Цитаты о дарье салтыковой
Обновлено: 06.11.2024
Салтычиха вошла в историю как одна из самых жестоких убийц. Ее имя стало олицетворением кровожадности и бесчеловечности. После таинственной смерти мужа Глеба Салтыкова она заточила себя в подмосковном поместье Троицкое, где срывала зло на своих несчастных безропотных слугах. За несколько лет она замучила и убила более сотни подвластных ей крепостных крестьян.
За свои преступления Дарья Салтыкова была лишена дворянского чина, права называться человеческим именем (впредь ее следовало называть «оно») и приговорена к пожизненному заключению в земляной яме. Но как самая богатая вдова Российской империи, набожная дворянка, выросшая в монастыре в смирении и молитвах, превратилась в «мучительницу и душегубицу»? Что толкало ее на преступления?
Следующая цитата
Лес был спокоен и угрюм – был таков именно, каким он бывает нередко в конце сентября, когда трава совсем уже поблекла, лист пожелтел и осыпался, оставив только кое-где мотающиеся на серых прутьях листики. Небо хмурилось и, казалось, всякую минуту готово было разразиться теми бесконечными, назойливыми слезами, которые так свойственны северной осени.
Подобная угрюмость леса как нельзя более соответствовала и тем печальным, унылым речам, которые слышались под его оголенными вершинами.
Речь вели два человека – молодая девушка и молодой парень.
– Милый ты мой, милый! Дорогой мой! Ведь уезжаешь ты… – печаловалась девушка почти сквозь слезы, стоя прямо перед парнем со сложенными на груди руками и глядя на него в упор.
Парень прислонился спиной к осиновому стволу и как будто злился:
– Уж что тут. – говорил он. – Ехать надо… и поедем… А слезами да ахами тут не поможешь…
– Сама знаю, что не поможешь… Какая уж тут помощь – слезы! – сказала она несколько спокойнее и отирая кулаком навернувшиеся на глазах слезинки. – А все же уж очень мне не по себе и нудно, как вспомню, что вот и осень, и зиму, а там и весной до Николы придется прожить без тебя, Сидорка. Право же!
– Эк я для тебя малина с калиной, что уж без меня и прожить нельзя! – напустил на себя притворное удальство парень и хлопнул девушку по плечу. – Не грусти, Галя! Все будет складно да ладно – дай срок! Эк беда какая – уеду! Ну уеду – и приеду. Не век же я в Москве жить буду, не век же я там с Салтычихиными прихвостнями валандаться буду. К лету опять сюда, в Троицкое. И уж тогда во как заживем, Галя! Отдай да мало! А она нюни распускать! Брось ты все это!
Девушка, по-видимому, успокоилась, но голос ее все еще дрожал, когда она начала возражать:
– Брось ты все это! Хорошо тебе говорить, парню, такие слова. Тебе что – надел шапку набекрень и пошел себе на все на четыре стороны. Куда, мол, хочу, туда и ворочу – всюду простор, что ветру вольному. А нашей сестре, девчонке, совсем не таково.
– А таково же! Ты себе пошел, людей увидал, ну все и позабыл! С тебя как с гуся вода. Поди, и красавиц на Москве увидишь немало. А увидишь – дело известное, тебе не говорить стать, что из того будет-произойдет. А нашей сестре слезы, да горе, да ночи бессонные. Ты завсегда меня на другую променять можешь.
– Вот уж это ты врешь, Галинка! – совершенно искренне возразил парень. – Никогда я ни на кого тебя не променяю! Ей-богу же не променяю!
Девушка печально усмехнулась:
– Божись больше – проживем дольше! Ваша речь, мужская, известна: пока до дела, так язык-то весь в мочалу истреплете. Вам он не дорог.
– А и диво же мне, Галинка: откуда ты, в лесу живучи, понабралась столько разуму! – начал шутить парень.
– Соколу лес не диво, Сидорка. Аль только у вас на барском дворе и ума понабраться можно?
– Ну, у нас этого мало, ума-то не понаберешься. А вот насчет битья, да колотья, да кнутья – так этого у нас достаточно, вволю! – проговорил парень и вдруг, как будто что-то вспомнив, как-то тревожно оглянулся.
– Боязно и здесь, в лесу-то, парень? – спросила девушка, оглянувшись в свою очередь и сама.
– Вестимо: пуганая ворона и куста боится. А Салтычихин глаз, кажись, все и из-под земли видит. Ты вот, моли Бога-то, Галинка, что при барском дворе не живешь. Жила бы – ой-ой что увидала бы! Не проходит, девка, того дня, чтобы кому-нибудь здорово не досталось. Нашему-то брату, мужчине, и так и сяк. А уж бабам – беда просто! Бьет чем ни попадя: и скалкой, и вальком, и плетью. Онамедни девку Агашку, прачку, в сажалку по горло в воду загнала. «Полощись, – говорит, – стерва, сама, коли полоскать белья не умеешь!» Та еле жива потом из воды вылезла: теперь лежит, не встает, да, поди, и совсем не встанет. Такая бедняга!
– Ишь у вас порядки какие завелись!
– У нас порядки этакие издавна ведутся. Аль не знаешь, неведомо тебе это?
– Не все, парень, ведомо.
Сидорка оглянулся и понизил, говоря далее, голос:
– Не обо всем и говорить-то можно. Ино и помолчать надо.
– Уж не потому ли вас там, на барском дворе, и дубасит Салтычиха, что вы все много помалкиваете?
– Смела больно! На вострый сук и вострый топор. Ты поди да поговори с ней, тогда и посмеивайся.
– Смеяться нечего, а, чай, на всяко дело свой суд есть. Питер не за горами – можно и до Питера дойти, до царицы.
– Поколь шагать, девка, будешь – всю спину изотрешь. А спина-то своя, не чужая, нет-нет – и пожалеешь!
– Иструсился, вижу я, и ты, Сидорка, живучи на барском-то дворе, – заметила девушка со своего рода милой презрительностью.
– Плетью обуха не перешибешь, говорят добрые люди… А все же, Галинка, по ком плеть ходила, тому она долго памятна будет. А у меня к тому же и память хорошая. Все помню, коли спина чешется.
– Ужели же, Сидорка, и тебе доставалось? – спросила вдруг Галина голосом любящей девушки, глядя участливо на своего милого.
Сидорка тряхнул кудрями:
– Дело бывалое! Салтычиха никому спуску не дает. Доставалось и мне, сказать правду.
– Доставалось? – переспросила девушка.
– Ах, милый ты мой, милый! – проговорила с нежностью девушка, положив правую руку на плечо Сидорки. – Так и тебя терзала-мучила эта волчиха ненасытная?
– Уж как мучила-то – по смерть жизни не позабуду! Здорово встрепку задала! Лихо!
– За что ж это, скажи-ка?
– За баловство. Побаловал не враз.
– Правду сказать: маленько бы и стоило, да уж не так. А то ведь цельный месяц спины разогнуть не мог: и сесть нельзя, и лежать неспособно. Так стоя и спал.
– Вот истинный Бог!
– Говорю: за баловство. У ейной любимой собачки – околела уж, такая паршивая была – я, вишь ты, шерсть маленечко поощипал. Привязал ее к плетню – и ну щипать. Собачонка визжит, ребята хохочут. Чудно таково! Ну и вышло…
Девушка медленно сняла руку с плеча парня.
– А ведь это нехорошо, Сидорка, – кротко упрекнула она парня, – щипать ни за что, ни про что собачонку. За что ты ее щипал? Кусала она, что ли?
– Нет, да уж больно паршивая была.
– Нехорошо, – повторила еще раз девушка.
– За то и отбарабанили.
Девушка молча поглядела сперва на парня, потом куда-то в пространство, а потом, подумав, заметила:
– Какие вы все там злые!
– Будешь зол! – вдруг как бы обиделся Сидорка. – Будешь зол, когда с утра до вечера только одно и видишь, что битье да битье. Так-то немудрено и зверем стать. Вон Акимка… Какой паренек был – любо-дорого! От вас, из сторожки, пришел – на парня налюбоваться не могли, а теперь таким волчонком стал, что хоть бы опять в лес, да не к вам, к деду Никанору, а в волчью сурчину. Палач палачом.
– Правда? – удивилась девушка.
– Врать не стану. Сама, поди, узнаешь. Как поступил в кучера, так всех, как лошадей, и хлестать зачал. Вестимо, воля не своя… А все же…
Сидорка махнул рукой: не стоит, мол, об этом и говорить – понятно.
– А ведь я с ним росла, с Акимом-то, – начала рассказывать девушка. – С ним играла, по лесу бегала, землянику собирала, малину, орехи, грибы. Заберемся, бывало, в чащу, аукаемся, смеемся. Шустрый был мальчик и добрый, да только глаз у него был какой-то чудной. Станет, бывало, супротив меня – и глядит, не трогается, словно его вкопал кто в землю. «Чего, – говорю, – Аким, глядишь?». – «А ничего, – говорит, – Галинка, глядеть хочется». И уставится в землю. Не любила я у него этих глаз. Что, и теперь они у него такие? Я его давно не видала, Акима-то!
– Ну, какие у него там глаза – не разглядел, а что насчет морды – очень уж разбойничья морда. Морда самая недобродетельная.
– Как же так изменился человек? И никто не знает, отчего он изменился? – недоумевала девушка. – А паренек был добрый. Я плакала, когда его увозили от нас, из сторожки. Батюшка тоже немало печаловался о нем. «Вот, – говорил, – помощника от меня и отняли! На что мне, – говорил, – девка? (Это про меня.) С парнем все веселей! Хоть он мне и не сын, приемыш, а все веселей». И точно – без него попервоначалу скучненько было. Потом ничего, пообошлись, живем кое-как с батюшкой и по сей день. Только ты вот у меня и смутник один есть, Сидорка.
– Чево мне тебя мутить-то, Галина! Мутить мне тебя не с руки, да и не таковской я парень, чтобы мне зазнобу-девочку мутить! – проговорил Сидорка несколько раздражительно, махнув рукой, а потом с унынием прибавил: – В омут бы головой мне теперь! Право слово, Галя, в омут!
Галя вдруг встрепенулась, как будто ее что-то ужалило.
– Ты что это? О чем? – заговорила она бегло, и в голосе ее зазвучала нежная и в то же время решительная нотка. – С чего ты это, парень, взял – в омут головой? Аль нам жизнь надоела? Аль уж мы не люди и повеселиться вовремя не сумеем? Эх, парень, махни на все рукой!
Галина хлопнула Сидорку по плечу тряхнула головой. В этих ее движениях проглянуло сразу что-то цыганское, дикое. Она сразу как будто вся изменилась, стала иною. Прежней, несколько плаксивой, как казалось, девушки будто не бывало. Лицо ее запылало, глаза вспыхнули, все тело вздрогнуло.
Приунывший было Сидорка под влиянием ее оживления оживился и сам.
– Цыганочка ты у меня, Галя! – воскликнул он, улыбаясь во все лицо удало и сладко, как человек, вполне сознающий в данное время свою силу. – Право, цыганочка!
– Цыганочка и есть! – согласилась Галина. – Чай, сам знаешь, кто я такая.
– Как не знать! Все знают, что мать твоя цыганка была. Вишь, глазищи-то у тебя какие! Э, черт этакой! – вдруг вскрикнул задорно парень и смело обхватил Галину одной рукой за стан.
Девушка не сопротивлялась, стояла на одном месте, но мгновенно повернула голову в сторону.
– Тише ты! Постой! – сказала она тревожно, к чему-то прислушиваясь.
– Чево там еще? Аль зазналась. Впервой, что ли.
Сидорка бестолково захохотал.
– Тише ты, дурень! Говорю, тише! – остановила его Галина.
И вдруг она что было силы толкнула парня в сторону, прошептав:
– Беги, черт этакий! Барыня едет! Эк как нас на дорогу вынесло. Нашли место.
Сидорка испуганно, ничего не соображая, шарахнул в лесную поросль.
Но было уже поздно.
В нескольких саженях от того места, где вели прощальную беседу влюбленные, показалась маленькая тележка в одну сытую лошадку с кучером. В тележке сидела женщина лет за тридцать, плотного сложения, довольно еще красивая для своих лет. Она, как выслеживающая свою добычу орлица, держала голову несколько вполуоборот в ту сторону, где стояла Галина, и, сжав толстые губы, прямо и холодно глядела на девушку. Тележка бесшумно, но быстро приближалась к Галине.
Дарья Николаевна Салтыкова («Салтычиха», «людоедка»; 1770–1801 гг.) – русская помещица, вошедшая в историю как изощренная садистка, убившая больше сотни подвластных ей крепостных крестьян
– Стой! – грозно крикнула барыня хриплым голосом, когда тележка поравнялась с девушкой.
Тележка так же бесшумно, как ехала, стала.
– Чья шлюха. Никанорова. – начала барыня, не спуская глаз с девушки.
– Так точно-с, Никанорова буду, – отвечала девушка тихо, но смело.
– Вишь, выросла как, дубина какая! В запрошлом году щенок щенком была. Годов сколько?
– И, поди, семнадцать таких же вот молодцов, кой сейчас шмыгнул в кусты?
Девушка молчала, опустив глаза, и мяла правой рукой кусок какой-то тряпицы, изображавшей передник. Сердце ее билось. Она чуяла грозу.
Встреча с барыней, с Салтычихой, как ее прозвали крепостные, и при более благоприятных условиях никогда не предвещала ничего хорошего. Все по возможности избегали с нею встречи и нередко просто прятались при ее появлении. Салтычиха знала это и всегда принимала меры, чтобы заставать всех и всякого врасплох. Она ездила тихо, ходила еще тише, переодевалась в разные одежды и в итоге достигала того, что являлась всюду, по пословице, как снег на голову.
На этот раз Салтычиха была еще к тому же почему-то не в духе. Беда над головой девушки висела неминучая.
– Что же молчишь-то? – крикнула Салтычиха. – Аль язык отнялся? Отвечай! С милым, поди, голубкой ворковала, ласточкой щебетала, говорила не наговорилась, да еще разок-другой сюда прибежать обещалась! Кто он, прохвост-то твой? Говори! Сама не разглядела, так, думаю, девочка, по доброте своей все мне о нем расскажет! Любопытна уж я очень, все знать-ведать хочу, красавица! Ну, кто?
– Не знаю… прохожий какой-то… дорогу спрашивал… – пробормотала Галина, вся дрожа.
Салтычиха зло разорялась:
– Ну, ты ему, красавица, дорогу и указала?
– То-то он так рванул в кусты! – продолжала смеяться Салтычиха. – Поди, обрадовался, что дорогу-то нашел.
Она рассмеялась еще злее, как-то тихо, с хрипотой, и привстала на тележке.
– Подь-ка сюда, ко мне, красавица… да поближе.
– Так не знаешь? – спросила с каким-то шипением в голосе Салтычиха.
– Не знаю, – упорно отвечала девушка.
– Акимка, дай-ка мне кнут! – приказала барыня.
Акимка, тот самый Акимка, о котором только что вели речь Сидорка с Галиной и который был приемышем отца Галины и другом ее детства, медлительно, даже совсем-таки нехотя подал Салтычихе свой кнут, а сам отвернулся и стал чего-то возиться над сиденьем.
Между тем кнут, взвившись тонкой змейкой, мелькнул раз-другой в воздухе. Казалось бы, после этого должен был раздаться крик, стон, мольба… Но нет – этого не было: под хмурыми, оголенными вершинами леса не раздалось ни крика, ни стона, ни мольбы…
Девушка стояла на одном месте, стояла не шевелясь, тихо и покорно. Она даже не дрогнула ни одним членом своего тела. Стояла – и только…
Дыба и кнут. Литография «Орудия пытки». Фрагмент. 1898 г.
Битье кнутом считалось самым суровым видом телесного наказания и применялось до 1845 года. После этого осталось лишь наказание плетьми, шпицрутенами (длинный гибкий древесный прут) и розгами
Следующая цитата
Более 100 смертей и пропавших без вести за шесть лет. Так мать двоих детей расправлялась с крепостными за плохую уборку в доме.
24 февраля 2018, 09:30
19 февраля 1861 года по старому стилю отменили крепостное право. Самая жестокая помещица в истории России наводила неподдельный ужас на крепостных за 100 лет до этого.
"Салтычиха" в дореволюционной России было именем нарицательным: символом жестокости и кровавых расправ. За пять лет дворянская дочка, которая в свои 25 лет осталась вдовой, жестоко расправилась с более чем 100 крепостными. Она чуть не убила деда великого русского поэта Фёдора Тютчева. Что творила кровавая дворянка?
Набожная девочка
В марте 1730 года в семье дворянина Николая Иванова родилась третья дочь, названная Дашей. Её бабушка по материнской линии, Прасковья Давыдова, жила в монастыре. Свидетельств о детстве самой Даши практически не сохранилось: в выпуске журнала "Русский архив" в 1865 году писали, что девочка росла в набожной семье и сама строго чтила православные традиции.
Образование она получала дома. Правда, так и не научилась даже писать. Позже, уже в 1761 году, при продаже крестьянина Гаврилы Андреева, она попросила поставить подпись на документах своего духовного отца. В других документах расписывались её сыновья.
Ни на какие психические отклонения в детстве, за которые могли бы зацепиться современные психиатры, современники не указывали. Ну, или не исключено, что данные документы могли быть утеряны. Во всяком случае, на данный момент детство и юность будущей Салтычихи — по большей части загадка.
Семья была в родстве с известными родами: Мусиными-Пушкиными, Строгановыми и Толстыми, поэтому жениха для дочери искали, разумеется, из того же окружения. В 19 лет девушку выдали замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Салтыкова. Её родственниками стали Нарышкины, Глебовы, Голицыны, Ягужинские. В распоряжение попало множество поместий.
По любви?
Историки до сих пор спорят, по любви вышла замуж салтычиха или нет. Писали, что супруг гулял направо и налево, уделяя внимание дамам, в то время как жена сидела дома и воспитывала двух сыновей (через год после свадьбы она родила первого мальчика, ещё через два — второго).
Он умер через пять лет после свадьбы при загадочных обстоятельствах: слёг с горячкой и "сгорел" буквально за пару недель.
Овдовев, она жила с сыновьями Николаем и Фёдором в доме на Кузнецкой улице в Москве. После смерти мужа она жертвовала церкви огромные деньги: то ли по причине собственной набожности, то ли пытаясь что-то отмолить.
Безутешная вдова осталась с имениями в Московской, Вологодской и Костромской губерниях. А также владелицей немалого состояния: только крепостных было более 600 душ.
"Поехала крыша"
— Лишившись мужа, она начала терзать своих крепостных: бить их скалками, палкой, плетью, утюгом, поленьями. Палить волосы прямо на голове, брать раскалёнными щипцами за уши и лить кипяток прямо на лицо, — писали в журнале "Русский архив", отметив, что весь кошмар происходил в поместье Троицкое (сейчас — территория Москвы), куда она переехала с сыновьями. Дети, кстати, не были даже в курсе происходящего ужаса.
Зверства начались, как говорили на суде крепостные, примерно через полгода после смерти её мужа. По приказу помещицы гайдуки (лакеи) и конюхи насмерть забивали жертв, которых изначально мучила она. Чаще всего под руку помещице попадали девушки: не так заправлена кровать, "плохо" помыт пол, платье не идеально постирано.
— Бейте до смерти. Я сама в ответе и никого не боюсь, хоть вотчины свои отдать готова. И никто ничего сделать мне не может, — кричала она конюхам, наказывающим крепостную Прасковью Ларионову.
Однажды конюх Савелий Мартынов решился пожаловаться действительному статскому советнику Андрею Молчанову на то, что творит помещица. Тот пришёл в гости. Разговоры, подарки, напоминание о знатности рода и о глупости крестьян. Савелия даже не забрали из поместья.
— Меня на вас не променяют, сколько вы не доноси, — гордо говорила Салтыкова.
Картина Павла Ковалевского "Порка" (1880 г.)
Когда жалобы местным властям не принесли результаты, крепостные попытались действовать через церковь. Одна из крепостных пожаловалась священнику, что помещица забрала работать в дом её 12-летнюю дочь, бьёт и издевается над ней. Другие же рассказывали: помещица собрала всех девушек и заперла в пустом доме, двое суток морила голодом. Но священник не придал значения этим "бредням", а вспомнил, лишь когда по указу императрицы в Троицком вели расследование.
С доносчиками она расправлялась жёстко: сначала договаривалась с властями и выпрашивала, чтобы крепостных не забирали, а после большинство "сбегало". Крепостного Фёдора Богомолова, которого, как и остальных челобитчиков, вернули, она в Троицком заковала в цепи, приставила охрану и морила голодом.
Не могла ходить
Салтыкова в 1762 году убила крепостную Фёклу Герасимову. Крестьяне позже рассказывали, что у девушки с рук, ног буквально сходила кожа, волос не было.
Как оказалось, крепостная "недостаточно чисто" вымыла пол и постирала платье помещицы. За это Салтыкова сначала избила её скалкой, а после заставила всё переделывать. Не понравилось ей и во второй раз — тогда она приказала бить девушку батогами (палками), а после — всё переделывать. К тому моменту крепостная не держалась на ногах.
— Волосы у неё были выдернуты, голова проломлена, а спина гнила, — говорили позже крепостные.
Убийство трёх жён крепостного
Один из крестьян, конюх Ермолай Ильин, который донёс на Салтычиху императрице, так отомстил ей за убийство трёх его жён: Аксиньи Яковлевой, Катерины Семёновой и Федосьи Артамоновой.
Так, Артамонову помещица до полусмерти забила скалкой, а потом отдала своим крестьянам — Петру Ульянову и Михаилу Мартынову — добивать бедную девушку. Яковлеву и Семёнову она забила батогами и обварила кипятком. После каждой смерти она подходила к Ильину и говорила:
— Ну пойдёшь ты донос писать, да ничего не сыщут. А ты ещё и бит будешь.
Позже он рассказывал, что боялся больше всего, что его не отправят в ссылку, а вернут помещице. Ведь доносчикам она мстила очень жестоко.
Когда уже во время суда у Салтыковой спрашивали про это, она говорила:
— Не забивала до смерти. Всем умирающим священника вызывала.
На суде она также уверяла, что одну из жён не трогала пальцем — вообще в то время якобы в Москве находилась. А вернулась — так девка при смерти уже. Захворала, видно. Правда, факты указывали на обратное, и Салтыковой никто не поверил.
"Недосмотрел"
Среди убитых помещицей большинство были женщинами, однако были и исключения. Так, крестьянин Хрисанф Андреев якобы недосмотрел за девушками, которые мыли полы. Помещица избила его кнутом до полусмерти, а потом отдала на растерзание гайдуку и конюху. Мужчина под охраной ночь простоял на морозе, но и этого помещице было мало.
Она потребовала завести его в одну из комнат и раскалить щипцы. Она била его палкой, лила на голову кипяток, а уши прижигала щипцами. Когда это всё вскрылось, сыщики долго не могли поверить в то, что такой кошмар могла устроить женщина, которой едва исполнилось 30 лет, мать двоих детей.
Она так и не созналась в убийстве — говорила, что его избили кнутом, а потом крепостной сбежал.
"Сбежала"
Такая же участь постигла и крепостную Марию Петрову. Сначала помещица избивала девушку скалкой "за нечистое мытьё пола", потом отдала гайдуку бить её кнутом. К вечеру девушка умерла, и её тело решили не хоронить, а вывезти в лес.
Когда про это убийство вспомнили, Салтычиха только отмахнулась.
— В 1759-м ко мне эту девку из Ветлужской вотчины привезли. Она со мной в Москве была, потом я её отправила в Троицкое с гайдуком. А она взяла и сбежала, — помещица была не слишком оригинальна в оправданиях.
Стоит ли говорить, что суд ей не поверил?
Попытка убить дедушку Фёдора Тютчева
Эта история произошла в начале 1762 года. У помещицы был роман с инженером Николаем Тютчевым. В итоге мужчина не выдержал буйного нрава Салтычихи и решил уйти. Он посватался к Пелагее Тютчевой, та ответила согласием. Молодые стали задумываться о свадьбе, а Салтыкова — об убийстве.
Так, в ночь с 12 на 13 февраля она купила порох и серу и послала конюха Романа Иванова поджигать дом бывшего любовника. Только потребовала проследить, чтобы пара была дома и сгорела заживо. Мужчина не исполнил приказания, побоявшись убивать дворянина. За это его жестоко избили. Во второй раз помещица послала двоих: Иванова и некоего Леонтьева.
— Не сожжёте — забью до смерти, — угрожала помещица.
Однако и в этот раз они не решились, вернувшись к Салтычихе. Мужчин избили батогами, но убивать не стали.
В третий раз она послала сразу троих крепостных. Тютчевы отправлялись в Брянский уезд в поместье невесты Овстуг. Их путь лежал по Большой Калужской дороге,где была устроена засада. Крепостные должны были сначала выстрелить в них, а после добить палками. Но кто-то предупредил молодых людей о засаде, и в итоге они сбежали ночью окольными путями.
Как раскрыли
Слухи о кошмарах, которые творятся в Троицком и в Москве, доходили и до императрицы Елизаветы Петровны, и до сменившего её на троне Петра III. Однако первая, видимо, не хотела разругаться из-за крепостных с представительницей столь знатной фамилии, родственники которой верой и правдой служили ещё её отцу Петру I. А Петру III просто не было дела до происходящего — у него были свои забавы.
Наконец, летом 1762 года из Троицкого сбежали двое крепостных — Савелий Мартынов и его друг Ермолай Ильин. Собственно, терять им было нечего: Мартынова дворянка приказала бить до смерти, и он чудом смог убежать. А у его друга она насмерть забила троих жён. Почему их послушали в юстиц-коллегии — до сих пор остаётся загадкой. Однако им помогли составить жалобу и довели её до Екатерины II, которая только недавно заняла престол (её короновали в июле 1762 года). В бумаге они умоляли не возвращать их, беглых крепостных, помещице (как того требовал закон).
Следствие
Императрица дала ход делу: бумага отправилась на рассмотрение в Правительствующий Сенат, оттуда — в юстиц-коллегию в Москве. Расследование вели надворный советник Степан Волков и молодой князь Дмитрий Цицианов.
Сами заявители описывали сотню убийств, говорили, что каждую неделю за церковью на территории Троицкого появлялась новая могила.
Члены коллегии с осени 1762-го по осень 1763-го допрашивали саму Салтыкову, крепостных, конюхов и лакеев. Из сотни допрошенных 94 признались, что над крепостными издевались и забивали до смерти. Однако общее число убитых назвать никто не мог.
В итоге вынесли вердикт: "Вдову надлежит пытать". Она не созналась ни в одном деянии, хотя по документам давно умершие люди значились или как беглые, или как пропавшие без вести. Да и бывавшие у неё в гостях дворяне позже вспоминали: да, видели битых крепостных, но кто ж на это внимание обращает.
Суд
Следствие и суд длились долгих шесть лет — приговор Салтычихе вынесли только в 1768 году. В общей сложности пропавшими без вести, умершими от болезней и якобы сбежавшими числились 138 человек. Крепостные говорили, что она убила не менее 75.
Доказать удалось 38 убийств. Ещё для 26 так и не хватило свидетельств, а по 11 её оправдали. Это за шесть лет!
Составлялось не менее трёх приговоров по её делу: казнь, ссылка и заточение. В итоге Екатерина II решилась на третье. Приговор оглашали 2 октября 1768 года. Салтыкову называли мучительницей, душегубицей, уродом рода человеческого. Екатерина даже запретила называть её женщиной и велела обращаться только "он". Дворянского звания её, разумеется, лишили тоже.
На час её приковали к позорному столбу с табличкой "мучительница и душегубица", а после — сослали в темницу Ивановского монастыря, где запретили говорить с кем-либо, кроме охраны и монахини. В 1779 году её переселили в каменную пристройку и разрешили общаться с "визитерами", а посмотреть на неё было много желающих. Сыновей, правда, среди них не было.
Умерла Дарья Салтыкова 27 ноября 1801 года в возрасте 71 года, проведя в заключении более 30 лет.
Следующая цитата
Более 100 погибших и пропавших без вести за шесть лет. Как мать двоих детей расправлялась с крепостными за плохую уборку в доме.
2 октября 2018, 10:27
Ровно 250 лет назад, 2 октября 1768 года, Екатерина II утвердила приговор самой страшной помещице в истории — Дарье Салтыковой. "Салтычиха" в Российской империи было именем нарицательным: символом жестокости и кровавых расправ. За пять лет дворянская дочка, которая в 25 лет осталась вдовой, жестоко расправилась с более чем 100 крепостными. Она чуть не убила деда великого русского поэта Фёдора Тютчева.
Набожная девочка
В марте 1730 года в семье дворянина Николая Иванова родилась третья дочь, которую назвали Дарьей. Её бабушка со стороны матери, Прасковья Давыдова, проживала в монастыре. Свидетельств о детстве самой Даши практически не осталось: в выпуске журнала "Русский архив" от 1865 года сообщалось, что девочка росла в набожной семье и сама почитала православные традиции.
Она получила домашнее образование. Писать, однако, так и не научилась. Позже, уже в 1761 году, при продаже крестьянина Гаврилы Андреева она попросила своего духовного отца поставить подпись на документах. В других документах ставили подпись её сыновья.
Современники не указывали ни на какие отклонения психики у Дарьи, которые замечались бы в детстве. Не исключено, что данные могли быть утеряны или просто медики не обращали внимания на явные "сигналы".
К слову, семья Даши была в родстве с известными родами: Мусиными-Пушкиными, Строгановыми и Толстыми. Партию (жениха) дочке искали, конечно, из высшего света. В 19 лет её отдали замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Салтыкова. Так её родными стали Нарышкины, Глебовы, Голицыны, Ягужинские. В её распоряжение попало множество поместий.
По любви?
Историки до сих пор спорят, любила Салтычиха супруга или нет. Писали, что муж гулял направо и налево, а жена сидела дома и воспитывала двух сыновей, одного из которых она родила через год после свадьбы, а второго — через два. Муж же умер через пять лет после свадьбы при загадочных обстоятельствах: слёг с горячкой и "сгорел" буквально за пару недель.
Овдовев, Салтычиха жила с сыновьями Николаем и Фёдором в доме на Кузнецкой улице в Москве. Она жертвовала церкви огромные деньги: то ли по причине собственной набожности, то ли пытаясь что-то отмолить.
Безутешная вдова осталась с имениями в Московской, Вологодской и Костромской губерниях. А также владелицей огромного состояния — только крепостных было более 600 душ.
"Поехала крыша"
Кошмар начался примерно через полгода после смерти Глеба Салтыкова. Гайдуки (лакеи) и конюхи насмерть забивали жертв, которых изначально мучила сама помещица.
— Лишившись мужа, она начала терзать своих крепостных: бить их скалками, палкой, плетью, утюгом, поленьями. Палить волосы прямо на голове, брать раскалёнными щипцами за уши и лить кипяток прямо на лицо, — писали в журнале "Русский архив", отметив, что весь кошмар происходил в поместье Троицком (сейчас — территория Москвы), куда она переехала с сыновьями. Дети, кстати, не были в курсе происходящего.
Чаще всего под руку Салтычихе попадали девушки: не так заправлена кровать, "плохо" помыт пол, платье не идеально постирано.
— Бейте до смерти. Я сама в ответе и никого не боюсь, хоть вотчины свои отдать готова. И никто ничего сделать мне не может, — кричала Салтычиха во время наказания крепостной Прасковьи Ларионовой.
Пытались ли крепостные что-то сделать? Да. Так, конюх Савелий Мартынов в конце 1750-х пожаловался тогда действительному статскому советнику Андрею Молчанову. Тот пришёл в гости к помещице. Разговоры, подарки, напоминание о знатности рода и сетование на глупость крестьян. Савелия даже не забрали из поместья.
— Меня на вас не променяют, сколько вы ни доноси, — гордо говорила Салтыкова.
Хотели её вразумить и через церковь. Так, одна из крестьянок пожаловалась священнику, что помещица забрала работать в дом её 12-летнюю дочь, бьёт и издевается над ней.
Ходили истории, что Салтычиха собрала всех девушек и заперла в пустом доме, двое суток морила голодом. Якобы плохо выполняли свою работу. Но священник не придал значения этим "бредням". Он вспомнил об этих рассказах, лишь когда по указу императрицы в Троицком вели расследование.
С доносчиками она расправлялась жестоко: сначала договаривалась с властями и выпрашивала, чтобы крестьян не забирали. Вскоре после большинство "сбегало". След их простывал бесследно, да по "странному" стечению обстоятельств никто их и не искал.
Крестьянина Фёдора Богомолова, которого, как и остальных жалобщиков, вернули, она в Троицком заковала в цепи, приставила охрану и заморила голодом.
Не могла ходить
В 1762 году жертвой Салтычихи стала крепостная Фёкла Герасимова. Крестьяне позже рассказывали, что у девушки с рук и ног буквально сходила кожа, волос не было.
Как оказалось, крепостная "недостаточно чисто" вымыла пол и постирала платье. Девушку избили скалкой и заставили всё переделывать. Когда и во второй раз работа не удовлетворила, девушку приказали бить батогами (палками), а после — всё переделывать. Тогда крестьянка практически не держалась на ногах.
— Волосы у неё были выдернуты, голова проломлена, а спина гнила, — говорили крестьяне на суде.
Убийство трёх жён крепостного
Один из крестьян, конюх Ермолай Ильин, который донёс на Салтычиху императрице, мстил ей за убийство трёх его жён: Аксиньи Яковлевой, Катерины Семёновой и Федосьи Артамоновой.
Артамонову Салтычиха до полусмерти забила скалкой, а потом отдала крестьянам Петру Ульянову и Михаилу Мартынову — добивать. Яковлеву и Семёнову она забила батогами и обварила кипятком.
Салтычиха была настолько уверена в своей безнаказанности, что после каждой смерти подходила к Ильину и говорила:
— Ну, пойдёшь ты донос писать, да ничего не сыщут. А ты ещё и бит будешь.
Ильин же честно говорил, что не решался долгое время из-за страха: боялся больше всего, что его не отправят в ссылку, а вернут помещице.
Когда уже во время суда у Салтыковой спрашивали про это, она говорила:
— Не забивала до смерти. Всем умирающим священника вызывала.
"Недосмотрел"
Среди жертв Салтычихи большинство были женщинами, хотя она делала и исключения. Так, крестьянин Хрисанф Андреев якобы недосмотрел за девушками, которые мыли полы. Мужчину избили кнутом до полусмерти, а потом помещица отдала его своим палачам — гайдуку и конюху. Андреев под этой охраной ночь простоял на морозе, но и этого салтычихе было мало.
Она потребовала завести его в одну из комнат и раскалить щипцы. Помещица била свою жертву палкой, лила на голову кипяток, а уши прижигала щипцами. Когда это всё вскрылось, сыщики долго не могли поверить в то, что такой кошмар могла устроить женщина, которой едва исполнилось 30 лет. Кроме того, она же является матерью.
Салтычиха так и не созналась в убийстве — говорила, что крестьянина побили кнутом, а потом он якобы сбежал в неизвестном направлении.
"Сбежала"
Такая же участь постигла и крепостную крестьянку Марию Петрову. Сначала помещица избивала девушку скалкой "за нечистое мытьё пола", потом отдала гайдуку бить её кнутом. К вечеру девушка умерла, и её тело решили не хоронить, а вывезти в лес и там бросить.
На суде, когда говорили об этом деле, Салтычиха только отмахнулась.
— В 1759-м ко мне эту девку из Ветлужской вотчины привезли. Она со мной в Москве была, потом я её отправила в Троицкое с гайдуком. А она взяла и сбежала, — помещица была не слишком оригинальна в оправданиях.
Суд ей не поверил.
Попытка убить дедушку Фёдора Тютчева
Эта история произошла в начале 1762 года. У помещицы завязался роман с инженером Николаем Тютчевым. Буйный нрав мужчина не оценил и решил прекратить отношения. Он посватался к Пелагее Тютчевой, та ответила согласием. Молодые стали задумываться о свадьбе, а Салтыкова — об убийстве.
Так, в ночь с 12 на 13 февраля она купила порох и серу и послала конюха Романа Иванова поджигать дом бывшего возлюбленного. Только потребовала проверить, чтобы пара находилась в доме и сгорела заживо. Подосланный крестьянин не выполнил приказ, испугавшись убивать дворянина. За это его жестоко избили. Во второй раз помещица послала двоих: Иванова и некоего Леонтьева.
— Не сожжёте — забью до смерти, — угрожала помещица.
Но они вернулись к Салтычихе, объяснив, что не могут дворянина убить. Мужчин избили батогами, но убивать не стали.
В третий раз она послала сразу троих крепостных. Тютчевы отправлялись в Брянский уезд в поместье невесты Овстуг. Планировалось, что их подкараулят в пути и забьют до смерти. Но кто-то предупредил пару, и они поехали другой дорогой.
Как раскрыли
Слухи об ужасе в Троицком и в Москве доходили и до императрицы Елизаветы Петровны, и до сменившего её на троне Петра III.
Но первая, по всей видимости, решила не наказывать из-за крепостных представительницу столь знатного рода. Ведь родственники и самой Салтычихи и её умершего супруга верой и правдой служили ещё её отцу Петру I.
Петру III же попросту не было дела до происходящего — у него были свои забавы.
Наконец, летом 1762 года из Троицкого сбежали двое крепостных — Савелий Мартынов и его друг Ермолай Ильин. Собственно, терять им было нечего: Мартынова дворянка приказала бить до смерти, и он чудом смог скрыться. А у его друга она насмерть забила троих жён.
Почему их послушали в юстиц-коллегии — до сих пор остаётся загадкой, ведь крепостные не то что права голоса не имели — их за людей-то, по сути, тогда не считали. Однако крестьянам помогли составить жалобу и довели её до Екатерины II, которая только недавно заняла престол (её короновали в июле 1762 года). В бумаге мужчины умоляли не возвращать их помещице, как того требовал закон.
Следствие
Сами крепостные описывали сотню убийств, говорили, что каждую неделю за церковью на территории Троицкого появлялась новая могила.
Члены коллегии с осени 1762-го по осень 1763-го допрашивали саму Салтыкову, крестьян, конюхов и лакеев. Из сотни допрошенных 94 признались, что над крепостными издевались и забивали до смерти. Но общее число жертв назвать не мог никто.
В результате вынесли вердикт: "Вдову надлежит пытать". Сама же Салтычиха не созналась ни в одном преступлении, хотя по документам давно умершие люди значились как беглые. Те, кто бывал у неё в гостях, припомнили, что видели битых людей, но какой дворянин будет к крепостным приглядываться?
Суд
Следствие и суд длились шесть лет — приговор Салтычихе вынесли в 1768 году. Сбежавшими, умершими от болезней и якобы пропавшими числились 138 человек. Крепостные крестьяне признавались, что она убила не менее 75.
Доказать удалось 38 убийств. Ещё для 26 так и не хватило свидетельств, а по 11 её оправдали. Отметим, что с таким количеством людей Дарья Салтыкова расправилась за шесть лет.
Составлялось не менее трёх приговоров по её делу: казнь, ссылка и заточение. Екатерина II лично приняла решение о заточении. Приговор оглашали 2 октября 1768 года. Дарью Салтыкову называли мучительницей, душегубицей, уродом рода человеческого.
Императрица даже запретила называть её женщиной и велела обращаться только "он". Дворянского звания её лишили тоже.
На час её приковали к позорному столбу с табличкой "мучительница и душегубица", а после — сослали в темницу Ивановского монастыря, где запретили говорить с кем-либо, кроме охраны и монахини. В 1779 году её переселили в каменную пристройку и разрешили общаться с "визитёрами". На неё хотело посмотреть множество желающих. Правда, сыновья за всё время так и не приехали.
Умерла Дарья Салтыкова 27 ноября 1801 года в возрасте 71 года, проведя в заключении более 30 лет.
Читайте также: