Пуговица пушкина смысл шутки
Обновлено: 26.04.2024
Пуговица Пушкина
Отрывки из книги Il Bottone di Puskin
Первого января 1836 года император Николай I праздновал десятилетие своего восшествия на престол. В честь этого события был дан бал-маскарад, куда было приглашено тридцать пять тысяч человек изо всех сословий. Наталья Николаевна Пушкина была заметна даже в несметной толпе, наводнившей дворец. Она была на пятом месяце беременности, однако не страдала от этого совершенно. Напротив, с каждой беременностью она делалась еще красивее. Несмотря на толчею Жорж Дантес ни на мгновение не сводил с нее глаз.
Дантес — Геккерену, Петербург, 20 января 1836 г.
"Милейший друг мой, я чувствую, что виноват,— ведь я не ответил на два твои чудные и забавные письма. Однако сам посуди — всю ночь танцы, утром занятия в манеже, а весь день до вечера я сплю — вот тебе вся моя жизнь за эти две недели. Думаю, что так будет и дальше, однако хуже всего то, что я влюблен, и влюблен страстно! Я обезумел и не знаю, чем заглушить мое безумие. Не называю тебе ее имени, ведь письмо может заблудиться и попасть в чужие руки. Вспомни самое грациозное петербургское создание, и узнаешь сам ее имя. Самое страшное в моем положении то, что и она меня любит, но мы не можем встречаться, ибо муж ее бешено ревнив. Я рассказываю это тебе, самому близкому человеку, ведь ты примешь близко к сердцу мою боль, но, ради всего святого, никому ни слова! Не расспрашивай никого о том, за кем я ухаживаю, ибо этим ты нанесешь ей непоправимый вред, и я буду безутешен. Я готов пойти на что угодно ради нее, лишь бы она меня любила. По правде говоря, жизнь моя в последнее время — это настоящая пытка. Мы любим друг друга, но можем говорить об этом только между двумя ритурнелями в контрдансе. Это ужасно. Быть может, напрасно я тебе об этом рассказываю. Ты, вероятно, сочтешь эту историю пустяком, но сердце мое переполнено любовью, и мне необходимо было дать себе минутное облегчение. Я знаю, что ты простишь мне это безумие, но теперь я ни при каких обстоятельствах не смог бы вновь обрести рассудок, ибо эта любовь отравила мне жизнь. Однако не беспокойся, до сих пор я был столь осторожен, что тайна эта принадлежит только ей и мне. Вновь повторяю: ни слова Брау, ибо кое с кем в Петербурге он состоит в переписке, и стоит ему хотя бы словом обмолвиться бывшей жене — и конец нам обоим! Одному Богу известно, что с нами будет, милый мой, и я считаю дни до твоего приезда. Эти четыре месяца кажутся мне целыми столетиями, а я так нуждаюсь в твоем любящем сердце, чтобы открыться тебе и получить напутствие. Поэтому я дурно выгляжу, хотя здоровье мое крепко как никогда. Рассудок же мой находится в смятении, я не знаю и минуты отдыха ни днем ни ночью. Вот от этого-то я и кажусь больным и печальным. А что до подарков, то привези мне из Парижа всего только перчатки и чулки из шелка-сырца. Эта материя очень теплая и прочная, не думаю, чтобы она дорого стоила, но если это не так, то сделаем вид, что я вовсе ни о чем не просил тебя. А в другой материи и вовсе нет нужды. Моя шинель доживет до нашего отъезда во Францию, да и от здешней формы почти неотличима, так что тебе не стоит утруждать себя. Прощай же, милый, будь снисходителен к моей новой страсти, ведь и тебя я люблю всем сердцем".
Дантес — Геккерену, Петербург, 14 февраля 1836 г.
"Милый друг мой! С окончанием масленицы отчасти закончились и мои мучения. Теперь я не вижу ее ежедневно, и от этого мне гораздо спокойнее. К тому же теперь и никто другой не сможет подойти к ней запросто, взять ее за руку, обнять за талию и говорить с нею так, как это делал я. Другим, правда, легче, чем мне, ибо совесть их чиста. Глупо признаваться себе в том, о чем я и не подозревал. Я ревновал ее и был в постоянном раздражении, которое доводило меня до отчаянья. Во время нашей последней встречи у нас было бурное объяснение, которое принесло мне облегчение. Принято считать, что женщина эта неумна. Возможно, правда, что она поумнела от любви — трудно вообразить себе больший такт, нежность и ум, проявленные в речи, тем более что речь шла о том, чтобы отвергнуть человека, которого она любит и который обожает ее — одним словом, отказаться от обязанностей перед ним. Она описала мне свое положение с такой грустью и так смиренно просила меня сжалиться над нею, что совершенно меня сразила, и я не мог найти слов, чтобы ответить ей! Если бы ты только мог видеть, как она меня утешала, видя, как я терзаем горем и каково мое положение! Она сказала: 'Я люблю вас так, как никого не любила, но не требуйте отныне ничего от моего сердца, ибо я не принадлежу себе и могу быть счастлива только в исполнении долга. Сжальтесь же надо мною и любите, как прежде, а моя любовь будет вам за это наградой'. Я убежден, что если бы ты был наедине с нею и слышал такие слова, то бросился бы ей в ноги и осыпал их поцелуями. Теперь моя любовь к ней стала еще больше, но она другая — я боготворю и почитаю ее, как боготворят и почитают создание, с которым неразрывно связана жизнь. Прости меня за то, что начинаю свое письмо рассказом о ней, но я и она — одно целое, и рассказ о ней — это рассказ обо мне, а ты упрекаешь меня в своих письмах за то, что я мало о себе рассказываю. Я, повторяю, теперь чувствую себя гораздо лучше и, слава Богу, начал дышать свободно, а до этого страшно мучился. Ведь мне нужно было казаться веселым и смеяться в присутствии тех, кого я видел ежедневно, а сердце мое при этом смертельно терзалось. Это ужасно, такого не пожелал бы я самому заклятому врагу. Однако я был вознагражден сказанной ею фразой, которую доверяю тебе, ибо ты — единственный человек, способный успокоить мое сердце. Если я не думаю о ней, то мысль моя устремляется к тебе. Милый, не ревнуй меня и не злоупотребляй моим доверием — ведь ты будешь всегда, а с ней время произведет такие перемены, что ничто не сможет напомнить мне о том, как сильно я любил ее. А ты со мною навсегда, и я всегда помню о том, что без тебя я был бы ничто".
Пушкин был мастером недосказанного, молниеносного обрыва текста. Он навсегда расстается с Татьяной и Онегиным как раз в тот момент, когда сила повествования и страдание героев достигают наивысшей точки. Но жизнь — алчный издатель. Ей подавай новые главы модных книг. Она бесцеремонно выхватила из рук Пушкина роман, мгновенно списала содержание и продолжила его сама.
Обезумевший от страсти Дантес бесится, преследует Наталью Николаевну, использует любые уловки, чтобы вновь встретиться с ней. В отчаянии он просит у Геккерена совета и утешения: "Теперь мне кажется, что я люблю ее еще сильнее, чем две недели назад! В общем, дорогой мой, это настоящая мания, которая неотступно преследует меня, засыпая и пробуждаясь вместе со мною, это ужаснейшее изо всех мучений. Я с трудом собираюсь с мыслями даже для того, чтобы написать тебе, а ведь это единственное мое утешение, ибо, говоря с тобою, я чувствую, что у меня на сердце не так тяжко. Теперь у меня есть все основания, чтобы быть счастливым, — я нашел способ бывать у нее, но встретиться с нею наедине невозможно, а я обязательно должен этого добиться, и ничто не в силах помешать мне, потому что только так я смогу вновь обрести покой и вернуться к жизни. Конечно, безумен тот, кто слишком долго борется против своей злой судьбы, но ведь и отступление означает слабость. В общем, дорогой мой, ты один можешь помочь мне в моем положении. Скажи, что делать? Я прислушаюсь к твоему мнению, ведь ты ближайший друг мой. Я хочу полностью излечиться к твоему возвращению, чтобы ничто не могло омрачить моей радости от встречи с тобой, чтобы я мог чувствовать счастье только подле тебя. Знаю, что напрасно сообщаю тебе подробности, они приносят тебе страдания. Но я ведь немножечко эгоист, а откровенность приносит мне облегчение. Надеюсь, ты простишь мне такое начало, ибо хорошую новость я приберег для конца, чтобы порадовать тебя. Меня только что назначили лейтенантом. Заканчиваю письмо, милый мой друг, с убеждением, что ты не рассердишься на меня за его краткость, но, видишь, я не могу говорить ни о чем, кроме нее, о ней я бы проговорил с тобою всю ночь, да боюсь тебе наскучить".
Голландский посланник в который раз приходит ему на помощь. Он пишет ему письмо, полное советов и упреков, как сделал бы настоящий любящий и суровый отец, обеспокоенный будущим сына, его физическим и душевным здоровьем. Однако не обошлось и без намеков, более свойственных ревнивому любовнику: Жорж, а ты уверен, что эта женщина и вправду чиста, как белая лилия?
Мог ли Пушкин не замечать того, что творилось на глазах всего Петербурга, о чем писали в дневниках, о чем насмешливо болтали даже в императорском семействе? Конечно же нет. "Il l`a troublee",— сказал он как-то другу о жене и Дантесе. Он все видел и понимал. Он немало и славно послужил в войске, враждебном войску мужей, и избрал наиболее достойную и наименее смешную тактику — он осторожно наблюдал и терпеливо выжидал. Он был убежден, что дело не зайдет далеко. Однако зародившаяся внутри боль становилась все сильнее.
Дантес — Геккерену, Петербург, 28 марта 1836 г.
". Хотел не писать тебе о ней, но вынужден признаться, что без этого письмо мое не сдвинется с места, к тому же я должен отчитаться тебе о моем поведении. С тех пор как я написал тебе последнее письмо, я, как и обещал, воздерживался от встреч и разговоров с нею. За последние три недели я всего четыре раза беседовал с нею о вещах самых незначительных, но, Бог свидетель, я мог бы говорить десять часов кряду, чтобы выразить хотя бы половину того, что я чувствую при этих встречах. Скажу откровенно: невыносимо велика жертва, принесенная мною ради тебя. Только любовь к тебе удерживала меня от нарушения данного слова. Я и не знал, что смогу жить рядом с нею и не стремиться к ней, хотя у меня есть для этого все возможности. Но, милый друг мой, я не стану скрывать, что и теперь безумно люблю ее. Бог помог мне — вчера у нее умерла свекровь, и она вынуждена оставаться дома по крайней мере месяц. Итак, у меня не будет столь сильного соблазна, и я не должен буду совершать чудовищное насилие над самим собою, бесконечно терзаясь мыслью — идти или не идти к ней. Ведь только об этом я и думал, оставаясь один, и, признаюсь, в последнее время я просто боялся оставаться дома и искал случая покинуть его. Если бы ты знал, с каким нетерпением я жду твоего возвращения! Скорее бы настал тот день, когда рядом со мною будет любимый человек, и я не буду чувствовать себя таким одиноким, как теперь. Шесть недель ожидания кажутся мне шестью годами. "
Двум другим героиням не терпится выйти на сцену. Это Екатерина и Александрина Гончаровы — Коко и Азинька, как звали их домашние. Сестер постоянно сравнивали с младшей — первой красавицей Петербурга, от чего никак не могло увеличиться число претендентов на их руку. Екатерина была легкомысленна и глуповата. Александрина была тоньше, порывистее и задумчивее. В то время ее и Пушкина связывало нечто более сильное, чем родственные чувства. Их отношения зашли за пределы дозволенного. Впрочем, об этом вспоминали немногие. Зато все, не сговариваясь, вспоминали о любви Екатерины к Жоржу Дантесу. Кавалергард не упустил и ее. Ухаживания за ней были ему на руку, ведь так он мог свободно входить в дом любимой женщины, не вызывая подозрений у Пушкина и возбуждая ревность в Натали, что давало ему шанс поколебать ее непреклонность. Екатерина Гончарова "сводила" Натали с Дантесом только из желания приблизиться к предмету своей безнадежной любви.
Днем 31 июля сестры Гончаровы отправились в карете в Красное Село, где кавалергардский полк праздновал окончание учений. Они прибыли туда около четырех. Императрице доложили об их приезде, и она пригласила их на импровизированный бал, который из-за дождя давался в павильоне. Но дамы были одеты по-дорожному и отказались от приглашения. Вечер они провели в избе, припав к окну и прислушиваясь к звукам кавалергардских фанфар. Не исключено, что Жорж Дантес воспользовался этой возможностью впервые за три месяца остаться наедине с Натали Пушкиной.
Фейерверк был отложен на первое августа. В этот день измученные учениями влюбленные кавалеры вновь могли танцевать на балу. Как всегда, август был полон праздников. Данзас вспоминал: "После одного или двух балов на Минеральных Водах, где находились госпожа Пушкина и барон Дантес, по Петербургу вдруг поползли слухи, что Дантес ухаживает за женой Пушкина. " Да ведь в Петербурге давно уже все видели и обо всем догадывались. Значит, на Островах произошло что-то небывалое. Это привлекло внимание сплетников и привело в движение хор возмущенных голосов. По-видимому, это было поведение Жоржа Дантеса. В конце лета молодой француз, забыв всякую осторожность, а вместе с нею и приличия, оказывал Наталье Николаевне Пушкиной "на глазах у всего света знаки внимания, совершенно не дозволенные в отношении замужней дамы". Он продолжал ухаживать за Екатериной, но при встрече с Натали становился мертвенно бледен, искал ее, чтобы пригласить на танец или на прогулку, пожирал ее глазами, если не мог быть с нею рядом, искал предлога, чтобы поговорить о ней с общими знакомыми. Сама императрица была им разочарована, заметив, что "столь развязные манеры" могут послужить дурным примером для Александра Трубецкого, кавалергарда, к которому она была неравнодушна. Мы с трудом узнаем жалкого влюбленного, который всего несколько месяцев назад писал своему покровителю: "Ни слова Брау. достаточно одного его намека, и мы оба погибли", ". не беспокойся, я очень осторожен. Я слишком сильно люблю ее и боюсь скомпрометировать".
Почему же Дантес перестал бояться мнения света? Неужели новый титул, новые имя и наследство теперь для него означали вседозволенность? Или ему уже не была дорога репутация Натали? Он уже не боготворил ее, не почитал, как ангела небесного? А может быть, выставив напоказ целому свету страсть к прекраснейшей из женщин, он надеялся отвлечь всеобщее внимание от усыновления и от своих подозрительных сношений с бароном Геккереном? Наконец, не означало ли его безумное поведение, что он не мог более сдерживать страсть, которая однажды уже была утолена? Мы уверены в одном: только Натали, она одна могла остановить эти "слишком откровенные" ухаживания. Однако она этого не сделала.
(Продолжение следует)
Перевод ЕЛЕНЫ Ъ-ПАСТЕРНАК
Следующий анекдот
Коль в сладкий чай добавить ложку Горького,
Пробъёт любого на ХИ-ХИ .
Угарным будет любое выражение -
"Толстовка Толстого и "пуговица Пушкина".
Не ешьте, дети, смешливые таблетки
И не заваривайте травку в чай.. .
Следующий анекдот
На секунду даже закралось сомнение: а вдруг это книжку назвали по мультику Масяни, мало ли что Италия, интернет везде есть. Но нет - "Il bottone di Puškin" это 1995 год, а Масяня в принципе появилась в 2001. В 2001 же, кстати, вышел уже и русский перевод - собственно "пуговица Пушкина" :-)
Следующий анекдот
Пуговица Пушкина
Отрывки из книги СЕРЕНЫ ВИТАЛЕ "Il Bottone di Puskin"
Окончание. начало см. в "Коммерсанте" от 3, 4 июня
Жорж Дантес — Екатерине Гончаровой. Петербург, 22 декабря 1836 г.
. Барон просил меня предупредить Вас о первом полонезе и еще о том, чтобы Вы держались поодаль от Двора, но так, чтобы он смог найти Вас. Мне и без Вашей записки было ясно, что госпожа Хитрово — доверенное лицо Пушкина. Она, кажется, так и не избавилась от привычки совать нос в чужие дела. Сделайте одолжение, если Вам придется еще раз услышать что-то в этом роде, скажите, что госпоже Хитрово пристало бы следить за собственным поведением, а не за поведением других, хотя бы ради приличия, да, впрочем, она давно уже лишилась рассудка. Возмутительно, что Вы не сможете завтра достать кареты, хотя Вам лучше моего известны условия Ваших выездов. Я не могу дать Вам совета по этому поводу. Однако во всех случаях я не хотел бы, чтобы Вы просили формального позволения Вашей милой тетушки.
Дантес провел новогоднюю ночь у Вяземских. В течение некоторого времени их дом был закрыт для Дантеса, но с тех пор, как тот официально обозначил свое положение в глазах света, они были вынуждены принимать его, ведь теперь он был женихом свояченицы Пушкина, к тому же оставался другом их дочери и зятя. Всю ночь Дантес не сводил глаз с Натали, он танцевал с ней, шутил и сорвал с ее губ не одну улыбку. Пушкин был страшен. Графиня Наталья Строганова сказала об этом Вяземской: "Будь я его женою, я не решилась бы вернуться с ним домой!"
7 января Николай I ненадолго появился на балу у княгини Марии Григорьевны Разумовской. В зале с белоснежным мраморным полом и лазурным сводом с мерцающим золотом звездами император заметил Наталью Николаевну. Он подошел к ней, сказал принятые комплименты о наряде и красоте, затем предостерег от опасности, которой ее красота может подвергнуться. Ей надо быть сдержаннее, больше заботиться о своей репутации, ради себя в первую очередь, но, конечно же, ради счастья и благополучия мужа, чрезмерная ревность которого уже всеми замечена. Узнав об этом, Пушкин понял, что никогда прежде не чувствовал себя таким униженным. Теперь уже и сам царь обсуждает с Натали его частную жизнь и дает ей по этому поводу ценные указания.
10 января 1837 года состоялась свадьба Дантеса и Гончаровой, в которой сомневался не только весь Петербург, охваченный невероятными слухами, но и сама невеста. Венчали сперва по католическому, а затем — по православному обряду. В регистрационной книге Исаакиевского собора священник Николай Райковский записал, что Екатерине Гончаровой было двадцать семь лет. На самом деле ей было двадцать девять, то есть почти на четыре года больше, чем жениху. Пушкин не явился ни в собор святой Катарины, ни в Исаакий, и Наталья Николаевна, повинуясь его приказу, вернулась домой сразу после венчания и на свадебном торжестве не присутствовала.
Голландский посланник стремился хотя бы к формальному примирению между Пушкиным и Дантесом. Сразу же после свадьбы Дантес по настоянию приемного отца написал Пушкину: теперь, мол, все стало на свои места и пришло время забыть о произошедшем. Пушкин не ответил. 14 января граф Григорий Александрович Строганов давал в честь новобрачных праздничный обед. После последнего блюда под влиянием превосходных вин умы гостей разгорячились, и барон Геккерен подошел к Пушкину. Он улыбался и был любезен, как только мог. Он сказал, что теперь уверен в том, что Пушкин изменит отношение к сыну. Отныне и впредь, как он надеется, Пушкин будет обходиться с ним, как с родственником, как с зятем. Пушкин холодно ответил, что не имел насчет отношений с Дантесом никаких намерений. Однако Дантес с женой все-таки решили навестить Пушкина. Их не приняли. Дантес вновь написал Пушкину. Тот даже не вскрыл письма. Более того, он повез его Екатерине Ивановне Загряжской с тем, чтобы она передала его Дантесу.
У нее он сталкивается с голландским посланником и приказывает ему вернуть письмо сыну — он отказывается не только читать его письма, но и слышать его имя. Геккерен, с величайшим трудом сдерживая себя, возражает, что не может принять письмо, не им и не ему написанное. Пушкин выходит из себя и уже кричит на Геккерена: "Ты возьмешь его, негодяй!" Геккерен уже в который раз проглатывает оскорбление и умолкает. С этого дня он откровенно жалуется всему свету на человека, который вел себя как дикарь, истинно достойный именоваться африканцем.
Старуха-служанка, одно время служившая горничной у сестер Гончаровых, рассказывала уже взрослой дочери Натальи Николаевны о таком случае. Как-то Александрина Гончарова потеряла крестик, которым очень дорожила. Она никак не могла его найти и приказала своим людям обыскать весь дом. Вечером человек стал готовить Пушкину постель (Наталья Николаевна недавно родила дочь и поэтому спала отдельно) и нашел в ней потерянный крестик. Мы не знаем, имела ли эта "постельная история" под собою те самые основания, которые заподозрила прислуга, но легко можем вообразить, что Геккерен и его приемный сын разболтали ее для того, чтобы показать, каким человеком был Пушкин, тот самый, который позволял себе проповедовать и порицать. Теперь между домами Геккерена и Пушкина шла война в открытую.
У австрийского посланника 21 января 1837 года был великолепный бал. Приглашено было четыреста человек, среди которых — Пушкин с женой и Дантес с женой. На этот раз не было совершенно никаких условий для литературных бесед и Мария Мердер — барышня-шпион и скрупулезнейший информатор, подслушала совсем другие речи: "Дантес провел часть вечера неподалеку от меня. Он оживленно беседовал с пожилою дамою, которая, как можно было заключить из долетавших до меня слов, ставила ему в упрек экзальтированность его поведения.
Действительно, жениться на одной, чтобы иметь некоторое право любить другую, в качестве сестры своей жены,— Боже! для этого нужен порядочный запас смелости. Я не расслышала слов, сказанных дамой. Что же касается Дантеса, то он ответил громко, с оттенком уязвленного самолюбия: 'Я понимаю то, что вы хотите дать мне понять, но я совсем не уверен, что сделал глупость!'
— Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем. и что ходящие слухи неосновательны.
— Спасибо, но пусть меня судит свет.
Минуту спустя я заметила проходившего А. С. Пушкина. Какой урод!
Рассказывают — но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса наедине со своею супругою.
Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу, Дантес вызвался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: 'Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего. ' Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя. "
Итак, сторона Дантеса взяла верх, а Пушкин сделался героем историй в духе "Декамерона". Этот анекдот блуждал по земле еще годы, если не десятилетия. Фредерик Лакруа включил его в свои "Русские тайны": "П. сомневался относительно верности своей супруги. Он решил проверить свои подозрения и вот что придумал. Он пригласил на ужин друга. Отужинав, они прошли в гостиную. На столе горели две свечи. П. случайно задел одну свечу, она погасла, а он, будто бы пытаясь ее зажечь, погасил и другую. В темноте он измазал сажей рот, а потом обнял и поцеловал жену. Спустя минуту он появился в гостиной, держа в руках лампу. Посмотрев на друга, он заметил, что у того губы измазаны сажей. Сомнений больше не было — неверность жены была доказана. Назавтра обманутый муж был убит соперником на дуэли. "
На большом зимнем балу у графов Воронцовых-Дашковых Пушкин подошел к государю и поблагодарил за советы, данные Наталье Николаевне. "Разве ты мог ждать от меня чего-то другого?" — спросил царь, входя в распахнутую ловушку. "Я не только ожидал, но был уверен, что и Вы ухаживали за моей женой". Мы не уверены в том, что этот разговор состоялся именно у Воронцовых-Дашковых, но совершенно точно, что тем вечером в их салоне кроме Пушкиных были и Дантесы. Кавалергард был в ударе и сыпал остротами. Он взял блюдо с фруктами и громко сказал: "Это для моей законной", сделав особое ударение на последнем слове и тем самым напомнив о другой своей подруге — прекрасной и незаконной. Он много танцевал с Натали и несколько раз был ее визави в контрдансах. Ему удалось даже коротко поговорить с ней.
Вечером 24 января Пушкины были у Мещерских. Аркадий Россет, пришедший с опозданием, прошел в кабинет хозяина, чтобы поздороваться с ним. Мещерский играл в шахматы с Пушкиным. Тот спросил Россета: "Вы ведь уже были в гостиной? Этот человек уже рядом с моей женой?" Россет пробормотал: "Да, Дантеса я уже видел". Пушкин рассмеялся над его замешательством.
София Карамзина — брату Андрею. Петербург, 27 января 1837 г.
. В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерены (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом зятя,— это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных.
По воспоминаниям Вяземских, Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спросил, о ком она будет плакать. "О том, кто будет убит",— ответила Наталья Николаевна.
После дуэли в обществе произошел раскол. Клан Нессельроде открыто встал на сторону Дантеса и смело расточал проклятия в адрес умершего. Бенкендорф твердил одно и то же: на Черной Речке Пушкин вел себя wie ein grober Kerl — как настоящий грубиян. Немало романтиков и юных кавалергардов также держали сторону Дантеса.
Из дневника Марии Мердер: "В моем распоряжении две версии. Тетя рассказывает одно, бабушка совсем другое — последнее мне милее. У бабушки Дантес-де-Геккерен является 'галантным рыцарем', а если верить тете — 'это — грубая личность'. Видимо, прав был Б-н, когда говорил, что женщинам больше по нраву франты. Вот и мне Дантес куда милее Пушкина. Поговаривают о том, что Дантес может лишиться руки — бедный молодой человек!"
3 февраля Николай I в письме сестре Анне Павловне просит ее предупредить мужа Вильгельма, что вскоре он подробно опишет обстоятельства "трагического происшествия, положившего конец карьере Пушкина". Он пошлет письмо с курьером, ибо любопытство почты ему невыносимо. (Что за необыкновенная страна, эта Россия! Сам император боится перлюстрации собственных писем!)
10 февраля Жорж Дантес предстал перед военным трибуналом. 13 февраля судьи решили, что случай ясен и можно выносить приговор. Данзаса и Дантеса формально приговорили к смертной казни с тем, чтобы, как это всегда делалось, изменить приговор на более мягкий. 19 февраля военный суд вынес приговор: казнить обоих через повешение, Пушкину посмертно — то же наказание.
11 марта дело было передано в министерство военное, которое неделю спустя передало Николаю I свое заключительное решение: Дантеса разжаловать в солдаты и выслать за пределы Российской Империи, Данзаса взять под стражу на два месяца. 21 марта жандармский офицер Новиков сопроводил бывшего кавалергарда в голландское посольство, чтобы он смог проститься с женой и приемным отцом. Около двух часов дня тройка отправилась от подъезда голландского посольства. Новиков вез Дантеса к прусской границе.
Екатерина де Геккерен — мужу. Петербург, 22 марта 1837 г.
. Мне невыносима мысль, что еще две недели придется прожить без тебя. Я считаю часы и минуты, которые нужно прожить в этом проклятом Петербурге. Как бы хотелось мне быть далеко отсюда. Сердце мое разрывается, милый, бедный мой, когда я воображаю, как ты страдаешь от поездки по нашим ужасным дорогам. Надеюсь, что в Тильзите ты передохнешь. Умоляю, береги свое здоровье, в особенности руку. Вчера после твоего отъезда графиня Строганова посидела с нами еще некоторое время. Она развязала на мне корсет, сняла его и переодела в капот. После этого меня уложили на диван, послали за Раухом, который дал мне какую-то мерзость и велел лежать до сегодняшнего дня, чтобы сберечь ребенка, который из благовоспитанного и нежного сына стал плохо себя вести оттого, что у него отняли отца. Тут одна горничная (русская) все восхищается тобою и твоим умом. Она говорит, что никогда в жизни никто с тобою не сравнится, и она не забудет своего восхищения от твоей фигуры, затянутой в мундир.
Жоржу де Геккерену после России все казалось мелким и ничтожным. Но он быстро привык к родной стране и во второй половине сороковых годов начал политическую карьеру. В 1848 году его избрали в Национальную ассамблею, а на следующий год — в Конституционную. Он поступился интересами легитимистов и стал на сторону принца Луи Наполеона Бонапарта, президента Второй Французской Республики. В марте 1852 г. его избрали сенатором. В мае того же года он блестяще выполнил возложенную на него миссию — разведывание позиции Австрии, Пруссии и России в отношении Луи Наполеона, который собирался провозгласить себя императором Франции. Для этого он встретился в Берлине 10 мая 1852 г. с Николаем I, который в частной беседе выразил свое удовлетворение новым сильным французским правительством, при этом не скрывая озабоченности по поводу возрождения Империи.
Сенатор Жорж де Геккерен был доволен судьбой. Он не раз говорил о том, что только случаю обязан своей блестящей политической карьерой. Если бы он из-за этой проклятой дуэли не принужден был покинуть Россию, то в будущем стал бы командовать полком в каком-нибудь русском провинциальном городишке, у него была бы громадная семья и крошечное состояние.
Он умер в Сульце 2 ноября 1895 г. в окружении детей, внуков и правнуков. Ему было восемьдесят три года. О его личной жизни после смерти жены нам ничего неизвестно. В семейном архиве сохранилась копия письма, которое около 1845 г. из Москвы ему прислала некая "Мари". Это машинопись, с указанием на размер бумаги подлинника и описанием заглавных букв и печати. Жаль, что подлинник утерян. Тогда бы мы своими глазами увидели бы дату отправления. "Мари" пишет: ". Я убеждена, что вы благородный человек, Жорж, и потому осмеливаюсь просить Вас о жертве. Я выхожу замуж, мне хочется быть доброй, порядочной женой. Человек, за которого я выхожу, заслуживает счастья. Умоляю вас, сожгите все мои письма, уничтожьте мой портрет. Принесите эту жертву ради моего спокойствия, ради моего будущего. Молю вас, ради нескольких дней того счастья, которое я дала вам. Вы заставили меня задуматься о моей жизни и о предназначении женщины. Я должна вернуться к добропорядочной жизни, знаю, что и Вы желаете мне этого. Не пишите мне больше — я не должна получать ни единой строчки, которую не смог бы прочесть муж мой. Будьте счастливы тем счастьем, которого я вам желаю и которого по воле судьбы я не смогла вам дать. Теперь мы разлучены навек, но знайте, что я никогда не забуду, что вы сделали меня лучше, что вам я обязана и добрыми чувствами и разумными мыслями, которых не знала до знакомства с вами. Еще раз прощайте, Жорж".
Читайте также: