Анекдот про сергея кузьмича
Обновлено: 24.04.2024
Фраза недорассказанного анекдота звучит как камертон того мира, который выстроили на сцене режиссер Виктор Рыжаков и художник Мария Трегубова. Роман Толстого в сценической версии БДТ превращен в трагическую клоунаду, в которой похоронный звон по расколовшемуся миру смешался с пугающим обаянием рождественской сказки.
Белый праздник в доме Ростовых: белая елка, белые игрушки, выбеленные лица домочадцев. Пока старшие неторопливо ведут благодушную беседу, с удобством восседая на диванчике, дети за их спинами играют в странные игры. С застывшими масками-лицами шаг за шагом отходят куда-то вглубь и приговаривают:
Мадригал Настасьи Хрущевой на стихи Алексея Фишева («Оргазм Нострадамуса»), стилизованная святочная считалочка, звучит роковым предвестием, отсылая к мейерхольдовско-блоковскому «Балаганчику» с его карнавальной эсхатологией.
Два пространства — живой план и видео-проекция — сосуществуют в сложных взаимосвязях. С одной стороны, камера, как лупа, жадно всматривается в лицо прильнувшего к ней персонажа, силясь прорваться за маскирующие слои белого грима. С другой, для каждого из героев, камера — желанный портал в трехмерный мир, в мир объема и сложности, спасение от навязанной шарнирности и марионеточности. В поисках спасения подползает к камере Пьер Безухов, но камера превращается в фотоаппарат, отливая в свадебную фотографию нелепое семейное приключение. Ближе к финалу проекция выплеснется за пределы экрана, как будто мир реальный с его будущими катастрофами затопил эту заповедную благодать с ее тетушками, дядюшками, балами и офицерами.
Роман Толстого помещен в музейный контекст: театр априори отказывается играть в девятнадцатый век, обживать стилизованные гостиницы и реконструировать давно утраченный этикет. Спектакль Рыжакова решен в жанре интерактивного путеводителя, в котором вместо страниц — ожившие картонные экспликации. Здесь масштабность исторических событий вытеснена за сцену, непоправимость войны остается лишь в трагических масках персонажей да в ярко намалеванных на заднике всполохах пожара и тревожном звоне колоколов. Да и то, нет в этом никакого жизнеподобия, лишь искусственность оперной декорации. Ближе к финалу застрекочут взрывающиеся петарды, яркие блики поползут по холстам, но этот фейерверк в честь военной победы будет больше похож на бомбежку.
Экскурсоводом спектакля становится Алиса Фрейндлих. С книгой в руке она блуждает между героями, деля композицию спектакля на главки, обозначая место действия. В ее интонации, особенно поначалу, чувствуется досадливый дидактизм с примесью желчи: как школьников, уличает она зрителей в незнании романа. Ее речь пересыпана нелепыми цитатами из школьных сочинений, давно превратившимися в расхожие, никого уже не веселящие, анекдоты. Эта навязчивость «баяна» утомляет необязательностью и недостатком иронии, впрочем, гораздо интереснее следить за отношениями рассказчицы с историей. Фрейндлих, из наблюдательницы постепенно превращающаяся в неравнодушного комментатора, а потом и в участницу, замещает собой Наташу, и это, может быть, самый щемящий мотив спектакля, заставляющий вспомнить «Алису», с которой начался БДТ Могучего. Наташа, давно выросшая в Наталью Ильиничну, становится той нитью, которая связывает, казалось бы, мало сообщающиеся между собой эпохи, оживляя этот уплощенный в современном сознании, уложенный в беглые пересказы мир.
Спектакль идет неспешно, условная Москва сменяется условными Лысыми горами, и первые минут сорок кажутся стильной, но все же иллюстрацией. «Война и мир» Толстого — спектакль с медленным разгоном: стремительный и остроумный балаган вокруг смерти старого князя Безухова уступает место не всегда точным подробностям семейной жизни. Спектакль устроен так, что вторая часть объясняет, оправдывает первую: живое, неправильное, трагическое, лишь намеченное вначале, прорастает апокалиптическим, почти публицистичным финалом.
Следующий анекдот
Если не путаю там в одной из глав рассказывают анекдот про русского посла во Франции. Вязмитинов или нет, не вспомню. Суть анекдота: При русском после Наполеон роняет носовой платок, ожидая, что он его услужливо поднимет. Посол тут же роняет свой платок, и сам же его поднимает)). Тонкий юмор! Высшее общество как-никак))
Следующий анекдот
— Хотя это — ерунда. Сила удара по детонатору у морских мин должна быть очень велика, — рассуждал Семёнов, — иначе простой шторм или случайная рыба могли бы все мины подорвать…
На горизонте показались зыбкие очертания судна.
— Эй! Мы здесь! — заорал Володя.
Семёнов достал из кармашка жилета свисток — пронзительные трели понеслись над водой.
Чердынцев, глядя на него, тоже стал свистеть в свой сигнальный свисток.
Их не слышали и не замечали. Они свистели и свистели, пока не устали.
— Интересно… У нас свистки а разных тональностях работают.
— Ну и что? — не понял прокурор.
— Можем мелодию простую исполнить. «Болеро», например. Можем что-нибудь из современных авторов, если классика не нравится… Володя, ты как? Я «битлов» люблю.
Прокурор оглядел открытое лицо милиционера Семёнова:
— Серёжа, ты идиот?
— Я что, похож на идиота? — после недолгого размышления уточнил Семёнов.
— Похож, — моментально отозвался Чердынцев.
— Время поджимает! Пакет уже вскрывать нужно! — торопил капитан-лейтенант. Каюту уже переворошили основательно. — Господи! Угораздило меня связаться с вами, мазутами!
— Найдём! Он тут должен быть… — успокаивал его Кузьмич.
Сергею Олеговичу стало муторно.
— Где тут вода? — поинтересовался он.
— Тут вокруг вода! — заорал капитан-лейтенант. — Крышка! Абордажный лом с хреном во все дыры! Мазуты жидкие под солидолом!
— Не волнуйся, всё будет нормально, даже хорошо… — бормотал Кузьмич, разливая по новой из почти опустевшей бутыли.
Сергей Олегович выбрался из каюты. Прошёл по тёмному коридору. По крутому трапу поднялся наверх — светлая рубка. Огляделся — в нише стоял пустой стакан. Рядом, как и положено, две кнопки; надписи гласили — «С газом» и «Без газа».
Сергей Олегович протёр стакан, поставил его на место. Задумался, какой водички выпить… Решил — нажал кнопку «Без газа». Где-то наверху прогрохотало, корабль качнуло. Вода не пошла.
Тогда Сергей Олегович нажал на кнопку «С газом». Снова прогрохотало и качнуло…
Крылатая ракета, оставляя за собой тёмный след от порохового ускорителя, пошла от катера в небо…
— Мать твою! Краб мазутный! — ворвался в рубку капитан-лейтенант. — Ты чего наделал?!
Следом за ним показались Кузьмич и Лёва.
— Водички хотел попить… — указал на кнопки Сергей Олегович. — Только они не работают… Нет воды.
— О-О-О. — простонал офицер и, сжимая кулаки, пошёл на Сергея Олеговича.
— Ты чего?! — набросились на него Кузьмич и Лёва, стараясь успокоить.
— Кто привёл его?! — орал капитан-лейтенант. — Откуда на моём корабле оказалась эта мазутная помесь павиана с килькой!
Мужик он был здоровый, волочил за собой и Лёву и Кузьмича. В рубку вбежал мичман. Ничего не понял, глядя на возню.
— Капитан, ушли ракеты? — поинтересовался он.
Этот вопрос как-то отрезвил капитан-лейтенанта. Тот подумал и посоветовал:
— Сходи и посмотри.
— Почему я! Как что — так я! Может, они на палубе тихо себе лежат, а совсем не улетели… — мичман заметил, как меняется лицо у капитана, отпрянул в сторону. — Есть проверить! Старшина Пуртов! Проверить визуально — ушли ли ракеты!
— Матрос Конопкин! Салага, проверь — улетели сардельки или на палубе дымятся! — донёсся голос, вероятно, старшины.
— Почему я. — голос, вероятно, матроса Конопкина.
— Стрельбы были? — поинтересовался Кузьмич. — Я давно хотел посмотреть, как ракеты летают. Как отстрелялись?
— Вот у него спроси, как он отстрелялся! — кивнул на Сергея Олеговича капитан-лейтенант.
— Кнопки, я думал, для воды, — оправдывался Сергей Олегович. — И написано же: «С газом» и «Без газа». Стакан стоит. Зачем путать людей?
— Что вы понимаете в военно-морском юморе, мазуты береговые!
— Капитан! Ушли ракеты! — радостно доложил мичман.
Капитан-лейтенант побледнел и выбежал из рубки.
— Чего-то я на самом деле не понимаю их юмор, — признался Сергей Олегович. — Специфический очень…
Над головой прокурора и сержанта что-то с рёвом пронеслось, оставляя тёмный след. Затем ещё что-то…
На горизонте с небольшим интервалом рвануло.
— Что это? — попытался рассмотреть Семёнов.
— Что с нами будет. — пребывал в прострации Чердынцев.
— Вроде ракеты прошли? — забеспокоился сержант.
Прокурора ничего не интересовало — он полностью потерял вкус к жизни.
Капитан-лейтенант закрылся в гальюне. Достал табельное оружие, передёрнул решительно затвор пистолета. Подумал… Расстегнул брюки — на пол упал пакет. Секретный пакет из штаба. Слёзы затуманили его глаза.
— Боже мой. Почему?! — вырвалось из глубин его задубевшей в море души.
В дверь забарабанили:
— Товарищ капитан-лейтенант! На связи командующий флотом! Вас требуют.
Капитан-лейтенант подумал, поставил пистолет на предохранитель и вышел.
Огромная махина корабля, тяжело присевшего под грузом ракет, орудийных установок и антенн, мощно рассекала волны.
На командном пункте большого противолодочного корабля наблюдалось обилие приборов и офицеров.
Вице-адмирал, моложавый и подтянутый, быстро сообщил в трубку:
— Говорит командующий учениями. Отличная работа, товарищ капитан третьего ранга… Нет, я не ошибся — именно капитан третьего ранга. Спасибо за стрельбы и удачи в службе! — Затем оглядел участников штаба учений: — Вот, учитесь, товарищи! Две цели двумя ракетами… Что у нас с минным тралением.
Кузьмич и Лёва смотрели, как капитан-лейтенант медленно опустил трубку.
— Мне кап-три дали… — тихо ответил он. — Наверное, куда-то попали… — покосился на Сергея Олеговича.
— А то! Я бы удивился, если бы мимо пошли! — расцвёл Кузьмич. — У нас Серёга, знаешь, как из ружья на охоте садит! А тут — ракета!
Капитан третьего ранга, пока ещё в погонах капитан-лейтенанта, отложил в сторону злополучный пакет из штаба.
— Приказ — идём на базу! — отдал он команду по внутренней связи.
— Звание обмыть надо. Да и стрельбы наши тоже… — напомнил Кузьмич. — Что ты говорил насчёт «Малютки»?
— По левому борту в трёх кабельтовых — человек за бортом! — донеслось из динамика. — Точнее, два человека…
Володя Чердынцев болтался на волнах в ярком оранжевом жилете и слушал свисток Семёнова.
У милиционера оказался неплохой слух. Над тишиной водной глади разносились звуки «Let it be» (Lennon and McCartney) в аранжировке сержанта Семёнова.
Рядом покачивалась в такт музыки пузатая рогастая мина.
Убаюканный музыкой, прокурор даже не заметил, как подошёл к ним на малых оборотах ракетный катер.
— Семёнов! Не свисти, денег не будет. — заорал милиционеру Кузьмич.
— Осторожно! Здесь мина! — закричали в ответ Семёнов и Чердынцев.
— Это учебная… — успокоил их мичман, перевешиваясь через борт корабля к потерпевшим крушение. — Потерял кто-то, наверное. Вы что тут делаете, в районе военных боевых стрельб?!
— Рыбу ловили, — объяснил прокурор. — Кузьмич! Лёва! Серёженька! — заметил он на палубе знакомые лица. — Спасены! Спасены!
С борта им спустили штормовой трап, помогли подняться на палубу.
— Как вы здесь оказались? — подозрительно спросил Кузьмич.
— Долгая история, — вздохнул Семёнов. — Кузьмич, ты мужественный человек?
Следующий анекдот
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, – родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы. Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда-то красивая, представительная женщина, сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели как домашние Пьер и Элен – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней, и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой-то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам с шутливой улыбкой на губах последнее – в середу – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичом Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал-губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так-таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал, смеясь, князь Василий. – «Сергей Кузьмич… со всех сторон… Со всех сторон, Сергей Кузьмич…» Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей… всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто-то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола проговорила Анна Павловна, – c’est un si brave et excellent homme, notre bon Viasmitinoff…[304]
Все очень смеялись. На верхнем, почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – все было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, все хорошо идет; нынче все решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, a в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «Да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе-счастливой». «И что за глупость все то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников, – вот это счастие!»
Читайте также: