Цитаты в и суриков
Обновлено: 14.05.2024
Первые уроки рисования получил у школьного учителя Н.В.Гребнева. В 1868 отправился в Петербург, где в 1869 поступил в Академию художеств; окончив Академию в 1875, с 1877 жил в Москве. Постоянно наезжал в Сибирь, бывал на Дону, Волге, в Крыму. В 1880–1890-е годы посетил Францию, Италию и ряд других стран Европы. Испытал особое влияние мастеров венецианского и испанского Возрождения и барокко, в особенности П.Веронезе и Д.Веласкеса.
В Сибири народ другой, чем в России: вольный, смелый. И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души. И вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что даже сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина. Началось здесь, в Москве, со мною что-то странное. Прежде всего почувствовал я себя здесь гораздо уютнее, чем в Петербурге. Было в Москве что-то гораздо больше напоминавшее мне Красноярск, особенно зимой. Идешь, бывало, в сумерках по улице, свернешь в переулок, и вдруг что-то совсем знакомое, такое же, как и там, в Сибири. И, как забытые сны, стали все больше и больше вставать в памяти картины того, что видел и в детстве, а затем и в юности, стали припоминаться типы, костюмы, и потянуло ко всему этому, как к чему-то родному и несказанно дорогому. Но больше всего захватил меня Кремль с его стенами и башнями. Сам не знаю почему, но почувствовал я в них что-то удивительно мне близкое, точно давно и хорошо знакомое. То, что вы называете у себя лесом, так это зубные щетки, не больше, а вот как поедешь, бывало, в Сибири по дороге среди леса, так это действительно настоящая лесная симфония. Только над вами светлое небо, а с боков зеленая тьма! А лошадь ногами-то, ногами ступает по колено в ямки, пробитые раньше другими лошадьми. Упадет поперек дороги дерево -- едва перелезешь через него с лошадью. Тут, в Петербурге живут одни чиновники, бюрократы. Живых людей и живого дела нет. Дело делают другие люди, и эти только бумажки пишут. Вот и в Академии: соберутся и начнут говорить и говорить без конца, а потом еще заговорят "по существу", как будто раньше разговор шел без всякого существа. А в искусстве делает, как раз тот, кто ничего и не говорит-то.Следующая цитата
В 1881 году основатель и главный автор «Художественного журнала» Николай Александрович Александров пишет под псевдонимом Сторонний Зритель статью о только что представленной публике «самой выдающейся, самой талантливой новинке» — картине Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни». В числе прочего он объясняет, почему эту картину никак нельзя признать удавшейся.
Комнаты в красноярском доме Суриковых. Рисунок Василия Сурикова. 1890–1891 годы Музей-усадьба В. И. Сурикова
«В этой картине, как бы назло существенным и бесспорным внутренним достоинствам, многое и очень многое надо назвать неудачным; тут удача фигурирует только в отрицательной силе. Скомпоновалась картина не вполне удачно — компоновка всей сцены требует некоторого еще простора, прибавки холста, большего расстояния между группами. Написана картина местами превосходно, местами же вполне неудачно; воздушная перспектива также не удалась, рисунок далеко не удовлетворителен. И при всех такого рода недостатках, которые иную бы картину (из числа удачных) положили окончательно в лоск, картина Сурикова стоит незыблемо. <. > Будь эта картина написана с такой же силой, как сильна она внутренним содержанием, и тогда первенство ея среди нашего исторического жанра было бы неотъемлемо.
Василий Суриков. Утро стрелецкой казни. 1881 год Государственная Третьяковская галерея
Но отчего же при такой серьезной задаче, спросит читатель, Суриков не довел дело до конца: есть же у него в картине места прекрасные и по письму, и вообще по исполнению; а если есть места, то, значит, он мог бы достигнуть известного внешнего совершенства и в целом. Нет, не мог — тут надо принять в соображение недавно миновавший для Сурикова искус школы, а затем иконописи в храме Спаса и, наконец, отсутствие таких данных, которые даются с годами только посредством практики; тут также играет важную роль и та обстановка для исполнения такой колоссальной картины, которая требует известных средств. Суриков, как нам пришлось видеть, писал эту колоссальную картину чуть не под диваном. В маленькой комнате с низкими окнами картина стояла чуть не диагонально поперек комнаты; и когда он писал одну часть картины, то не видел другой, а чтобы видеть картину в целом, он должен был смотреть на нее искоса из другой темной комнаты. Вследствие этого он и не мог достичь воздушной перспективы, избежать местами пестроты, свободно писать в тех частях картины, которые плохо освещались, и т. д.
Но при всех такого рода неудачах и неудачном исполнении повторим еще раз в заключение настоящей заметки: картина Сурикова есть серьезное и глубоко художественное произведение».
Следующая цитата
Чтобы понять уникальность Сурикова в русской живописи, нужно рассмотреть жанр исторической картины того времени. Когда передвижнический этап начинается — условно говоря, в 1860-е годы — историческая картина не в чести. Передвижники отдавали приоритет бытовому жанру, потому что это современность, которая болит, а история не болит. История им кажется чем-то отвлеченным, она связана с академической традицией. В исторической картине очень силен тот романтический флер, на который передвижники смотреть не могут: пространства роковые, с шумом, с движением, сплошной «Последний день Помпеи». И в эпоху передвижников историческая картина первое время представлена довольно скромно. Был такой художник Вячеслав Шварц, он писал совершенно прелестные картинки: русская история в духе малых голландцев, сцены в царских палатах, с кошкой, все милое и немножко бидермейеровское.
А к концу 1870-х, к 1880-м годам историческая картина начинает появляться и приветствоваться — скажем, Стасовым, рупором передвижников. Она появляется исключительно на материале «сильных» событий русской истории или того, что принято таковыми считать. У Перова есть, например, чудовищная картина на материале русского раскола — «Никита Пустосвят», которую Стасов считал лучшей русской исторической картиной и писал, что по сравнению с Перовым Суриков остался далеко позади.
Никита Пустосвят. Спор о вере. Картина Василия Перова. 1880–1881 годы © Государственная Третьяковская галерея
Суриков входил в состав товарищества передвижников — куда ему было еще входить? — но во многих отношениях был среди них белой вороной. Чем Суриков всех смущал? Было общим местом полагать, что он плохо учился в Академии и совершенно не знает закона перспективы. И это было и так, и не совсем так. В «Утре стрелецкой казни» кремлевская стена развернута наоборот: в реальности она идет в другую сторону, а у Сурикова она замыкает пространство. (Кстати, собор Василия Блаженного у него не пестрый, а темный.) Крамской — очень честный и совестливый человек — писал, что «Меншиков в Березове» его «и восхищает, и оскорбляет своей безграмотностью». Ведь, говорил он, если Меншиков встанет, то пробьет головой потолок.
Василий Суриков. Меншиков в Березове. 1883 год © Государственная Третьяковская галерея
Меншиков действительно не может встать в этой избе, потому что он для нее не предназначен: это не его изба, это не его судьба, ему в ней тесно. И это передано как бы перспективной ошибкой. Особенно это красиво в «Боярыне Морозовой». Слева на картине бегущий мальчик, но куда он бежит? Он врежется в толпу, причем прямо сейчас. Опять перспектива закрыта. Если вы посмотрите на эту большую-пребольшую картину в галерее, то увидите, что там, куда едут сани, вдали снеговые шапки. И эти снеговые шапки в перспективе смыкаются: это не улица, это тупик, пространство опять закрыто. На картинах Сурикова пространство будет закрыто всегда, потому что это пространство истории. История — это то, что происходит не с нами, и нам в нее хода нет.
Для сравнения представьте себе картины Репина. Они с Суриковым своеобразная пара: и дружили, и враждовали, и всегда по поводу картин друг друга обменивались многозначительными репликами. У Репина есть знаменитая картина «Крестный ход в Курской губернии». На ней пространство построено как воронка, куда зрителя, наоборот, затягивает. Мы идем по этим лицам — и нам уже плевать на саму картину, нас интересуют рифмы портретиста.
Крестный ход в Курской губернии. Картина Ильи Репина. 1880—1883 годы © Государственная Третьяковская галерея
Теперь посмотрите на саму боярыню Морозову. Суриков изучал источники, он знал, что боярыня была в тяжких оковах, и он прекрасно представлял, как они выглядят: это деревянный чурбак, в котором руки как в наручниках. На картине она в цепи, которая не сковывает ничего: это, я бы сказала, такая оперная цепь. Это метафора духа, свободного в оковах. И таких деталей можно назвать еще очень много.
А сейчас давайте поговорим, зачем все эти «ошибки». Это же станет ответом на вопрос, почему современники ничего не понимали и считали Сурикова исключительно колористом (в этом никто не сомневался), и только потом общественное мнение изменилось.
В самом понятии исторической картины как жанра есть одно противоречие, которое почти невозможно преодолеть, оставаясь целиком в реалистической системе живописи. История континуальна, и любое ее событие существует в какой-то длинной причинно-следственной цепи. Мы видим это событие, но в нем латентно содержится и то, чем оно вызвано, и то, что будет после. Живописная картина — это вещь одномоментная. Если про событие, изображенное на картине, мы ничего не знаем, мы не можем его понять иначе как из экспликации — бумажки, которая висит перед картиной. В реалистической системе живописи историческое может явить себя исключительно пассивно. Люди определенным образом одеты — вот и весь историзм.
Другие материалы о художнике Лекция «„Утро стрелецкой казни“ Василия Сурикова» Как художник написал главную трагедию истории, разделил народ и государство и стал русской гордостью Что мешало Сурикову написать нормальную картину Рассказываем, как жилищный вопрос испортил «Утро стрелецкой казни»
Если вы посмотрите на картину того же Репина «Царевна Софья», то увидите экспликацию: «Царевна Софья Алексеевна через год после заключения ее в Новодевичьем монастыре, во время казни стрельцов и пытки всей ее прислуги в 1698 году». Но если мы этого не знаем, мы видим жуткую толстенную тетку с искаженным лицом. Причем лицо ее искажено совершенно бытовым образом: Репин писал ее с матери Серова, Валентины Семеновны, а она была той еще штучкой, и, кажется, лицо у нее было искажено по жизни. Она стоит, подбоченившись, на заднем плане еле заметная девочка-послушница, которая забилась в угол. А самое интересное — на окне решетка, а за окном, простите меня за цинизм, натюрморт из повешенного стрельца: он висит совершенно натюрмортным образом, для того чтобы зрителю все было понятно.
И когда Репин увидел «Утро стрелецкой казни» еще в работе, то он Сурикову сказал: «А где же повешенный, ну хоть один? Никто ведь не поверит!» А Суриков говорит: «Торжественность последних минут мне хотелось передать, а совсем не казнь». То есть Суриков пошел по совершенно другому пути и был на нем единственным.
Русская критика, художники и все прогрессивное общество суриковского времени привыкли оценивать историческую картину с точки зрения того, кто в данном событии прав или виноват. Картину Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе» обсуждали так: мог Петр допрашивать царевича именно так или не мог? Гаршин писал про ту же «Боярыню Морозову», что она была еще худшим насильником, чем ее палачи, и нечего ее так поэтизировать. На самом деле Суриков поэтизировал не боярыню, не казнь стрельцов, не Меншикова; поэтическим зарядом у него обладало само понятие истории, и это та история, в которой нет правых и виноватых. На «Утре стрелецкой казни» справа, перед прорывом в глубину (куда мы тоже не можем войти, потому что там страшный взгляд Петра), преображенец ведет так называемого поникшего стрельца. Посмотрите, как ненасильственно и бережно он его ведет: они — не враги, человеческого противостояния нет. Просто над ними есть история — то, что нельзя изменить.
И посмотрите на боярыню Морозову: она черная, и видно, что его импульсом была ворона на снегу. Черная фигура в санях абсолютно противостоит праздничному, яркому узорочью толпы, но толпа ей сочувствует не как идеологу, а как мученице, и поэтому она тоже прекрасна. Здесь нет однозначно плохих, однозначно хороших, потому что это герои истории.
Василий Суриков. Боярыня Морозова. 1887 год © Государственная Третьяковская галерея
Люди чуть младше Сурикова, следующее поколение, стали относиться к нему иначе. Окончательно его подняли на щит художники из группы «Бубновый валет». Конечно, потому, что дочь Сурикова была женой «бубнового валета» Кончаловского, но дело не только в этом. У них было чуть более радикальное, чем следовало, представление, что все суриковские исторические сюжеты — это вещь случайная, что он был чистый живописец и просто хотел заполнять холст. Суриков действительно говорил: я иду от холста, от него только все и возникает. У передвижников такое было абсолютно не принято: сначала — что, потом — как.
Представители поколения «Бубнового валета» — критики Сергей Глаголь, Яков Тепин — придумали концепцию: Суриков — это человек шестнадцатого века, нечаянно занесенный в века девятнадцатый и двадцатый. И действительно: он вырос в Сибири, Красноярск в годы его детства хранил черты допетровского уклада, никакая вертикаль власти туда не дотягивалась. Суриков, будучи ребенком, действительно видел казнь на площади — поразительно для середины девятнадцатого века. Критики этой генерации считали его своего рода визионером. Это были, я бы сказала, генетические видения: кто-то из его предков участвовал в стрелецких бунтах, и он все про них понял.
В интервью Максимилиану Волошину Суриков рассказал про импульсы к своим картинам. Известно, что из вороны на снегу родилась «Боярыня Морозова». Также известно, как родился замысел «Стрельцов». Утром, уже не при сумеречном, а почти дневном свете вышел в белой рубахе со свечой во двор, увидел рефлексы от свечи на белой рубахе, и у него все связалось: свеча днем — это смерть, смерть — это казнь. Как он написал «Меншикова в Березове»? Это он сам сидит на даче в дождь: и скучно, и тоскливо, и погода паскудная. И тут, говорит он Волошину, стал я размышлять: кто мог бы так в избе сидеть? И понял: это Меншиков. Вот откуда идет замысел: это замысел, во-первых, живописца, который шел от холста, от рефлекса, от света, и, с другой стороны, замысел человека истории, который чувствует ее.
Следующая цитата
Пикассо водит гостей по своей выставке.
- Это мой автопортрет. А это портрет моей жены.
- Надеюсь, у Вас нет детей?
Теперь слушать радио я начал в рунете.
This entry was posted on Sunday, January 11th, 2009 at 11:36 and is filed under Арт информация. You can follow any responses to this entry through the RSS 2.0 feed. Both comments and pings are currently closed.
Читайте также: