Анастасия вертинская цитаты и афоризмы
Обновлено: 16.05.2024
Есть ошибки творческие, человеческие, любовные. Я бы <если бы пришлось жить заново> в первую очередь не сделала человеческих ошибок и любовных. Это уж точно… Такие ошибки происходят в период самоутверждения. Тебе хочется победы над мужчиной, который, в общем-то, тебе не нужен, — нужна всего лишь победа. И ты скачешь, не ведая, куда ступает копыто твоего коня, разрушаешь и жизнь этого человека, и свою жизнь. Именно это я называю самой большой любовной ошибкой…
Добавила RinaOstin 21.11.17 в 21:48
- Скопировать
- Сообщить об ошибке
22.11.2017 - 15:15
Похожие цитаты
Справедливость — это когда ты платишь, чтобы проехать в автобусе. Только это я называю справедливостью.
Следующая цитата
"В детстве у меня было такое хулиганство – таскала у папы из кармана мелочь. Просто ради риска. Папа, конечно, об этом знал. И как-то за обедом спрашивает, по обыкновению грассируя: «Какая-то воговка вчера ук-х-ала у меня деньги. Вы не знаете, кто это?» Глядя чистыми голубыми детскими глазами, я говорила, нет. Он спрашивал: может, тебе дать денег? Я – нет. И продолжала воровать. У него хватало мудрости не делать из этой странной детской игры какой-то криминальный случай. Порола нас в основном мама. При папе пороть нас было нельзя - он хватался за валидол, убегал, а мы прятались под полами его домашнего халата. И вот он стоял такой худой, но книзу расширяющийся, и когда мама влетала с линейкой – она порола нас линейкой – и спрашивала: «Саша, где дети?» – он не мог ей соврать, тихо говорил: «Лилечка» и опускал глаза вниз. Когда я потом спросила маму, чего она нас так порола, она ответила: «я же художница, добивалась на ваших задницах розового цвета». Эта мамина легкомысленность была невероятно притягательна для папы. Как-то, еще когда он за ней ухаживал в Китае, написал ей трагической письмо, что плывя на корабле в Циндау, они попали в тайфун. «Я был на волоске от смерти, но в эту секунду я думал о вас, о том, как вы мне дороги, как я люблю…» Следующее его письмо маме было уже раздраженное: «Какая же вы все-таки странная, я вам пишу, что меня чуть не погубил тайфун, а вы мне пишете «какая прелесть, я обожаю тайфуны». Он видел много женщин, судя по всему, но вот это существо, моя мама, привела его в Россию и создала ему семью.
Коверный случай
Папа давал много благотворительных концертов – тогда они назывались шефскими. Однажды ему сказали, что директриса в моей школе на деньги, собранные им для осиротевших детей, купила ковер. Это было при мне. Он, побледнел, встал, накинул пальто и пошел своими большими шагами в школу. Она была на Пушкинской улице – теперь это Большая Дмитровска, а квартира наша была у Елисеевского гастронома. Он шел, шарф развевался, он хватал валидол, мы бежали за ним, думая, что сейчас произойдет что-то невероятное. Взошел на второй этаж школы, распахнул дверь и увидел этот ковер. Дальше мы остались за закрытой дверью и ничего уже не слышали. Но директрисе пришлось этот ковер продать и вернуть деньги по назначению. Для него этот коверный случай был невероятным шоком.
Кукла в голубом
Когда папа возвращался домой с гастролей, начиналось вручение подарков. Но он был педант, у него в чемодане все ровно сложено, иногда он даже привозил недоеденную половину лимона, завернутую в салфетку. Чемодан распаковывал мучительно медленно, мотая нам нервы. Ни в коем случае нельзя было торопить его, и мы просто замирали а ожидании. И вот сначала показывалась рука куклы, потом нога, потом целиком. Папа прекрасно знал, что нам с сестрой надо дарить все одинаковое, потому что иначе будет жуткая драка. Поэтому он дарил куклу в розовом платье Марианне, а в голубом мне. Но я все равно его чудовищно ревновала к «этой шанхайке». Считала, что только тому, кого безумно любишь, можно подарить розовую куклу. И только той, кого терпеть не можешь, - куклу в голубом. А это была я – мне дарили куклу в голубом. Я с ним не разговаривала, обижалась, папа выяснял со мной отношения и с трудом их налаживал. Вот такой был тяжелый с детства у меня характер.
Кот Клофердон
Папа потрясающе рассказывал сказки. Например, у него был бесконечный сериал про кота Клофердона. Окна нашей квартиры выходили (и сейчас выходят) на крышу Елисеевского гастронома, где и работал Клофердон в мясном отделе. У него была тяжелая биография. Он проворовался, сидел, вышел из тюрьмы, его трудоустроили в соседний гастроном, взяли на поруки в молочном отделе, и он едва удерживался от того, чтобы не съесть всю сметану. И у него была любовь – ее звали Фаншетта. Ночью они встречались на крыше. И мы с сестрой, когда все засыпали, долго смотрели из окна на крышу – и вот силой нашей возбужденной фантазии Клофердон возникал на крыше, и утром мы рассказывали папе продолжение…
Бандитки
У нас с сестрой были две бонны. Мы чинно гуляли с нами поочередно в Пушкинском сквере и были воспитанными барышнями. Но однажды, внимательно глядя на нас за обедом, папа сказал маме: «У меня такое впечатление, что мы воспитываем наших двух сте-е-гв не как советских гражданок». Это была роковая фраза, потому что нас отослали в пионерский лагерь. У нас с Марианной было два чемодана – немецкие, из светлой кожи. Туда нам положили гамаши, рейтузы, боты, платья, фуфаечки… Я ничего не помню в этом лагере, кроме страшного чувства голода и странной неловкости, когда на линейке пели «взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих». Как было бы хорошо, думала я, если бы мой папа писал такие песни, вместо песен про каких-то балерин, клоунов, пахнувших псиной, рафинированных женщин… Вот написал бы эту, про детей рабочих, я была бы горда… Когда мы приехали обратно, у нас был один фибровый чемодан на двоих, и там было два предмета. Маринанне принадлежала голубая застиранная майка, на которой было вышито «Коля К», а мне черные сатиновые шаровары с надписью «второй отряд». Мы ввалились в дом, шмыгая носом, ругаясь матом, а перед нами в шеренгу папа в праздничном костюме и бабочке, мама, две бонны, бабушка с пирогам. Не поздоровавшись, не поцеловавшись, мы сказали: «Ну че стоите? Как обосравшийся отряд! Жрать давайте. Потом прошли на кухню, открыли крышку кастрюли и руками съели полкастрюли котлет. Папа, как глава этого… отряда, тихо прошел в кабинет и стыдливо закрыл за собой дверь, долго не выходил, потом впустил туда маму и мы слышали мамины всхлипывания и папины строгие бормотания. Но было поздно. Советская власть вошла в нас с сестрой с полной неотвратимостью. Мы стали полными бандитками. И мы чесались. Бабушка обнаружила вшей. Нас замотали в керосиновые полотенца, но лагерные вши были на редкость живучи. Тогда нас обрили налысо и волосы сожгли. Вшей вывели, но мы остались неуправляемыми оторвами. Когда нам купили велосипед, мы на даче ездили, держась за борт грузовика, без рук. Когда папе об этом доложили, у него чуть не случился сердечный приступ. Нас невозможно было остановить. Так на нас подействовал лагерь.
В 1957 году папы не стало. Он умер в Ленинграде, после концерта в Доме ветеранов. Мы стали одинокими, очень тяжело переживали его смерть, и жизнь наша потекла по другому руслу.
«Ты же девочка!»
Как-то режиссер Птушко позвонил маме и сказал: Лиля, у тебя две дочки – 15 и 16 лет, а я ищу актрису на роль Ассоль. Может, приведешь какую-нибудь из них на пробы? Мама сказала, нет-нет, никаких проб, Александр не хотел, чтобы они были актрисами. Но Птушко уговорил. И мама повела меня. А я в 15 была очень спортивным подростком, носила треники, играла в баскетбольной команде и была коротко стрижена. Птушко, как только увидел меня, сказал «ой, нет-нет-нет. Нет ли у тебя, Лиля, какой-нибудь другой дочери? Получше?» Мама сказала, есть, но та совсем плохая. Пока то, да се, гримерша посмотрела на меня и с жалостью сказала: «Давай платьице наденем, ты же девочка. Волосики причешем». На меня надели светлое нежное платье, наклеили реснички и Птушко был изумлен. Меня утвердили. А поскольку я была не актриса, то решили дать мне учительницу, которая бы репетировала со мной роль. Это была Серафима Германовна Бирман, характерная актриса старого кинематографа. Огромного роста, со специфическим бирмановским голосом. Маленькие глазки-буравчики и седина, стриженая под горшок. И она показывала мне Ассоль. Повязав платок, став похожей на Бабу Ягу, она брала эмалированное ведро и приложив руку козырьком ко лбу, показывала мне встречу Ассоль с Греем. Огромная Серафима стояла и всматривалась – и меня всю колошматило. Наконец ее маленькие глазки вспыхивали сумасшедшим светом, она вскидывала руку и громко кричала зычным голосом: «я здесь, Грэ-э-й!». И огромными прыжками бежала навстречу воображаемому Грею, громыхая ведром, срывая платок с головы, и тряся седыми волосами. И я, глядя на нее, понимала, что таких вершин мастерства никогда не достигну. Серафима была критична и неумолима. И лишь когда я уже сыграла Офелию, она позвонила маме и сказала: «Лиля, кажется, я могу вас обрадовать. Кажется, она не полная бэздарь».
Амфибия пришла!
Снимали мы «Человека-амфибию» под Севастополем, в Голубой бухте. Оператор все время придирался – то вода зацвела, то отцвела, казалось, что это никогда не кончится. Я думала, что это будет самая скучная картина. Поэтому ее успех в итоге я принимала за какое-то всеобщее сумасшествие. Приходили тонны писем, почтальон стучала в дверь ногой, оставляла на полу огромную кипу и злобно уходила. Когда выходила из дома, внизу меня ждала непременная группа ихтиандров. Тогда у нас не было телохранителей и бронированных лимузинов. Мы были доступны всякому. Бабушка строго сказала, что ничего в нашей жизни не изменится, и я как ходила в елисеевский гастроном за хлебом и молоком, так и продолжала – уговаривать бабушку было бесполезно. Я надевала платок, очки, но меня узнавали мгновенно. Лю-ю-юба, кричали из колбасного отдела, иди сюда, Амфибия пришла! Ты автограф хотела у ей взять, помнишь?! Из колбасного бежали и я писала автографы на бумажках, на чеках, на паспортах, руках и колбасе… В купе ко мне приходили женихи, чтобы выпить как следует. Это была постоянная мука, она называлась славой. Единственное, что она мне принесла, - страшная боязнь толпы. Я ее боюсь по сей день. В очень общественных местах у меня начинается озноб, и мне кажется, что сейчас опять выйдет какой-нибудь Ихтиандр.
Он меня пилил и ел!
Моя сознательная творческая жизнь началась с фильма «Гамлет». Козинцев меня пригласил попробоваться, но я даже не надеялась, что меня утвердят на роль Офелии, потому что ее, как правило, играли актрисы с колоссальным опытом. Козинцев стер с моего лица все краски. Меня выкрасили жуткой перекисью водорода так, что почти не видно было волос, Мне выщипали все брови, убрали ресницы, потому что он добивался, как эстет, такого возрожденческого лица. Принес мне фотографию – там была статуя без глаз вообще – и сказал: «Настенька, видите, эту фотографию. Вот если у вас будут такие глаза, считайте, что роль удалась. ». Смоктуновский, помню, произвел на меня неизгладимое впечатление. Он, репетируя Гамлета, и в жизни примерял эту роль на себя: стал замкнут, нелюдим. Не отключался никогда. Даже в буфете. Стоял один, просил с ним не разговаривать. И кругом шептались: он – Гамлет, видите, репетирует, вживается. И тогда я поняла, что вот оно – искусство. Он очень трепетно относился ко мне, рассказывал, как надо играть и что такое актерское искусство. И я невероятно благодарна Смоктуновскому. Без него я бы не сыграла так, как сыграла. Потом встретилась с ним на фильме «Кража». Он играл моего отца, это такая история конфликта между отцом и дочерью. Я была очень рада встрече с ним и кинулась к нему с той же нежностью, которую и прежде испытывала, но он оттолкнул меня с невероятной холодностью. Он никак не хотел со мной общаться и без конца придирался. Так же, как его персонаж, недовольный дочерью, ее поведением, взглядами и нравственностью. Я сначала была буквально оскорблена, но потом поняла, что он опять вживается в роль. Он без конца меня пилил и ругал. Мог прекратить завтрак, кинуть салфетку, подойти ко мне и начать выяснять отношения с утра перед съемками, потому что, судя по всему, ему это было нужно как артисту – нажить конфликтные, тяжелые отношения с моей героиней. Это было очень странное время и странные отношения. И до конца жизни он не очень-то вышел из этой роли – по крайней мере, по отношению ко мне. И в театре – уже во МХАТе - это продолжалось. Однажды он играл в «Чайке» Дорна. Он любил делать паузы и как-то раз, пока он тянул одну такую, всегда и ко всем добрая Ия Саввина сказала с ехидцей: «Шли годы». Я удивилась: «Чего ты так?» - и она мне объясняет: «Поскольку я Полину Андреевну играю, и я его люблю, а он меня нет, он меня просто съел». И тогда я поняла, что не одна я жертва этих взаимоотношений.
Иголка в животе
Сразу после «Гамлета» меня пригласил Бондарчук - сыграть маленькую графиню Лизу в «Войне и мире». Я долго отказывалась, потому что, как вы знаете, княгиня Лиза умирает родами. Я была не готова к этому процессу – у меня еще не родился любимый сын Степан, и я сказала, что не знаю, не умею и не понимаю, что надо делать. Но Бондарчук был очень уперт: «Не волнуйся, Настя. Не страшно, что ты еще не рожала. Я тебя научу». Пришла на репетицию, на меня надели ватный живот на бретельках - теплый такой, и он мне сказал: «Ты часа два погуляй по Мосфильму, а потом приходи. Но старайся вести себя так, чтобы никто не заподозрил, что это не настоящий живот». И я пошла. Сначала осторожно, держась за стенки. Люди останавливались: тебе не плохо? Не-не-не, у меня все нормально, говорила я. Потом осмелела, пришла в буфет, мне уступили очередь, взяла еду, мне принесли еще – сказали, ешьте-ешьте, вам надо. Потом встретила приятельницу, она долго тянула: «а-а-а, а от кого?». Да, Андрей, говорю (по роли-то муж у меня - князь Андрей). «Ой, че-то я не помню, чтобы у тебя был Андрей. А что так сразу?» - «Да как-то так получилось». – «А скоро?» – «Да. Скоро-скоро», говорю. И какие только слухи не поползли обо мне и о каком-то Андрее по городу! Когда я пришла к Бондарчуку, он внимательно посмотрел – а у него были пронзительные глаза - и сказал: «Так, хорошо, хорошо, ты уже, по-моему, готова». И вот сцена с княжной Марьей, дурные предчувствия, что что-то случилось с князем Андреем, а он о ту пору ранен. Мне Бондарчук для этого эпизода дал пяльцы, я вышиваю такой большой иголкой, нервничаю, что там с животом и что с князем, Бондарчук доволен. Замечательно, говорит, тебе на пользу пошло, что ты два часа вживалась в образ. Сейчас отдохнем пару минут и доснимем. Я расслабилась, пяльцы отложила, сижу… он входит, смотри на меня и вдруг: «Фу-у-у! Настя! Ну что ты! Два часа я тебя приучал, ты вышивала-вышивала, а иголку в живот воткнула».
«Мы баб не берем!»
Был театр, манивший меня всегда. «Современник». И я рискую туда поступить, хотя играла только классических героинь. Прошу Калягина, который учился на два курса старше меня и всегда был моим большим другом, чтобы он сделал со мной отрывок. Делаем отрывок «Антигоны» Жана Ануя, и я спрашиваю у Игоря Кваши: а можно я покажусь к вам в театр? А тогда актеры театра «Современник» были такие… ОЧЕНЬ важные. И он мне: «Знаешь, старуха, дело в том, что баб мы не берем». Но я все же решила попытаться. И вот передо мной сидят все: Ефремов, Волчек, Табаков, Казаков, Евстигнеев, Лаврова… я играю отрывок из «Антигоны» и ничего не помню, кроме того что у меня трясется нога. Доиграла, в муках ухожу, думая «ну и хорошо, что я так плохо играла, меня не возьмут. Пойду в театр Вахтангова». И тут за мной приходит секретарь и говорит, что меня приняли единогласно. И два года я играла там в массовке, будучи уже, если говорить современным языком, звездой. Играла в «Голом короле» одного из гвардейцев, мы выходили, маршировали и говорили: «дух военный не ослаб, у-па, пара-ру-ра, нет солдат сильнее баб, у-па, пара-ру-ра»… Такая у меня была роль. Евстигнеев, игравший короля, косо смотрел на меня, потому что весь зал шушукался: «Вертинская! Амфибия пришла на сцену!» И он сказал: «она мне мешает играть». Меня сняли, но я продолжала смотреть из-за кулис его великую игру. И его и всех других – весь состав основателей. А сама пыталась приспособиться. Играла девочек – с рюкзаками, хроменьких, косеньких, вставляла вату в нос, делала веснушки, рыжие торчащие волосы – ничего у меня не выходило. Не могла приспособиться к этой социальности. И однажды в «Современник» пригласили молодого английского режиссера – Питера Джеймса. Он ставил «Двенадцатую ночь», где мне дали роль Оливии. Ее нельзя было играть как героиню, это было не принято в «Современнике», и я придумала ей смешной грим. Выбелила лицо, брови и ресницы - это же комедия. Джеймс был счастлив. Он был небольшого роста, с пивным животом, с длинными волосами, всегда немножко поддатый, и показывал мне роль, выпятив вперед живот. Я так и сыграла Оливию. Смешно получилось.
Следующая цитата
Накануне юбилея знаменитая актриса дала откровенное интервью «АиФ».
«Слава тяготила»
«АиФ»: - Когда вы сыграли в «Алых парусах» и «Человеке-амфибии», иностранная пресса назвала Вертинскую «самым талантливым сердцем советского кино». Но уже много лет мы не видим вас в новых ролях. Не жалеете о потерянной кинославе?
Анастасия Вертинская: - Никогда не надо от жизни требовать то, что она не может дать. Мы сейчас все чего-то лишились. А моё поколение и те, кто старше, - тем более. Потеряли и социальное обеспечение, и нравственные критерии, что гораздо горше, чем какая-то слава. Известность, кстати, меня всегда тяготила. А то, что сейчас в кино не снимаются замечательные таланты, конечно, горько. Если бы мне предложили интересную, значимую роль, конечно, я бы согласилась. Но играть маму киллера…
«АиФ»:- В ресторане Степана Михалкова вы заведуете русской кухней. Сложно следить за фигурой, когда вокруг столько вкусностей?
А. В. : - С детства ненавижу спорт. В детстве родители отдали меня в баскетбольную секцию, а я лучше бы книжку почитала. На лыжах в школе всегда мучилась: отмерзали ноги, руки, но надо было бежать, чтобы получить зачёт. Коньки ненавидела, меня всегда на катках сшибали. Поэтому и сейчас не хочу ходить в фитнес-клуб. А фигура… Когда ты весь день в работе, в беготне, конечно, будет фигура. Плюс я исключила жирное, тяжёлое.
«В мужьях плюсов не увидела»
«АиФ»:- Вашими мужьями были известные мужчины - Никита Михалков, Александр Градский. На ваш взгляд, в семейной жизни чего больше - минусов или плюсов?
А. В. : - Вопрос задан не тому человеку! В мужьях я для себя лично никакого плюса не увидела. (Смеётся.) В 30 лет поняла, что с моим характером очень трудно с кем-то ужиться. Я люблю полную свободу.
«АиФ»:- А что значит «трудный характер»? Мужьями командовали?
А. В. : - Вы отсылаете меня к каким-то революционным годам. Командовала ли я? Помню только, что не ужилась. Но было это ещё при царе! (Смеётся.)
«АиФ»:- Одиночество вас не пугает?
А. В. : - Почему-то люди, произнося слово «одиночество», имеют в виду отсутствие у женщины мужа. Но существуют же и другие персонажи в вашей жизни: мать, сестра, сын, друзья, внуки. Какое же это одиночество? У меня его нет. Я порой мечтаю об одиночестве, но не могу его получить - нет времени! Так что моё одиночество - это редкие минуты отдыха, счастья и уединения.
«АиФ»: - Актриса Елена Проклова сказала: «Я бы ни за что не хотела повторить свою молодость - столько романов, страстей, переживаний!»
А. В. : - Я думаю, молодость дана для совершения ошибок. Если бы их не было, не было бы мудрой зрелости и мудрейшей старости. Я отношусь к своей молодости с любовью и благодарностью. Если бы пришлось жить заново, чётко знаю, чего бы не сделала. Не хватит пальцев руки, чтобы всё перечислить. Есть ошибки творческие, человеческие, любовные. Я бы в первую очередь не сделала человеческих ошибок и любовных. Это уж точно.
«АиФ»: - Любовная ошибка - это когда влюбляешься не в того?
А. В. : - Такие ошибки происходят в период самоутверждения. Тебе хочется победы над мужчиной, который, в общем-то, тебе не нужен, - нужна всего лишь победа. И ты скачешь, не ведая, куда ступает копыто твоего коня, разрушаешь и жизнь этого человека, и свою жизнь. Именно это я называю самой большой любовной ошибкой…
«АиФ»: - Вы себя называете «ужасной бабушкой». А что в вас такого «ужасного»?
А. В. : - Я воспитывала сына одна. Старалась быть и за папу, и за маму. Поэтому то баловала, то была дико строга. Теперь, когда вижу, что из Степана получился хороший парень, ругаю себя: «Зачем я его наказывала за отметки? Ну их к чёрту!» Папа мой учился в школе плохо, я - плохо и Степан - плохо. Наследственное, в общем! Но это вовсе не значит, что из тебя в будущем не получится хорошего человека. Отец приходил в восторг, когда мы с Машей получали «пять» по пению. (Марианна Вертинская - старшая дочь Александра и Лидии Вертинских, актриса. - О. Ш.) Его это вполне удовлетворяло, а остальное не интересовало.
Я невероятно снисходительна к своим внукам, прощаю им почти что всё. Единственное - стараюсь разнимать Васю с Петей, когда они дерутся. По отдельности они удивительно мирные ребята, а вместе - как мы с сестрой. Я и Маша дрались ужасно, бились просто смертным боем.
Внуки называют меня Наной. Когда родилась Саша, моя старшая внучка, её мама принесла показать мне малышку: «Вот, Сашенька, смотри, это твоя ба….» И тут, увидев выражение лица этой «ба», продолжила: «Ба, кто пришёл!» Саша не выговаривала «Настя» и называла меня Наной. Так и повелось. Я слово «бабушка» не слышала ни от кого. Только я себя так называю иногда. Однажды Никита (Никита Михалков - первый муж Анастасии Вертинской. - О. Ш.) говорит нашей внучке: «Саш, я твой дедушка. А это кто?» - показывая на меня. «Нана». - «Нет, она твоя бабушка, а не Нана». Так они препирались несколько минут. Саша с глазами, полными слёз, посмотрела на меня. Я сказала ей: «Сашенька, держись! Дедуле просто очень хочется, чтобы ты назвала меня бабушкой». В общем, так ничего и не получилось у дедушки Никиты. (Улыбается.)
Досье
Анастасия ВЕРТИНСКАЯ родилась в 1944 г. в Москве в семье знаменитого певца Александра Вертинского. Снялась в фильмах «Алые паруса», «Человек-амфибия», «Гамлет», «Война и мир» и др. Работала в МХАТе, «Современнике» и др. театрах. Народная артистка России.
Следующая цитата
Ольга Шаблинская, «АиФ. Здоровье»: – Анастасия Александровна, я помню наше первое интервью с вами много лет назад, где вы процитировали «Дядю Ваню»: «Не жил я, не жил», – имея в виду, что очень много работали всегда… А как сейчас?
Анастасия Вертинская: – Я реализовала себя полностью. А теперь живу. И счастлива. Ничего меня не тяготит, ничего не обязывает к чему-то… Наконец-то уяснила: я – не тот человек, который любит публичность. Никто не понимает, почему я не хочу появиться на каком-то гламурном вечере. Но мне правда не надо, чтобы обо мне писали: пришла такая-то и такая-то «в сумке от Дольче и Габбана». Тем более что у меня ее нету.
– Чем сегодня заняты ваши будни?
– 2014 год я посвятила юбилею отца. Мы вместе с сестрой Марианной подарили архив Александра Николаевича Литературному музею. Папа вернулся в Россию в 1943 году, он стремился сюда… И я хочу, чтобы его архив здесь находился – и эпистолярный, и аудио, и фотоархив. Хочу, чтобы он принадлежал России. Думаю, что и папа хотел бы этого…
В том году у меня мамы не стало… (Мать актрисы – художница и актриса Лидия Вертинская. – Ред.) Когда умирает такой близкий человек, как мать, ты листаешь страницы назад… Я совершенно переосмыслила ее личность. Например, она мне всегда казалась абсолютно безалаберной, рассеянной, ужасной накопительницей. Ничего не выбрасывала. Я всегда возмущалась: ну надо же такой барахольщицей быть! Все собирает…
А потом, когда ее не стало, я начала копаться во всяких бумажках. Конечно, там есть лишнее – например счета за электричество 57‑го года. Но, с другой стороны, мама сохранила каждую записочку отца, каждую его почеркушку, каждый предмет, который Александру Николаевичу когда-то принадлежал. Это гениально!
Папина дочка
– Психологи говорят: братская и сестринская любовь – это миф. На самом деле это всегда борьба за родительскую любовь. У вас есть старшая сестра Марианна Вертинская, которая тоже стала актрисой. Была у вас конкуренция?
– Конкуренция – это мягкое слово! У нас с Машей была страшная ревность… Я порой с папой не разговаривала по неделям, не отвечала на его письма: он, видите ли, подарил ей куклу в розовом, а мне – в голубом! Это ужас был для меня. Папа называл Машу Биби. А меня – Настенька. Я была возмущена. Потому что Марианной можно было назвать только ту, которую любишь. А кого ненавидишь – только Настенькой. У нас все уборщицы в школе были Настеньки.
Я очень комплексовала. От того, что мне говорили: «Ты дочка Вертинского, да?» Когда мне говорили: «Какая красивая!» – меня опять колбасило, ведь это была не моя заслуга. Мне хотелось, чтобы сказали: «Какая ты актриса!» Но, после того как я дождалась этого, ушла из театра. Это было то время, когда мне уже не хотелось работать в коллективе, я – не общественный человек вообще, я индивидуалистка. Понимаю, что спектакль – это коллектив. Но театр… Мы должны были приходить на собрания, иначе нам ставили прогул. Я эту советскую групповщину всегда ненавидела.
– Анастасия Александровна, что в вашем характере от отца?
– А чего больше?
– Ну как всегда – в балансе. С возрастом, конечно, уже нет причин вредничать, никто уже не атакует и не надо держать все время осаду. Поэтому стало свободнее дышать, стала легче и мудрее жизнь. Мне нравится мой возраст! Столько всего интересного вокруг! Я вообще человек, который не терпит скуки. Для меня сегодня очень приятная пора настала. Книги ты уже все прочла. Стараешься в современной литературе узреть какой-то шедевр – и ничего не выходит из этого. Возвращаешься опять к своим кумирам – к Толстому, Достоевскому и Чехову и получаешь уже какое-то другое наслаждение, перечитывая их. По-другому смотришь на литературу, нежели чем в юные годы. Раньше был какой-то потребительский взгляд: волнует она меня или не волнует? Интересно или неинтересно? Легко я читала или тяжело? А сейчас уже все читаешь легко, с интересом, все волнует.
Против течения
– Вы сыграли в большом количестве фильмов, но тем не менее «советской» актрисой никогда не были. Да и внешность у вас совсем несоветская…
– Вы довольны своей актерской судьбой?
– Конечно. Настоящее удовольствие началось, когда я перешла во МХАТ. Там я работала с Эфросом, играла классику в постановке Ефремова. И это была уже другая культура театра.
– Я правильно понимаю, что кино вы сегодня сказали «нет»?
– Вовсе нет. Если будет хорошая роль – с удовольствием снимусь. А маму киллера, как я вам уже говорила несколько лет назад, я играть по-прежнему не хочу.
Семейные истины
– Анастасия Александровна, вы сказали в интервью «АиФ», что ваш бывший муж Никита Михалков хотел срежиссировать и брак с вами. Но разве личную жизнь можно срежиссировать?
– Внуки называют вас Наной. Часто ли вы видитесь с ними?
– Я все время с ними на связи. Что-то делаю для них. Обсуждаю их проблемы со Степой (сын актрисы – известный ресторатор Степан Михалков. – Ред.). Проблемы у них типичные – возрастные. 15 лет Васе, Пете – 12, они входят в тинейджерский возраст. Самая старшая – Сашенька (ей 20), уже окончила институт и работает. А у мальчиков сложный период. Не слушаются родителей. Я Степану говорю: «Все будет хорошо». Они все замечательные, очень добрые.
– Кем собираются стать ваши внуки?
– Мальчики любят спорт, языки, оба рисуют. Вася вот хочет стать мотоциклистом. Не уверена, что это радует его родителей (смеется.) Не могу сказать, что у них есть на этот период какие-то особые дарования, думаю, это будет известно позже.
Читайте также: