и народов. Этой мысли он подчинял отбор своих выписок для «Круга чтения», рассматривая всемирную литературу как форму такого единения. Своеобразным прообразом этой книги был «Франклиновский журнал», который, по собственному признанию в дневнике (11 июня 1855 г.), Толстой вел с 15 лет. Этический кодекс американского просветителя, философа и ученого Б. Франклина был во многом близок Толстому особенно в начале и в конце его творческого пути, связуя нравственные искания раннего и позднего периодов его жизни.
6 марта 1884 года Толстой сообщил Н. Н. Ге (отцу), что занят отбором и переводом изречений философов и писателей разных народов. Это самое раннее свидетельство о замысле книги. 15 марта того же года в дневнике Толстого появляется запись: «Надо себе составить Круг чтения: Епиктет, Марк Аврелий, Лаоцы, Будда, Паскаль, Евангелие. – Это и для всех бы нужно» (49, 68).
В это время Толстой читал китайских философов, и его секретарь Н. Н. Гусев замечает по этому поводу: «Так чтение древних китайских мудрецов привело Толстого к новому замыслу, осуществлению которого он впоследствии посвятил много времени и сил».[1]
Летом 1885 года Толстой пишет В. Г. Черткову: «. я по себе знаю, какую это придает силу, спокойствие и счастие – входить в общение с такими душами, как Сократ, Эпиктет, Arnold. Паркер. Очень бы мне хотелось составить Круг чтения, т. е. ряд книг и выборки из них, которые все говорят про то одно, что нужно человеку прежде всего, в чем его жизнь, его благо» (85, 218).
Через три года Толстой вновь возвращается к той же мысли в письме Г. А. Русанову 28 февраля 1888 года: «Вопрос в том, что читать доброе по-русски, заставляет меня страдать укорами совести. Давно уже я понял, что нужен этот круг чтения, давно уже я читал многое, могущее и долженствующее войти в этот круг, и давно я имею возможность и перевести и издать, – и я ничего этого не сделал. Назвать я могу: Конфуция, Лао-дзы, Паскаля, Паркера, М.Арнольда и мн. др., но ничего этого нет по-русски».
История написания «Круга чтения» привлекала внимание исследователей, пожалуй, в большей степени, чем само это произведение, его место в творчестве писателя и роль в русской общественно-литературной и философской жизни до 1917 года, после которого оно перестало переиздаваться.
В истории текста «Круга чтения» выделяют три этапа: первоначальный вариант – изданный в 1903 году сборник «Мысли мудрых людей на каждый день». Затем первая редакция «Круга чтения», изданная в 1906 году, и, наконец, вторая редакция (1908), увидевшая свет уже после смерти писателя с многочисленными цензурными изъятиями. Полный текст второй редакции был напечатан в 41—42-м томах Полного собрания сочинений Л.Н.Толстого в 1957 году тиражом 5 тысяч (как мы бы теперь сказали, для служебного пользования специалистов).
Еще в 1886 году Толстой составил «Календарь с пословицами на 1887 год», который издательство «Посредник» выпустило в январе 1887 года. Уже здесь проявился интерес писателя к изречениям, афоризмам, определивший во многом жанровую специфику «Круга чтения» как произведения философско- публицистического и в то же время связанного со всем художественным творчеством писателя (таким переходным мостком стали в «Круге чтения» «Недельные чтения», в которые вошли художественные произведения, а также не увидевшие света «Месячные чтения»).
Во время тяжелой болезни в декабре 1902 года Толстой начал обдумывать, а с января 1903 года и составлять календарь изречений на каждый день (в «Календаре с пословицами на 1887 год» записи были даны помесячно). Результатом этой работы стала книга «Мысли мудрых людей на каждый день», выпущенная «Посредником» в августе 1903 года и поднесенная редакцией издательства писателю 28 августа в день его 75-летия. И. Бунин в книге «Освобождение Толстого» говорит о «Мыслях мудрых людей»: «В этот сборник он включал наиболее трогавшие его, наиболее отвечавшие его уму и сердцу „мысли мудрых людей“ разных стран, народов и времен, равно как и некоторые свои собственные».[2]
При сравнении «Мыслей мудрых людей» с «Кругом чтения» бросается в глаза, что от изречений «мудрых людей» прошлых эпох Толстой все больше и больше переходил к своим собственным высказываниям, обращаясь подчас к своим дневниковым записям, мыслям, высказывавшимся в письмах. Если в «Мыслях мудрых людей» было всего несколько толстовских мыслей, то в книге «Путь жизни», конечном этапе работы Толстого в этом жанре, картина прямо обратная: всего несколько изречений других писателей, а все остальное принадлежит Толстому.
Правда, в предисловии к отдельным выпускам книжек «Путь жизни» Толстой счел нужным сообщить: «Большинство этих мыслей, как при переводе, так и при переделке, подверглись такому изменению, что я нахожу неудобным подписывать их именами их авторов. Лучшие из этих неподписанных мыслей принадлежат не мне, а величайшим мудрецам мира» (45, 17).
Эта тенденция к «обезличиванию» мыслей отражает основную направленность работы Толстого над «Кругом чтения» – достижение органического синтеза заимствованной мысли со своей и стремление к утрате авторства, как в народной литературе, фольклоре. В черновом предисловии к книге «На каждый день» он писал: «Под мыслями, которые я заимствовал у других мыслителей, я обозначаю их имена. Но многие из таких мыслей были мною сокращены и изменены, согласно моему разумению» (44, 396).
В первоначальном черновом предисловии к «Кругу чтения», датированном 28 августа 1904 года, Толстой рассказывает о работе над книгой. Отмечая, что большинство собранных мыслей взято преимущественно из английских книг и сборников, он признается: «Часто я переводил мысли немецких, французских и итальянских мыслителей с английского, и поэтому переводы мои могут оказаться не вполне верны подлинникам» (42, 470).
Переводя иностранный текст, Толстой строго не придерживался оригинала, иногда сокращая его, выпускал некоторые слова и фразы, которые, по его мнению, ослабляли силу впечатления, даже заменял целые предложения, если считал эту замену необходимой для ясности понимания.
Подобный подход был своего рода принципиальной установкой Толстого в деле перевода. Еще в письме к В.Г. Черткову 22 февраля 1886 года он изложил свое понимание задач перевода как выражения высшей, а не буквальной правды: «Надо только как можно смелее обращаться с подлинником: ставить выше Божью правду, чем авторитет писателя».
В черновом предисловии к «Кругу чтения» он вновь вернулся к той же мысли о необходимости «свободного» перевода, выразив ее с полемической заостренностью: «Я знаю, что такое отношение к подлинникам, особенно классических сочинений, не принято и считается преступным, но я полагаю, что такое мнение есть очень важный и вредный предрассудок, произведший и продолжающий производить очень много зла, и пользуюсь случаем выразить свое по этому поводу мнение» (42, 470).
Черновик предисловия Толстой закончил таким пожеланием: «. если бы нашлись желающие переводить эту книгу на другие языки, то я бы советовал им не отыскивать на своем языке места подлинников англичанина Кольриджа, немца Канта, француза Руссо, а если они уж хотят переводить, то
Читайте также: