Мадам психоз бесконечная шутка
Обновлено: 27.12.2024
В середине декабря после бесчисленных задержек, проволочек и сдвигов планов на русском языке вышел один из последних Больших Романов ХХ века — «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса. Перевод более чем 1000-страничного произведения, впервые вышедшего на английском языке в 1996 году, занял у Алексея Поляринова и Сергея Карпова около 7 лет.
«Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса — одна из тех книг, начав читать которые, очень сложно это чтение закончить. Даже будущему ее переводчику Алексею Поляринову удалось прочитать ее не менее чем с пятой попытки, — и то вооружившись парой профессиональных путеводителей по тексту. Впрочем, забыть «Бесконечную шутку» еще труднее, чем внимательно прочесть ее от начала и до конца.
Повествование депрессивного американского прозаика (писатель страдал этим заболеванием на протяжении более чем 20 лет) организовано в виде грандиозной мозаики микросюжетов, структурированной, по словам автора и исследователей, по модели одного из простейших фракталов — треугольника Серпинского.
Треугольник Серпинского. Источник
Каждый из фрагментов текста представляет собой предельно детализированное описание действий одного из героев или же поток связной речи, выражающей его мысли. Персонажи разнятся по психотипу, социальному положению (и связанному с ним сленгу), модели восприятия окружающего мира: друг друга сменяют школьники и ученые, врачи и наркопотребители с социального дна, политические террористы и сотрудники американских спецслужб.
Однако есть нечто, всех их объединяющее. Мышление обитателей мира «Бесконечной шутки» является полностью языковым и полностью практическим: оно всегда направлено либо на совершение определенного действия, либо на размышления о том, как оно могло бы быть совершено.
Сложные рассуждения, неясные ассоциации, образное восприятие, тонкости ощущений — всё, составляющее внутреннюю жизнь человека, оказывается в лучшем случае задвинуто в дальний, вспомогательный угол или же попросту отсутствует. Навязчиво повторяющиеся, уходящие и возвращающиеся потоки действий — и слов о них — уничтожают любой возможный намек не только на фундаментальную неполноту языка, но даже на возможность существования чего-либо невысказываемого или неосознаваемого.
Микромеханике слова и действия вторит механистичность телесности.
Она пронизывает собой всё повествование: медицинские описания болезней носоглотки, обсуждение способов приема и действия реальных и вымышленных психоактивных веществ, глубокая концентрация на движениях и методиках тренировок игроков в теннис (одна из центральных сюжетных линий романа посвящена жизни учеников школы-интерната для молодых теннисистов).
Кажущиеся бесконечными описания до боли знакомой повседневности время от времени разрываются неожиданными вторжениями внешнего — видениями киберпанковской действительности воображаемой Северной Америки конца 2000-х: Мексика, CША и Канада объединились в ней в страну ОНАН, часть территории которой превращена в гигантскую свалку, «Великую Впадину».
Самым ужасным в дилаудиде Гейтли казался перенос гидроморфона через гематоэнцефалический барьер, погружавший его в пятисекундную мнемоническую галлюцинацию, где он был гаргантюанским младенцем в колыбельке «Фишер-Прайс XXL» на песчаном поле под затянутым тучами небом, которое вздувалось и улегалось, как огромное серое легкое. Факельман ослаблял ремень, отходил и смотрел, как у Гейтли закатываются глаза, он покрывается малярийным потом и таращится на респирирующее небо из галлюцинации, хватая перед собой огромными руками воздух, прямо как младенец трясет прутья детской кроватки. Затем секунд через пять с чем-то дилаудид проходил и торкал, и небо переставало дышать и голубело. Под дилаудидом Гейтли на три часа становился молчаливым и осоловелым.
Впрочем, это уже и не 2000-е, а годы шоколадного батончика Dove, впитывающего белья для взрослых Depend, молочных продуктов из Сердца Америки — календарь альтернативной реальности выстроен вокруг рекламных кампаний различных брендов.
Макет текущего рекламируемого товара заменяет собой факел статуи Свободы. Лицами рекламных кампаний стремятся стать и школьники-теннисисты: ведь именно реклама станет основным способом капитализации карьеры для тех немногих, кто сможет попасть в Шоу большого спорта.
Регулярность восприятия, отказ от образного мышления, погруженность в действие превращает «треугольник Уоллеса — Серпинского» в конгломерат движущихся шестеренок, эсхатологическую трагикомедию абсурда, где функциональность потерявшего глубину языка заменила собой смыслы и ощущения, а значит, и содержательную коммуникацию как таковую. Ведь настоящий диалог и настоящая мысль возможны лишь там, где слова растворяются в множественности своих значений, где идея представляет собой трудное в выражении, отягощенное бесконечными ассоциациями единство, а молчание и паузы бывают не менее наполненными содержанием, чем самая насыщенная речь.
Там. А здесь главный герой книги Хэл Инканденца постигает науки, заучивая Оксфордский словарь английского языка; система образования одержима грамматиками — прескриптивной, описательной и связанной со значением, в близлежащем же Массачусетском технологическом институте происходят языковые бунты, подстрекаемые организацией «Боевых филологов».
Сюрреалистическая ирония полной победы корпоративного капитализма оказывается лишь вишенкой на торте — предельно логичной внешней сборкой картины мира.
Школьники чувствуют всё безумие происходящего. Их главная — проходящая по крайне запутанным правилам — игра представляет собой имитацию мировой ядерной войны. Ее название — «Эсхатон» («последняя вещь» на греческом или же второе пришествие в христианской теологии) — говорит само за себя.
Жесткое соответствие между языком, сознанием и действием имеет у автора ясную философскую подоплеку.
Если первое крупное произведение Уоллеса «Метла системы» основывается на философии Людвига Витгенштейна, то «Бесконечная шутка» показывает нам мир, определенный идеями его друга — британского бихевиориста Гилберта Райла, заложившего в конце 1940-х основы современной аналитической философии сознания.
Последний отрицал картезианский дуализм «телесного» и «духовного» и был сторонником описания всей интеллектуальной деятельности человека через его поведение. Райл отрицал важность понимания внутренних состояний и для литературного творчества.
Явно представленные разумные действия не служат лишь ключом к работе сознания, они сами являются этой работой. Босуэлл описал сознание Джонсона, изобразив, как он говорил, ел, сочинял, нервничал, злился. Конечно, его описание было неполным, ибо существовало еще несколько мыслей, которые Джонсон тщательно хранил при себе. Должны были также существовать сны, фантазии и бормотания, которые мог бы проконтролировать только сам Джонсон и которые только Джеймс Джойс посоветовал бы ему записать.
Прямые и косвенные ссылки на философию Райла не раз встречаются в «Бесконечной шутке»: Райла косвенно цитирует дед главного героя, давая первые уроки тенниса своему 10-летнему сыну, его именем назван джаз-клуб в Бостоне, где собирается ряд героев книги, а государственные чиновники при принятии решений руководствуются бихевиористскими установками.
Но всепоглощающая склейка мира, языка и действия не может не порваться и более радикальным образом. И рвется она именно там, где тонко: внутри одного из главных языков масскульта.
Исходом из мира, в котором субъект определяется его поведением, выраженным на языке, становится вызванный погружением в невербальное отказ от какого бы то ни было поведения. Cам же способ исхода оказывается не только революционным, по своей сути, оружием, но и орудием революционеров — за ним охотится квебекская террористическая организация «Воины инвалидных колясок», которой противостоит Агентство неопределенных служб США.
Впрочем, для себя Д. О. Инканденца выбирает куда более непосредственный выход в сторону разрыва между телом и разумом. «Тело» — символ действия — остается на месте, а голову режиссер взрывает, погружая ее во включенную микроволновку.
Самоубийство Инканденца-старшего отнесено в романе на одно из 1 апреля середины 2000-х годов. Немногими годами позже своего вымышленного героя кончает с собой и реальный писатель. 12 сентября 2008 года Дэвид Фостер Уоллес вешается во дворе собственного дома, покидая мир навязанного отчуждения и бессмысленных действий. Миру он оставляет более 1000 страниц набросков своего последнего, оставшегося неоконченным, романа «Бледный Король».
Следующий анекдот
Ее силуэт склоняется и молвит:
Чу: земля была безвидна и пуста.
И Тьма была над Бездною.
И сказали Мы:
«Гляньте, как Пляшет эта срань».
Затем включается невыразительный мужской голос, объявляющий «Более-менее шестьдесят минут с Мадам Психоз на YYY-109, самом большом целом числе в FM-диапазоне». Звуки кодируются и прокачиваются студентом-инженером через корпус здания и в антенну на крыше. Эту антенну, низковаттную, техзадроты со станции настроили наклоняться и крутиться, примерно как карусель-центрифугу из парка аттракционов, разбрызгивая сигнал во всех направлениях. С Акта Хунда 1966 года до э. с. низковаттные края диапазона FM — единственный участок беспроводного спектра, лицензированный для общественного вещания. Глубоководно-зеленый цвет FM-приемников по всем лабораториям и общагам кампуса и облепившим его ульям аспирантских квартир медленно тянется к центру гейзера сигнала, движется на шкалах настройки направо, — жутковато, как растения к свету, который даже не видят. Рейтинги передачи — детский лепет по сравнению с былыми вещательными стандартами доинтерлейсовской эпохи, но солидно постоянные. Спрос аудитории на Мадам Психоз был с самого начала неэластичным. Антенна, наклоненная под углом трехкилометровой пушки, вращается в размытом эллипсе — ее поворотное основание эллиптическое, потому что только такую форму смогли надыбать техзадроты. Но из-за того, что со всех сторон стеной стоят высокие здания Восточного Кембриджа, Коммершл-драйв и серьезного Центра, из долины МТИ просачивается только пара тонких ломтиков сигнала, например сквозь спортфаковый провал заброшенных полей лакросса и футбола между комплексами филологии и физики низких температур на Мемориалке, потом через румяно-фиолетовый просвет ночного неба над рекой Чарльз и далее через загруженный трафик на Сторроу-др. с другого берега Чак, так что к моменту, когда сигнал захлестывает верхний Брайтон и Энфилд, нужна антеннация едва ли не разведуровня, чтобы отфильтровать электромагнитные миазмы сотовых и межконсольных телефонных передач и электромагнитные ауры ТП, что теснят кромки FM со всех сторон. Если только, понятно, тебе не повезло иметь приемник на пике более-менее обнаженного холма в Энфилде — в данном случае ты окажешься ровнехонько на линии радиоогня YYY.
Мадам Психоз избегает многословных начал и контекстуальных филлеров. Ее час — компактный и без фигни.
Когда музыка стихает, тень поднимает сложенные листы и слегка ими шуршит, чтобы шорох бумаги отдался в эфире.
— Ожирение, — произносит она. — Ожирение с гипогонадизмом. А также патологическое ожирение. Лепроматозная лепра с львиным лицом, — инженер видит, как ее силуэт поднимает чашку, когда она делает паузу, и вспоминает о «Миллениал Физзи» в рюкзаке.
— Акромегалики и гиперкератозики. Энуретики — с этого года. Спастические кривошейки, — говорит она.
Мягкая латексно-полимерная крыша Союза церебрально вспученная и облачно-розовая, как сосудистая оболочка, не считая мест, где ее разъело до бледно-серого, и повсюду украшена — вздымающаяся крыша — бороздами и шишкообразными наростами. С высоты птичьего полета она выглядит сморщенной; от пожарной же двери — это почти тошнотворная система змеящихся траншей, как водные горки в аду. Сам Союз — summum opus покойного А. И. («В. П.») Рикки — огромная полая оправа для мозга, дар-мемориал североамериканскому царству Полного Хай-Тека, и вовсе не такой уж жуткий, как предполагают иногородцы, хотя к витреально надутым шарам-глазам, что висят на витых синих тросах со зрительных нервов второго этажа перед глазницами, обрамляя главный вход с пандусом для инвалидов, надо еще притерпеться, и некоторые, как инженер, так и не привыкают и пользуются менее маркими слуховыми боковыми дверями; и из-за обильных трещин-извилин и окопов-борозд на скользкой латексной крыше дренаж дождевой воды очень сложный, а шансы устоять стремятся к нулю, так что мало кто занимается наверху рекреационными прогулками, здесь напоминающими скорее спортивное ориентирование на сильно пересеченной местности, хотя балкон безопасности из полибутиленовой смолы цвета черепной коробки, обвивающий средний мозг от нижней лобной извилины до теменно-затылочной борозды, — такое нимбовое кольцо на уровне примерно свесов крыши, установленное по требованию пождепа Кембриджа вопреки горячим про-миметичным протестам топологических риккиитов в архдепе (и по решению администрации МТИ в попытке умиротворить и риккиитов, и начальника КПД в затвердевшую смолу которого ввели краски, чтобы придать особенно гадкий коричневато-недобелый цвет настоящего черепа, так что балкон одновременно напоминает и телесную кость, и нуминозную ауру), — наличие этого балкона означает, что если кто и поскользнется на латексе, рухнув с крутого церебрального края, то упадет только на пару метров на широкую бутиленовую платформу, с которой можно спустить мимо верхней височной извилины, варолиева моста и отводящего нерва венозно-синюю аварийную лестницу, зацепить ее о полиуретановую базилярно-стволовую артерию и весело скатиться на старый добрый продолговатый мозг прямо у прорезиненного слухового прохода на первом этаже.
Наверху, на промозглом речном ветру, в парке цвета хаки с капюшоном из искусственного меха студент-инженер бредет до первой теменной борозды, на которую падает его взор, сооружает в мягкой траншее что-то вроде гнездышка, — извилистый латекс заполнен такими маленькими фторуглеводородонесодержащими орешками пенопласта, которым забито все промышленно-мягкое, так что в оболочке мозга можно устроиться не хуже, чем на тех старых креслах-мешках из более невинных времен, — усаживается и возвращается к «Миллениал Физзи», ингалятору, сигарете и карманному цифровому FM-приемнику «Хиткит» под богатым монооксидом углерода ночным небом, на котором лучи звезд кажутся особенно острыми. Температура в Бостоне 10 °C. Зацентральная борозда, в которой примостился студент, лежит прямо у окружности скоростного вращения антенны YYY, так что в 5 м над головой сигнальный огонь на ее конце описывает размытый овал сосудистого оттенка. Батарейки FM-приемника, ежедневно проверяемые на ртутных резисторах лаборатории низких температур, заряжены до краев, звук приемника из динамиков без НЧ звенящий и четкий, так что Мадам говорит как верная оригиналу, но кардинально уменьшенная копия студийной себя.
Следующий анекдот
— Итак, это, предположительно, болезнь, алкоголизм? Болезнь вроде простуды? Или рака? Должен заметить, ни разу не слышал, чтобы кому-то велели молиться ради спасения от рака. Исключая, возможно, самые глухие районы американского Юга. Так что это значит? Вы велите мне молиться? Потому что у меня якобы болезнь? Я отказался от жизни и карьеры и пришел на девять месяцев лечения, должен работать за низкую оплату, а мне выписывают молитву? Вам что-нибудь говорит слово «ретроградство»? Я оказался в социоисторической эпохе, о которой что-то не знаю? Как это все понимать?
— Хорошо, хорошо. Хорошо. Просто-таки зашибись как хорошо. Никаких проблем. Жизнь здесь сплошная радость. Лучше себя чувствую. Сплю лучше. Здешнюю жрачку обожаю. Одним словом — лучше быть не может. Скриплю? Зубами скриплю? Тик. Качаю челюсть. Выражаю хорошесть со всех сторон. Аналогично и эта тема с веком.
— Но я же старался. Весь месяц стараюсь. Ходил на четыре собеседования. И они там, ни одно не начиналось до 11, и я такой — смысл рано вставать и высиживать, если там все равно нечего ловить до 11? Я кажный день пишу заявки. Куда мне деваться-то? Вы же меня не выгоните только из-за еб… да они мне не перезванивают. Я тут причем? Давайте, спросите Кленетт. Спросите ту девчонку Трейл, кого там, стараюсь я или нет. Вы же не можете так просто. Охренеть не встать. Я вас спрашиваю, куда мне деваться-то?
— Месяц Полного домашнего ареста только за жидкость для полоскания рта? Ого, интересный факт, из мира интересных фактов: жидкость для рта надо выплевывать! В ней, типа, 2 процента спирта!
— Насчет пердежа одного человека, я вот к вам зачем.
— Я с радостью идентифицирую себя, если вы сперва просто объясните, как кого я себя идентифицирую. Вот моя позиция. Вы требуете от меня засвидетельствовать то, чего я не знаю. К вашему сведению, это называется «давление».
— Ну так меня обвиняют в чем, в полоскании со злым умыслом?
— Я зайду, когда вы освободитесь.
— Оно вернулось. Какую-то долю секунды я еще надеялся. Проблеск надежды. И тут оно опять.
— Сперва дайте сказать только одно.
Конец октября
Год Впитывающего Нижнего Белья «Депенд»
«Всквой-ка, сына, еще попивасу, и я тебе васскажу пво гвоздь пвогваммы маиво абонемента: ето как мне довелось вживую повидать, как етот невевоятный сукин сын ставит вековд. Эт было на походе скаутского отъяда твово бватца, на котовый ты не пошел, пушта, помню, боялси, что лишний часок певед ТП не посидишь. Помнишь? Ну, я-то етот день никада не забуду, сына. Игъали пвотив Сивакуз, че там, восемь сезонов назад. Мевзавец в тот день выбил семьсят тви, а съедний у нево был в шиссят, ек-макарек, девять. Семьсят тви, ну ты пъикинь. Всквойка, сына, еще попивасу, не засиживайси. Помню, было пасмувно. Когда он бил, мы до-олго на небо засматьивались. Мячи пъямо зависали. В тот день он выбил въемя зависания в восемь точка тви секунды. Вот ето, я те скаву, мячи зависали так зависали, сына. Я-то в свои дни и до пяти не добивал. Хосподя. Весь отъяд гововил, шта в жизни не слыхали ничего вводе семьсити твех этого мевзавца. Вон Вичавдсон — помнишь Вонни, вожатого или хто он там, пводавец вазелина из Бвуклайна, Вонни — пилот в отставке, с бомбавдивовщика, — Вонни — мы тем вечевком завалились в паб, а Вонни такой, такой: ети семьсят тви гвемели, как гвебаные бомбы, с таким васкатным ВУ-УМ, как когда мужички из бомбавдивовщика их сбвасывали».
Радиопередача сразу перед полуночной передачей Мадам Психоз на полуподпольной WYYY МТИ называется «Вот в наше время было время», один из издевательских форматов технарских колледжей, где любой желающий американский студент может сбежать из лаборатории суперколлайдера или факультатива по преобразованиям Фурье минут на пятнадцать и почитать в прямом эфире пародийный текстик, где прикидывается собственным батей, обожествляющим какую-либо толстошеюю спортивную персоналию, которую батя уважал и с горькой жалостью сравнивал с тонкошеим головастым астматичным ребенком, не отрывающим своих бутылочных линз от цифровой клавиатуры. Единственное правило передачи — читать текстик надо голосом какой-нибудь дурацкой мультяшки. В отдельные вечера выходных есть и другие патрицидальные форматы, поэкзотичнее, для азиатов, латиноамериканцев, арабов и европейцев. По общему мнению, самые дурацкие голоса у азиатских мультяшек.
Хотя это и буквально детский лепет, «Вот в наше время…» все же полезное катарсическое вскрытие в стиле драматерапии — как правило, нет студента МТИ без своего особенного психологического абсцесса: ботан, задрот, зубрила, педик, дистрофик, четырехглазый, очкарик, чмошник, заморыш, чепушило, шибзденыш; разбитые толстошеими хулиганами во дворе о большую голову скрипка, ТП-лаптоп или энтомологическая морилка, — и передача может похвастаться солидными FM-рейтингами, хотя и во многом благодаря обратной инерции — отдачи в духе второго закона Ньютона от бешено популярного «Часа Мадам Психоз», пн-пт 00:00–01:00, которому она предшествует.
Студент-инженер с ночной смены на WYYY в ГВБВД, не самый большой фанат лифтов, которые двигаются по змеевидной или сосудистой траектории, избегает лифта Студенческого союза МТИ. У него свой маршрут прибытия: в обход главного входа через южный наружный слуховой проход, прихватить «Миллениал Физзи®» из автомата в клиновидной пазухе, затем от читальни в Межталамической спайке спуститься по скрипучей деревянной черной лестнице где-то до Углубления воронки, мимо этажа издательства студенческой CD-газеты «Тех-Ток» и химической вони станка для печати картриджей «только для чтения», ниже надгортанниковой темной штаб-квартиры клуба «Гилель» со звездой на дверях, минуя тяжелую дверь в кафельную сетку коридоров к кортам для сквоша и бадминтона, одному полю для волейбола и просторному Мозолистому телу с 24 высокими залами для тенниса, когда-то преподнесенными в дар выпускниками МТИ и теперь так редко используемыми, что мало кто помнит, где хранятся сетки, еще на три этажа вниз в залитые литиевыми лампами призрачно-чистые студии FM 109 — WYYY FM, транслирующие сообществу МТИ и в избранные точки вовне. Стены студии розовые и покрыты ларингиальными складками. Здесь его астме полегче: воздух разреженный и чистый, прямо под полом — трахеальные воздушные фильтры, а воздух от вентиляторов свежайший во всем Союзе.
Инженер, аспирант-практикант с больными легкими и закупоренными порами, усаживается в одиночестве за свою панель в будке звукача, настраивает пару игл и проводит саундчек единственного оплачиваемого ведущего в ночном реестре — мрачно почитаемой Мадам Психоз, чья слабая тень, а также ряд студийных эфирных телефонов едва виднеются за ширмой снаружи толстого стекла будки, — проверяя аппаратуру и передачу для четвергового выпуска. Она скрыта от чужих глаз ширмой-триптихом из кремового шифона, который подсвечен красноватыми и зеленоватыми диодами ряда телефонов, шкалами панели радиоведущей и обрамляет ее силуэт. Силуэт четко очерчен на ширме — она сидит по-турецки в своем насекомом головном микрофоне, курит. Инженеру вечно приходится поправлять микрофонную мантоньерку после великанской теменной шири инженера «Вот в наше время…». Он активирует интерком и предлагает проверить громкость микрофона Мадам Психоз. Просит звук. Любой. Он еще не открыл свою банку шипучки. Долгая пауза, в течение которой силуэт Мадам Психоз не отрывается от чего-то, что она как будто складывает в стопку на своем столике.
Через некоторое время она издает парочку взрывных звуков для настройки, чтобы при выдохе не било по ушам, — вечная проблема малобюджетного FM.
Она издает долгий «с».
Студент-инженер вдыхает из ингалятора.
— Ему нравилась некая сонная музыка снов с ритмом длинных качающихся маятников, — говорит она.
Инженер за шкалами панели напоминает человека, который одновременно настраивает обогреватель и магнитолу в машине на ходу.
— Доу, который можно предсказать, не вечный Доу, — говорит она. Инженеру двадцать три и у него крайне проблемная кожа.
— Привлекательная женщина-параплегик ищет такого же; цель отношений:
В безоконной ларингеальной студии ужасно ярко. Ничто не отбрасывает тени. Это флуоресцент в нишах на потолке с литиезированным коронным свечением двойного спектра, изобретенный в двух корпусах отсюда и стоящий в очереди на патент ОНАН. Холодный бестеневой свет анатомических театров, продуктовых в 04:00. Розовые сморщенные стены более всего наводят на мысли о гинекологии.
— Как и большинство браков, их брак строился на соглашениях и компромиссах.
Инженера из-за прохлады пробивает дрожь, он закуривает свою сигарету и говорит Мадам Психоз по интеркому, что весь диапазон громкости в порядке. Мадам Психоз — единственный ведущий на WYYY, который приходит с собственным микрофоном и Джеками, а также ширмой-триптихом. Над левой секцией ширмы — четыре циферблата, которые показывают время из разных зон, плюс диск без цифр, повешенный кем-то шутки ради, чтобы обозначить Невремя кольцезированной Великой Впадины. Стрелка часов с североамериканским восточным временем отсекает последние секунды от пяти минут молчания в эфире, которое по контракту Мадам Психоз должно предшествовать передаче. Видно, как ее силуэт очень методично тушит сигарету. Она включает сегодняшнюю синтезированную заставку и музыкальную тему; инженер поднимает переключатель и увеличивает громкость в коаксиальной сердцевине и через усилки, спрятанные над высоким навесным потолком простаивающих теннисных кортов Мозолистого тела, в антенне, торчащей на серой бороздчатой поверхности крыши Союза. Дизайн здания в чем-то почерпнут у Бэй Юймина. Почти новенький Студенческий союз МТИ, у угла Амес и Мемориал-др.,[60] Восточный Кембридж, — это гигантский головной мозг из железобетона и полимерных соединений. Мадам Психоз опять курит, слушает, склонив голову. Ее высокая ширма будет сочиться дымом весь час передачи. Студент-инженер отсчитывает пять на вытянутой руке, не зная наверняка, видит ли она его. Стоит мизинцу прильнуть к ладони, как она говорит то, что говорила каждую полночь последние три года, — открывающую реплику, которую Марио Инканденца, наименее циничный человек в истории Энфилда, Массачусетс, за рекой, преданно вслушиваясь, находит, несмотря на весь ее черный цинизм, до ужаса чарующей:
Следующий анекдот
— Вы, с седловидными носами. Вы, с атрофированными конечностями. И да, химики и чистые математики, — вы, с атрофированными шеями. Склередема Бушке. Те, что сочатся, — склеродермики. Придите же, придите все, говорит циркуляр. Гидроцефалы. Дистрофики, кахектики и анорексики. Вы, с болезнью Брэга, в тяжелых красных складках кожи. С дермальными винными пятнами, или карбункулами, или стеатоцистомами, или, не дай бог, всем сразу. Говорите, синдром Марин-Амата? Приидите. Псориатики. Затворники с экземами. И скролуфодермики. Грушевидные стеатопигики, в своих специальных слаксах. Жертвы розового лишая. Тут сказано — приидите все, о ненавистные, и мал и велик. Блаженны нищие телом. Ибо.
Пульсирующий свет антенны для воздушных судов — пурпур, резкая и такая близкая звезда, теперь, когда он сплел пальцы за затылком, откинулся и блуждает взглядом по небу, слушает, а огонек с наконечника истекает хвостом цвета из-за скорости вихря центрифуги. Овал света — кровавым гало над самой непокрытой из всех возможных голов. Мадам Психоз уже читала про УРОТ, раз или два. Он слушает, как она читает четырьмя этажами ниже, под Углублением воронки, которое переходит в хребет отопительной шахты, импровизирует по одному из PR-циркуляров Унии Радикально Обезображенных и Травмированных — агностической группы поддержки 12 шагов для тех, кого там называют «эстетически неполноценными»[62]. Иногда она читает циркуляры, каталоги и прочие PR-штуки, но не регулярно. Для некоторых вещей требуется несколько передач подряд. Рейтинги всегда солидны, как скала; слушатели держатся. Сам инженер почти уверен, что слушал бы, даже если бы ему не платили. Нравится ему приютиться в извилине, неспешно курить и пускать дым в размазанный красный эллипс антенны, мониторить эфир. Темы Мадам одновременно и непредсказуемы, и в чем-то ритмичны — больше всего напоминают волны вероятности для субадронов[63]. Студент-инженер ни разу не видел, как Мадам Психоз входит или покидает WYYY; наверное, пользуется лифтом. Сейчас 22 октября онанского года Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд».
Плюс также шесть семестров «Требований индустрии развлечений», поскольку студенты, которые надеются на карьеры профессиональных спортсменов, должны также усердно готовиться быть шоуменами, хотя и узкого и специфического вида, как говорил Инканденца, — один из немногих философских нюансов, которые ему пришлось едва ли не вбивать в головы и Аврил, и Штитта, усиленно ратовавшего за какую-то смесь теологии и очень мрачной кантовской этики.
Марио Инканденца сидел на галерке каждой лекции факультета интертейнмента ЭТА с тех пор, как три года назад, в декабре, наконец был исключен из спецшколы Уинтер-Хилл в Кембриджпорте за веселый отказ даже хотя бы попытаться поучиться по-настоящему читать, который Марио аргументировал тем, что лучше он будет слушать и смотреть. И он фанатичный слушатель/зритель. Он относится к мощному FM-приемнику «Тацуока» в гостиной дома ректора с пиететом детей на три поколения старше, слушая так же, как другие дети смотрят ТП, предпочитая моно и сидя вплотную к одному из динамиков, по-собачьи склонив голову, слушая, таращась в особое близко-среднее место, существующее только для серьезных слушателей. Близко к динамику нужно сидеть особенно тогда, когда он в ДР[65] с Ч. Т. и иногда Хэлом на позднем ужине мамы, потому что у Аврил какая-то аудиоаллергия на радиовещание и ее бьет нервный озноб от любого голоса, не исходящего из живой человеческой головы, и, хотя Аврил дала понять, что Марио может включать и настраивать призрачно-зеленую шкалу «Тацуока» когда и на что захочет, он выкручивает звук так низко, что приходится ложиться на низкий кофейный столик, чуть ли не прижиматься ухом к трепету Буфера и концентрироваться, чтобы расслышать сигнал YYY поверх разговора в столовой, который имеет тенденцию к концу трапезы становиться маниакально пронзительным. Аврил никогда не просила Марио сделать потише; он делает потише из негласного уважения к ее аудиоаллергии. Другая ее негласная, но стрессовая проблема касается замкнутых пространств, и в ДР между комнатами нет внутренних дверей, да и стен особо тоже, гостиная и столовая разделены только многоэтажной путаницей домашних растений в горшках и на тощих стульчиках разной высоты, расставленных под висящими ультрафиолетовыми лампами такой мощности, что трапезничающие приобретают небольшой загар, разнящийся в зависимости от того, где кто обычно сидит за столом. Хэл иногда украдкой жалуется Марио, что, мол, благодарю покорно, но мне так-то и днем хватает ультрафиолета более чем. Растения невероятно зеленые и буйные, и порою грозят перекрыть весь переход из столовой в гостиную, и бразильское мачете с намоткой из пеньки на рукоятке, которое Ч. Т. повесил на стену у дрожащего китайского сервиза, уже не похоже на шутку. Маман зовет растения своими «Зелеными детками», и у нее на редкость выдающийся садоводческий талант, для канадки.
— Лейкодерматики. Ксантодерматики. Вы, с челюстным вздутием. Вы, с разнообразными поражениями глазниц. Сказано, выходите из-под отраженного солнечного освещения. Выходите из-под спектрального дождя, — вещательный диалект Мадам Психоз — не бостонский. Прежде всего, слышны «р» и нет выпестованного кембриджского заикания. Это акцент человека, который либо долго избавлялся от южной напевности, либо долго ей учился. Он не глухой и звенящий, как у Стайса, но и не говор врастяжку, как у выпускников Гейнсвильской академии. Ее голос свободно модулированный и странно гулкий, будто она говорит из маленькой коробочки. Он не скучающий, не лаконичный, не ироничный, не с фигой в кармане. — Вы, с дыханием василиска, и пиореики. — Задумчивый, но и какой-то неосуждающий. Ее голос кажется Марио глубоко знакомым, как, бывает, кажутся знакомыми и отчего-то печальными некоторые запахи детства. — И стар, и млад, и пейроники, и тератомики. Френологически искаженные. Гноеточиво пораженные. Эндокринологически зловонные всех видов и сортов. Мчитесь, а не приидите, к нам. Псаммомно-носые. Радикально эктомированные. Патологически потливые с платочком в каждом кармане. Хронически гранулематозные. Вы, кого, как тут сказано, жестоко зовут Двухпакетниками — один пакет на вашу голову, второй — на голову наблюдателя на случай, если первый пакет спадет. Нелюбимые и нецелованные и нелюдимые, кто кроется в тенях. Вы, кто раздевается только в присутствии домашних питомцев. Вы, так называемые эстетически неполноценные. Оставьте свои лазареты и ублиеты, читаю я, свои шкафы, чуланы и ТП-Заставки, обретите Заботу, Поддержку и Внутренние Ресурсы, дабы примириться со своим холодящим кровь видом, гласит этот текст, пожалуй, немного хватая через край. Но нам ли судить. Тут сказано: «Объятья, а не Проклятья». Тут сказано: «Приидите и накиньте вуаль знака и характера». Пришедшие научатся любить то, что скрыто внутри. Холить и лелеять. Вы, с почти невероятно раздутыми лодыжками. Кифотики и лордотики. Неизлечимые целлюлитики. Тут сказано: «Прогресс, а не Идеал». Тут сказано: «Идеальных Не Бывает». Смертельно благовидные: добро пожаловать. Актеонизирующие, бок о бок с Медузоидами. Папулики, макулярики, альбиники. Как медузы, так и одалиски: приидите и обретите общий язык. Все залы для встреч — без окон. Это курсивом: все залы для встреч без окон», — плюс музыка, которую она выбрала для аккомпанемента этой бесстрастной читке, странно завораживает. Никогда не угадаешь, что прозвучит дальше, но через некоторое время возникает какой-то паттерн — мотив или ритм. Сегодняшний фон каким-то образом согласуется с тем, как она читает. Не чувствуется движения. Не чувствуется, что музыка к чему-то рвется. А что представляешь, когда она читает, — как что-то очень тяжелое раскачивается на конце длинной веревки. Достаточно минорно, чтобы казаться жутковатым на фоне гулкого напева голоса и позвякивания зубцов и фарфора, с которым родные Марио ужинают салатом с индейкой, пареными крозье и запивают лагером, молоком и vin blanc [Белое вино (фр.).] из «Халла» за растениями, омытыми фиолетовым светом. Марио видит затылок Маман высоко над столом, за ним левее — большую правую руку Хэла, дальше профиль Хэла, когда он наклоняется укусить. У его тарелки лежит мяч. Игрокам ЭТА, кажется, приходится есть шесть-семь раз в день. Хэл и Марио пришли на ужин в ДР в 21:00 после того, как Хэл что-то учил для пары мистера Лита, а потом куда-то пропал на полчаса, пока Марио ждал, опершись на свой полицейский замок. Марио трет нос основанием ладони. У Мадам Психоз неироничное, но в целом мрачное мировоззрение. Одна из причин, почему Марио так одержим ее передачей, — он отчего-то уверен, что Мадам Психоз сама не чувствует завораживающие красоту и свет, которые излучает в эфир. Он представляет, как встречается с ней и говорит, что ей самой стало бы лучше, если бы она послушала собственную передачу, правда-правда. Мадам Психоз — одна из всего двух людей, с которыми Марио хотел бы поговорить, но побоялся бы. В его голове всплывает слово «периодический».
Читайте также: