Астафьев пастух и пастушка цитаты
Обновлено: 15.05.2024
Виктор Петрович Астафьев (1 мая 1924, село Овсянка, Енисейская губерния, СССР — 29 ноября 2001, Красноярск, Россия) — русский писатель, эссеист и драматург, сценарист. Герой Социалистического Труда (1989). Кавалер ордена Ленина (1989). Лауреат двух Государственных премий СССР (1978, 1991), Государственной премии РСФСР им.
М. Горького (1975) и двух Государственных премий РФ (1995, 2003 — посмертно). Член Союза писателей СССР. Участник Великой Отечественной войны.
Род деятельности: писатель Место рождения: c. Овсянка, Красноярский уезд, Енисейская губерния, РСФСР Дата рождения: 01.05.1924 Дата смерти: 29.11.2001 (77) Книги:Любовь — это творчество. Всегда творчество. Мы любим в других то, чего нет в нас, если нет этого и в других — выдумываем, внедряем, делаем людей лучше, чем они есть на самом деле.
Добавил(а) Аноним 01.09.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Мелкое, но постоянное унижение не просто мучает и терзает душу человека, оно приводит к чувству самоуничижения, малозначности своей.
Добавил(а) Аноним 17.06.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Она была обыкновенная, эта любовь, и в то же время самая необыкновенная, такой, какой ни у кого и никогда не было, да и не будет, пожалуй. Один поэт сказал: «Любовь — старая штука, но каждое сердце обновляет её по-своему»
Добавил Mr. Archangel 22.03.13- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Жизнь — не письмо, в ней постскриптума не бывает.
Добавила Rinetta 23.06.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Предательство начинается в высоких, важных кабинетах вождей, президентов — они предают миллионы людей, посылая их на смерть, и заканчивается здесь, на обрыве оврага, где фронтовики подставляют друг друга. Давно уже нет того поединка, когда глава государства брал копье, щит и впереди своего народа шел в бой, конечно же, за свободу, за независимость, за правое дело. Вместо честного поединка творится коварная надуваловка.
Добавил(а) Аноним 26.12.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Но ведь тому, кто любил и был любим, счастьем есть и сама память о любви, тоска по ней и раздумья о том, что где-то есть человек, тоже о тебе думающий, и, может, в жизни этой суетной, трудной, и ему становиться легче средь серых будней, когда он вспомнит молодость свою…
Добавил Mr. Archangel 22.03.13- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Есть только она, женщина, которой он принадлежит весь до последней кровинки, до остатнего вздоха, и ничего уж с этим поделать никто не сможет! Это всего сильнее на свете!
Добавила Micina 24.03.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, какой испытывают брошенные в реку, под огонь, в смерч, в дым, в смрад, в гибельное безумие.
Добавил(а) NeonzZero 01.05.18- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Но для того, чтобы до конца это осознать, понадобится нахлебаться досыта грязи, испытать гнетущий груз одиночества, походить под смертью, чтоб после наверняка уж себе сказать: у мужчины бывает только одна женщина, потом все остальные, и от того, какая она будет, первая, зависит вся последующая мужичья судьба, наполненность души его, свойства характера, отношение к миру, к другим людям, и прежде всего к другим женщинам, среди которых есть мать, подарившая ему жизнь, и женщина, давшая познать чувство бесконечности жизни, тайное, сладостное наслаждение ею.
Добавила Αικατερίνη 15.02.15- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Главное губительное воздействие войны в том, что вплотную, воочию подступившая массовая смерть становится обыденным явлением и порождает покорное согласие с нею.
Добавила Αικατερίνη 15.02.15- Скопировать
- Сообщить об ошибке
. так всегда было. после всякой войны бросали и предавали тех, кто добыл победу и спас шкуры власть имущих.
Добавил(а) Аноним 17.06.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Все мы, русские люди, до старости остаемся в чем-то ребятишками, вечно ждем подарков, сказочек, чего-то необыкновенного, согревающего, даже прожигающего душу, покрытую окалиной грубости, но в середке не защищенную, которая и в изношенном, истерзанном, старом теле часто ухитряется сохраняться в птенцовом пухе.
Добавил(а) Аноним 18.06.12- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Чтобы делать добро, помочь человеку, не обязательно знать его язык, его нравы, его характер — у добра везде и всюду один-разъединственный язык, который понимает и приемлет каждый Божий человек, зовущийся братом.
Добавила Αικατερίνη 15.02.15- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Как все-таки несправедливо устроена эта самая наша «небесконечная жизнь». Сколько бесполезных, никому не нужных людей живет на свете, недоумков, хамов, убийц, воров, дармоедов, рвачей, а хорошего человека вот нашла смерть, измучила болезнью, иссушила в нем соки, истерзала страданием и убила. Неужто это по-божески? — святой должен страдать за грешных, и грешные, видя муки святого, должны терзаться и обретать его облик? Но что-то много страдают мученики и мало действуют их страдания на человеческий мусор. Он чем был, тем и остался.
Добавил(а) Аноним 17.06.11- Скопировать
- Сообщить об ошибке
В беде, в одиночестве, люди все одинаковы.
Добавила Т@нюшка 20.06.18- Скопировать
- Сообщить об ошибке
Как часто мы бросаемся высокими словами, не вдумываясь в них. Вот долдоним: дети — счастье, дети — радость, дети — свет в окошке! Но дети — это еще и мука наша. Вечная наша тревога. Дети — это наш суд на миру, наше зеркало, в котором совесть, ум, честность, опрятность нашу — все наголо видать. Дети могут нами закрыться, мы ими — никогда. И еще: какие бы они ни были, большие, умные, сильные, они всегда нуждаются в нашей защите и помощи. И как подумаешь: вот скоро умирать, а они тут останутся одни, кто их, кроме отца и матери, знает такими, какие они есть? Кто их примет со всеми изъянами? Кто поймет? Простит?
Следующая цитата
Знаешь, музыка была сиреневая… Простенькая такая, понятная и сиреневая… Я почему-то услышал сейчас ту музыку, и как танцевали двое – он и она, пастух и пастушка. Они любили друг друга, не стыдились любви и не боялись за нее. В доверчивости они были беззащитны. Беззащитные недоступны злу – казалось мне прежде…
Ты все-таки уснул бы, уснул бы… «Не спи. Побудь еще со мной! Не спи. » – слышалось ему, и, чтобы угодить ей, а угождать ей было приятно, он просунул руку под ее голову, заговорил: – Ты знаешь, когда я был маленький, мы ездили с мамой в Москву. Помню я только старый дом на Арбате и старую тетушку. Она уверяла, что каменный пол в этом доме, из рыжих и белых плиток выложенный, сохранился еще от пожара при Наполеоне, который был… – Он прервался, думая, что Люся уснула, но она тряхнула головой, давая понять, что слушает.
И в нем сразу что-то оборвалось. В памяти отчетливо возникли старик и старуха, седой генерал на снопах кукурузы, обгоревший водитель «катюши», убитые лошади, одичалая собака, раздавленные танками люди – мертвецы, мертвецы. – Что с тобой? Ты устал? Или. – Люся поднялась на локте и поражение уставилась на него. – Или ты… смерти боишься? – На смерть, как на солнце, во все глаза не поглядишь… – слышал я. Беда не в этом, – тихо отозвался Борис и, отвернувшись, как бы сам с собою заговорил: – Страшнее привыкнуть к смерти, примириться с нею… Страшно, когда само слово «смерть» делается обиходным, как слова: есть, пить, спать, любить… – Он хотел еще что-то добавить, но сдержал себя.
Я всю жизнь, с семи лет, может, даже и раньше, любила вот такого худенького мальчика и всю жизнь ждала его, – ласкаясь к нему, говорила Люся складно, будто по книжке. – И вот он пришел! Люся уверяла, что она не знала мужчины до него, что ей бывало только противно. И сама уже верила в это. И он верил ей. Она клялась, что будет помнить его всю жизнь. И он отвечал ей тем же. Он уверял ее и себя, что из всех когда-либо слышанных женских имен ему было памятно лишь одно, какое-то цветочное, какое-то китайское или японское имя – Люся. Он тоже мальчишкой, да что там мальчишкой, совсем клопом, с семи лет, точно, с семи, слышал это имя и видел, точно, видел, много раз Люсю во сне, называл ее своей милой. – Повтори, еще повтори! Он целовал ее соленое от слез лицо: – Милая! Милая! Моя! Моя!
Он почти простонал это слово и почувствовал, как оно, это слово, током ударило женщину и тут же размягчило ее, сделало совсем близкой, готовой быть им самим, и, уже сам готовый быть ею, он отрешенно и счастливо выдохнул
Я не знаю. – Люся блуждала губами по лицу Бориса, нашла его губы и уже невнятно, как бы проваливаясь куда-то, повторила: – Я не знаю… Горячее срывающееся дыхание ее отдавалось неровными толчками в нем, неожиданно для себя он припал к ее уху и сказал слово, которое пришло само собой из его расслабленного, отдалившегося рассудка: – Милая…
Люся не отзывалась, ждала как будто от него еще слов или привыкала к нему, к его дыханию, запаху и теплу. Для нее он был теперь не отдаленный и чужой человек. Раздавленный стыдом и виною, которая была ей особенно приятна, он пробуждал женскую привязанность и всепрощение. Люся убрала щепотью слезу, повернулась к нему, сказала печально и просто: – Я знаю, Боря… – И с проскользнувшей усмешкой добавила: – Без фокусов да без слез наш брат как без хлеба… – Легонько дотронулась до него, ободряя и успокаивая: – Выключи свет. – В тоне ее как бы проскользнул украдчивый намек.
Обжигающий просверк света ударил его по глазам, он загнанно упал лицом в подушку. Не сразу он осознал себя, не вдруг воспринял ослепительно яркий свет лампочки. Но женщину, прикрывшую рукой лицо, увидел отчетливо и в страхе сжался. Ему так захотелось провалиться сквозь землю, сдохнуть или убежать к солдатам на кухню, что он даже тихо простонал. Что было, случилось минуты назад! Забыть бы все, сделать бы так, будто ничего не было, тогда бы уж он не посмел обижать женщину разными глупостями – без них вполне можно обойтись, не нужны они совершенно…
Так думал взводный и в то же время с изумлением ощущал, как давно копившийся в теле, навязчивый, всегдашний груз сваливается с него, тело как бы высветляется и торжествует, познав плотскую радость. «Скотина! Животное!» – ругал себя лейтенант, но ругань вовсе отдельно существовала от него. В уме – стыд, смятение, а в тело льется благость, сонное успокоение. – Вот и помогла я фронту. Борис покорно ждал, как после этих внятно уроненных слов женщина влепит ему пощечину, будет рыдать, кататься по постели и рвать на себе волосы. Но она лежала мертво, недвижно, от переносицы к губе ее катилась слеза. На него обрушились неведомые доселе слабость и вина. Не знал он, как облегчить страдание женщины, которое так вот грубо, воспользовавшись ее кротостью, причинил он ей. А она хлопотала о нем, кормила, поила, помыться дала, с портянками его вонючими возилась. И, глядя в стену, Борис повинился тем признанием, какое всем мужчинам почему-то кажется постыдным.
Женщина! Так вот что такое женщина! Что же это она с ним сделала? Сорвала, словно лист с дерева, закружила, закружила и понесла, понесла над землею – нет в нем веса, нет под ним тверди…
Следующая цитата
Чем гениальнее произведение искусства, тем сильнее тянутся к нему головорезы! Так вот и к женщине!
– Во, артист! Ему комедь представлять бы, а он в пехоте! – засмеялся Пафнутьев.
Я готов жить в пещере, жрать сырое мясо, грызть горький корень, но чтоб спокоен был за себя, за судьбу племени своего, собратьев своих и детей, чтобы уверен был, что завтра не пустит их в распыл на мясо, не выгонит их во чистое поле замерзать, погибать в муках новый наполеон, гитлер, а то и свой доморощенный бог с бородкой иудея иль с усами джигита, ни разу не садившегося на коня…
Так. Земля. Материнство. Пашня. Все это вещи достойные, похвальные. – Борис заметил, как начали переглядываться, хмыкать бойцы: «Ну, снова началось!» Но остановить себя уже не мог. «Неужто я так захмелел. », но его несло. Отличником в школе он не был, однако многие прописные истины выучил наизусть. – Ну а героизм? То самое, что вечно двигало человека к подвигам, к совершенству, к открытиям? – Героизм! Подвиги! Безумству храбрых поем мы песню! – с криком вознес руки к потолку Ланцов. – Не довольно ли безумства-то? Где граница между подвигом и преступлением? Где?! Вон они, герои великой Германии, отказавшиеся по велению отцов своих – командиров от капитуляции и от жизни, волками воющие сейчас на морозе, в снегах России. Кто они? Герои? Подвижники? Переустроители жизни? Благодетели человечества? Или вот открыватели Америк. Кто они? Бесстрашные мореплаватели? Первопроходцы? Обратно благодетели? Но эти благодетели на пути к подвигам и благам замордовали, истребили целые народы на своем героическом пути. Народы слабые, доверчивые. Это ж дети, малые дети земли, а благодетели по их трупам с крестом и мечом, к новому свету, к совершенству. Слава им! Памятники по всей планете! Возбуждение! Пробуждение! Жажда новых открытий, богатств. И все по трупам, все по крови! Уж не сотни, не тысячи, не мильены, уже десятками миллионов человечество расплачивается за стремление к свободе, к свету, к просвещенному разуму! Не-эт, не такая она, правда! Ложь! Обман! Коварство умствующих ублюдков!
В таком вот побоище? Чтоб еще раз доказать превосходство человека над человеком? Мимоходом Борис видел пленных – ничего в них не только сверхчеловеческого, но и человеческого не осталось.
Следующая цитата
Виктор Петрович Астафьев — выдающийся русский писатель. В 1942 году ушел добровольцем на фронт когда ему едва исполнилось 18 лет, в 1943 году, после окончания пехотного училища, был отправлен на передовую и до самого конца войны оставался рядовым солдатом. На фронте был награжден орденом "Красной Звезды" и медалью "За отвагу". Пережитое на войне, война, какой видел ее Виктор Астафьев на передовой, стали центральной темой творчества писателя.
Всю войну он прошел рядовым, дважды был ранен, контужен. И в литературе Виктор Петрович оставался бесстрашным солдатом. Он не руководствовался показным патриотизмом, писал и говорил о войне резко, правдиво и глубоко, называя истинную цену победы.
Читайте также: