Цитаты на церковно славянском языке

Обновлено: 06.11.2024

Священник Стефан Домусчи — доцент, заведующий кафедрой вероучительных дисциплин в Российском православном университете святого Иоанна Богослова, преподаватель МДАиС.

Как нам обустроить Церковь в России

Написав заметку о языке богослужения, я отдаю себе отчет, что многие из тех, кто меня прочитает, будут недовольны. Я знаю, какие слова при этом говорятся и какие ярлыки навешиваются. По этому поводу я хотел бы сказать, что несмотря на всю болезненность вопроса о языке, несмотря на всю непримиримость позиций, я не верю, что в этом споре есть люди, которые хотят причинить вред Церкви. Более того, я верю, что люди, активно противящиеся любым изменениям, искренни в своих опасениях и желают добра Церкви. Но со своей стороны, я надеюсь на такое же доверие к тем, кто считает, что изменения возможны. И я надеюсь, что, когда мы обсуждаем здесь или в любом другом месте жизнь Церкви, мы делаем это как люди, искренне желающие добра Церкви и каждому конкретному человеку. Пусть наши точки зрения могут быть различны, но это внутреннее доверие друг ко другу позволит вести диалог в мирном духе, как это и положено христианам.

Ещё в глубокой древности в Церкви произошло некоторое расслоение на тех, кто посвящает Ей всю свою жизнь, и тех, кто в нее приходит, по основному занятию оставаясь человеком вполне мирским. Апостол Павел неслучайно писал о разных дарах. Церковь не может без священника, но и священник не может без крестьян, которые выращивают еду… врачей, которые лечат… учителей, полицейских, дворников, и всех тех, кто стоит в храме на богослужении. И если смотреть на это с точки зрения духовного напряжения, уровень у всех очень разный, но с точки зрения христианской любви понятно, что никакого расслоения не существует, так как все одно во Христе.

Чем было дело наших просветителей? Кто-нибудь скажет «политикой», кто-то «миссией», но в первую очередь оно было делом любви, порожденной желанием спасения других людей. Когда вместо пренебрежения к грешнику и язычнику в тебе рождается желание рассказать ему о Боге. Причем рассказать так, чтобы он понял. Слависты знают, что тексты, которые возникли благодаря деятельности свв. равноап. братьев, были значительно понятнее, чем наши современные.

Когда я смотрю на историю Русской Церкви, меня всегда особенно удручает одно явление – старообрядческий раскол. Я не понимаю и не пойму никогда, почему нельзя было оставить оба обряда и сделать их факультативными. Как люди, которые были крещены и рукоположены теми, кто крестился двумя перстами, могли запретить старый обряд? Как. Они же не стали перекрещиваться, не поехали в Грецию и за новым рукоположением? Но если так, если понятно, что священник, который еще вчера крестился двумя перстами, остается священником и крестясь тремя, значит, дело не в перстах, и они лишь внешняя одежда, которая может быть разной. Но нет! Никаких вариантов! Кто не хочет как мы, тот враг. И это при том, что ни веры, ни нравственности это не касалось.

Это порождает очень печальные вещи, в первую очередь нежелание знать и понимать свою веру. Появляется ощущение, что те 30-40-50% которые до тебя дошли, уже вполне достаточны. На шестопсалмии люди крестятся в зависимости от того, насколько понятна фраза, которую они услышали. А ведь однажды была в одной епархии такая история. Старый священник решил прочитать молитвы на Литургии как обычно тихо, но по-русски. И вот в один момент он замолчал. Хор допел, а священник в алтаре молчит. Чтец, бывший его другом, вошел в алтарь, а священник стоит и плачет. На вопрос, что случилось, ответ был таков: «Я впервые полностью понял, о чем я молюсь».

Я очень люблю церковнославянский язык. Я на нем вырос, впитал его с молоком матери… Сколько себя помню, столько я помню службу на церковнославянском языке. Более того, я могу сказать, что неплохо этот язык понимаю. И меня, за некоторыми самыми вопиющими исключениями, все устраивает. Более того, переводы звучат непривычно и неудобно. Но мне хочется спросить себя и всех прочих, разве этого от меня хочет Христос? Что бы я устроил все себе по вкусу? Или люди и их бессмертные души для меня должны быть важнее моего вкуса. Разве такой пример мне подает апостол, который имел удивительную решимость отвергнуть закон Моисеев, ради того, чтобы язычники смогли прийти в Церковь? И это при том, что он шел прямо против нарушения заповедей, а тут и заповедей-то нет никаких, ни вероучительных, ни нравственных.

Теперь о самом главном. Церковь, как известно, никогда ничего не меняет просто так из желания поменять. И это очень правильно. Но когда возникает опасность, она делает все, чтобы люди не пошли в ересь и не погибли. Это ведь очевидно, что с ересями Церковь борется ради людей, а не ради интеллектуальной игры. Так дело обстоит и в случае с языком. До революции и народный язык, и культура были пропитаны церковнославянским языком. Люди понимали его гораздо лучше, чем сейчас. И даже тогда свт. Феофан Затворник писал: «надо что-нибудь на всю церковную жизнь влияющее сделать. И есть вещь такого именно свойства, вещь крайне нужная. Разумею – новый, упрощенный уясненный перевод церковных богослужебных книг. Наши богослужебные песнопения все назидательны, глубокомысленны и возвышенны. … Внимающий им может обойтись без всяких других учительных христианских книг. А между тем большая часть из сих песнопений непонятны совсем». Если так было в XIX в., что говорить сейчас?

Несколько слов хочется сказать об аргументах тех, кто противится изменениям. Однако прежде уточню две вещи.

Первое. Несмотря на то, что я не имею сил и возможности оценить все аргументы, я очень ценю свободу, которую дает человеку Христос, и поэтому даже если мне не нравятся их аргументы и им просто «так больше нравится», они могут поступать так, как им нравится. Я как священник должен был бы указать человеку на его грех или ересь, если бы таковые были, но «язык богослужения», по моему глубокому убеждению, относится к сфере обряда, и поэтому я выступаю за вариативность.

Итак, насколько я могу судить, речь идет о трех аргументах. Есть еще четвертый, но о нем стоит сказать отдельно.

Обычно, говоря о любых изменениях в языке богослужения, можно встретить:

1) людей, которые преувеличивают твои предложения по поводу языка, делают их практически неприемлемыми, чтобы было проще от них оттолкнуться;

2) людей, которые боятся, что облегчение понимания расслабит и без того ленивых и не желающих идти в храм. Логика такая: кому хочется к Богу, тот должен потрудиться, а кому не хочется, тот не пойдет и тогда, когда будет все понятно;

3) наконец, можно встретить эстетов-филологов, которые считают, что если мы не можем перевести идеально, то лучше оставить все как есть.

По этим аргументам я думаю следующее:

1) У одной моей знакомой брат был алкоголик и в итоге от этого дела умер. Она была этим так напугана, что много лет терроризировала детей, не разрешая им употреблять спиртное, боясь, что они сопьются. Люди, конечно, спиваются, бывает, но подавляющее большинство вполне владеют собой.

3) Наконец, последние согласны что изменения нужны, но вносить их некому, так как для этого нужны святые люди, гениальные и талантливые. Кто ж с этим спорит? Естественно, первокурснику семинарии этого никто доверять не будет. Но в этом аргументе я вижу грех против Церкви, которая живёт Духом Святым. Не верить, что Церковь способна изменить некоторые наиболее непонятные конструкции и слова, это не верить в то, что она не только в древности жива и исполнена Духом Святым.

Кроме того, эти люди похожи на тех, кто говорит нищему, умирающему от голода: «Извини, я не могу дать тебе вот эту непрофессионально приготовленную еду, а шеф-повара рядом нет, так что лучше тебе умереть с голода». Конечно, надо стремится к сохранению красоты, но еще лучше искать баланс между красотой и пониманием. Одно не должно быть за счет другого. Неужели только гениальный человек сможет заменить слово «влагалище» на «вместилище»? Чем первое поэтичнее второго?

Как я сказал, есть четвертый аргумент, о котором стоит сказать отдельно. Особенность его в том, что люди, которые его приводят, говорят не от себя, но ссылаются на Народ Божий, который якобы массово против. Обычно с тобой даже соглашаются, но говорят, Церковь уже пыталась предложить людям изменения, но народ оказался сильно против.

Что же я думаю по этому поводу?

Во-первых, я не думаю, что можно говорить, о каких-то серьезных попытках самой Церкви что-то изменить, которые провалились. До революции Синод благополучно правил Минеи и все спокойно по ним служили. В советские годы что-либо изменять пытались только обновленцы, только все испортили и дискредитировали. В постсоветской России была скорее предложена попытка поразмыслить на тему, представленная документом Межсоборного присутствия, которая показала чрезвычайную сложность этой самой темы. Мнение о том, почему документ Межсоборного присутствия был принят в штыки, выскажу в конце.

Во-вторых, я думаю, что нет никакой идеологической группы, жестко настроенной против любых изменений. Противники явно делятся внутри на некоторые подгруппы, в зависимости от глубины понимания проблемы.

Здесь можно говорить о:

В) Верующих интеллектуалах, которые хорошо знают тексты и считают, что если уж изменять, то только очень хорошо и профессионально. Обычно они смотрят на любые изменения с грустью, как на примитивизацию. Но с минимальными изменениями самых неблагозвучных конструкций они наверняка так же согласятся. Это значит, что и эта группа более-менее терпимо отнесется к вариативности.

Противники изменений пугают всех какой-то «полной русификацией», но это нечестно, так как за нее в общецерковном масштабе выступают единицы. В итоге если и будет когда-нибудь церковный документ на эту тему, он, я уверен, будет взвешен и будет уважать выбор и позицию разных людей.