На много лет удивительной загадкой оставалась для меня лунная соната

Обновлено: 24.12.2024

Соната для фортепиано № 14, до-диез минор, opus 27, № 2 “quasi una Fantasia”.
Сочинена: 1800–1801.
Издана: март 1802.
Посвящена: Джульетте Гвиччарди.
Получила название (не от автора): “Лунная соната”.

Таковы первые, так сказать, инвентарные данные об этом музыкальном шедевре.
Что скрывается за этими сухими фактами?
Такая ли уж лунная “Лунная соната”?

Название сонаты “Лунная” принадлежит не Бетховену. Так ее уже после смерти композитора – в 1832 году – окрестил немецкий поэт Людвиг Рельштаб. Ему представилось, что Бетховен в первой части звуками запечатлел образ люцернского озера тихой лунной ночью. Нет никаких исторических доказательств того, что Бетховен именно это имел в виду. Более того, можно почти с уверенностью утверждать, что Бетховен, будь он жив в момент рождения этой метафоры и знай он о ней, вряд ли испытал бы от нее восторг. “Я употребляю это освященное обычаем название, – пишет Ромен Роллан, – придавая ему не большее значение, чем удачно найденной ассоциации образов или, скорее, впечатлений”. Мы помним, как Бетховен предупреждал в связи с Пасторальной симфонией, произведением, куда более располагающим к тому, чтобы видеть в нем зарисовки природы, что это не столько такие зарисовки, сколько выражение состояния души человека, оказавшегося на природе.

Летом 1801 года Бетховен проводил время в Коромпе, и традиции здешних мест связывают воспоминания о Бетховене, сочиняющем “Лунную сонату”, с парком в Коромпе. Но они, эти традиции, не связывают – что совершенно правильно – эти воспоминания с водной стихией, как это делает Рельштаб. Первая часть “Лунной сонаты”, даже если и согласиться с лунным ее свечением, – это совершенно не баркарола. Но и сама пресловутая “лунность” сонаты (с большой натяжкой о ней можно говорить только в связи с первой частью) отнюдь не столь очевидна, как это может вытекать из невероятной популярности и уже абсолютной смысловой стертости словосочетания “лунная соната”. Человек, имевший полное право высказываться о музыке – Гектор Берлиоз, – считал, что первая часть сонаты рисует атмосферу не столько “лунной ночи”, сколько “солнечного дня”.

Что значит и почему “quasi una Fantasia”?

“Лунная соната” – четырнадцатая в ряду фортепианных сонат Бетховена (всего он написал тридцать две сонаты для фортепиано). Как явствует из приведенных инвентарных данных, она имеет также обозначение: “Opus 27, № 2”. Объясняется это тем, что многие свои произведения одного жанра – фортепианные сонаты, трио, квартеты – Бетховен, когда издавал, объединял в одну публикацию (в одно нотное издание). Это была распространенная издательская практика того времени. Данный опус объединяет две фортепианные сонаты – по порядковым их номерам – № 13 и 14.

Так вот, до этого опуса Бетховен писал сонаты как сонаты, если можно так выразиться о творениях гения, каждая из которых – неповторимый шедевр, например, “Патетическая соната” или Соната № 7 с ее гениальным Largo. Вот видите, у нас уже много раз проскальзывало слово “соната”. И теперь, чтобы объяснить вынесенную в заголовок этого раздела статьи ремарку Бетховена, необходимо хотя бы кратко сказать, что значит этот термин.

К тому времени, когда Бетховен стал писать свои фортепианные сонаты, этот жанр, или точнее – музыкальная форма, уже прошел долгий путь развития. Я не буду здесь описывать этапы этого пути, скажу только, что поначалу термин “соната” обозначал пьесу, исполнявшуюся на музыкальных инструментах (от итал.sonare – звучать), в отличие от термина “кантата”, обозначавшего вокальное произведение (со временем собственно кантату) и происходившего от итал. cantare – петь. Бурно развиваясь, соната к началу XIX века – особенно в руках великих венских композиторов Гайдна, Моцарта, Бетховена – превратилась в многочастное (как правило, трехчастное, реже – четырехчастное и совсем редко – двухчастное) произведение, построенное по определенным формальным принципам. И главным из этих принципов было наличие в первой части (по крайней мере в первой, но могло быть и в других частях) двух разнохарактерных тем (образов), вступающих в драматические взаимоотношения по ходу их развития. Как правило, эти темы символизируют в классической сонате мужское и женское начало, придавая конфликту острый психологический характер.

Гениальность Бетховена заключается, помимо многого прочего, в том, что эту общую схему он всякий раз превращает в уникальный психологический конфликт. Потому чрезвычайно трудна – да и, вероятно, излишня – дальнейшая классификация формальных аспектов бетховенских сонат. Но одно обстоятельство отметить все же необходимо: первая часть “Лунной сонаты” не подпадает под эти структурные особенности, которые делают инструментальную пьесу сонатой. В ней нет двух разнохарактерных тем, вступающих в конфликт друг с другом. И в этом смысле “Лунная соната” – не соната. Она соната в том смысле, что состоит из трех частей, причем как раз в финале мы видим те самые принципы сонаты, о которых говорилось выше. В финале! Но не в первой части. В этом кроется причина того, что Бетховен, не желая вводить в заблуждение будущего потенциального покупателя своего произведения, предупреждает его ремаркой, что эта соната “вроде бы как фантазия”. Теперь не может быть никаких претензий. Итак…

Adagio sostenuto. Первая часть сонаты. Бетховен начинает эту сонату тем, что обычно является средней частью такого цикла – медленной, сумрачной, довольно скорбной музыкой. Александр Серов, замечательный русский композитор и блестящий музыкальный критик, находит в первой части сонаты выражение “смертельного уныния”.

Здесь три необычайно выразительных и очень ясно различимых – и, вероятно, тут кроется причина огромной популярности этой части – музыкальных элемента: “спокойное движение как бы хоральных аккордов, определяемое движением басовых октав; гармоническая триольная фигурация, с неумолимостью проходящая через всю часть, – сравнительно редкий у Бетховена пример выдержанного через все сочинение однообразного ритмического движения, так часто встречающегося у Баха, и, наконец, скорбный малоподвижный мелодический голос, ритмически почти совпадающий с линией баса. Соединяясь в одно гармоническое целое, каждый из этих элементов живет самостоятельной жизнью, образуя непрерывную живую декламационную линию, а не “подыгрывая” только свою партию к ведущему голосу”. Так очень точно характеризуют эту часть профессор А.Б.Гольденвейзер.

Здесь я должен сделать небольшое отступление. Необходимо обратить внимание на то, что нотный текст – я имею в виду любой нотный текст, не только этой сонаты – содержит очень мало указаний для исполнителя. Причем парадокс состоит в том, что, сколько бы их, этих указаний, ни было (известны композиторы, чьи ноты испещрены всевозможными пометками), их всегда будет мало с точки зрения фиксации всех аспектов исполнения произведения. Из этого факта можно сделать по крайней мере два прямо противоположных вывода: 1) раз исполнительских указаний мало и они все равно не характеризуют исполнение во всей его полноте, бог с ними, будем играть “как хочется” (для меня такой вывод неприемлем); 2) раз указаний этих мало, отнесемся к каждому из них с величайшим вниманием, как к выражению воли гениального композитора (для меня единственно возможный вывод). Так вот, ценнейшим указанием темпа в этой части являются не только итальянские термины, означающие очень медленный темп, но и определенное указание на то, что пульсом здесь является полутакт. И если исполнитель учтет это требование Бетховена, то его исполнение этой части с точки зрения физического времени окажется более быстрым, чем то, к какому привык наш слух, но при этом единицей пульсации будет именно та, какую имел в виду Бетховен.

Однако следует остановиться в рассуждениях об интерпретации, поскольку без живого звучания музыки все доводы будут слишком абстрактны. Но тем не менее я призвал бы читателя внимательно отнестись к различным трактовкам и задуматься над тем, что в них соответствует намерениям (порой очень глубоко сокрытым) композитора, а что идет вразрез с ними.

Allegretto – вторая часть сонаты. Замечательные слова написаны об этой части профессором Генрихом Нейгаузом в его книге “Об искусстве фортепианной игры”. Нейгауз называет это “почти невесомое Allegretto” “зыбким”, “скромным”, “утонченным” и одновременно “страшно простым”. “Утешительное” настроение (в духе Consolation1) второй части, – пишет он, – у недостаточно чутких учеников легко переходит в увеселительное scherzando, в корне противоречащее смыслу произведения. Я слышал десятки, если не сотни раз такую трактовку. В таких случаях я обычно напоминаю ученику крылатое словцо Листа об этом Allegretto: “une fleur entre deux abimes”2 и стараюсь ему доказать, что аллегория эта не случайна, что она удивительно точно передает не только дух, но и форму сочинения, ибо первые такты мелодии напоминают поневоле раскрывающуюся чашечку цветка, а последующие – свисающие на стебле листья. Прошу помнить, что я никогда не “иллюстрирую” музыку, то есть в данном случае я не говорю, что эта музыка есть цветок, – я говорю, что она может вызвать духовное, зрительное впечатление цветка, символизировать его, подсказать воображению образ цветка”.

Тот же А.Серов, которого я уже упоминал, правда, слегка иронизировал по поводу этой очень поэтичной метафоры Листа: “Позабываю сказать, что в этой сонате есть еще скерцо. Нельзя не удивляться, как тут замешалось это скерцо, не имеющее никакого отношения ни к предыдущему, ни к последующему. Это цветок между двух пропастей, сказал Лист. Пожалуй! Но такое место, я полагаю, не слишком эффектно для цветка, так что с этой стороны метафора г. Листа, может быть, и не лишена верности”.

Кто была Джульетта Гвиччарди?

Лучшее, что написано об этой юной вдохновительнице Бетховена, это страницы в книге Ромена Роллана “Бетховен, Великие творческие эпохи. От “Героической” до “Аппассионаты”. Третье приложение в этой книге называется “Сестры Брунсвик и их кузина из “Лунной”. Название звучит по-русски несколько коряво, но очень интересно по сути. Нам ничего не остается, как перелистать эти страницы.

Джульетта, дочь графа Гвиччарди, получившего назначение в Вену надворным советником при Богемской канцелярии, появилась в Вене в конце 1800 года. Бетховен, как только узнал ее, тут же воспламенился. Джульетта была еще совсем юная. “Немногим старше шекспировской Джульетты и не менее соблазнительна”, – констатирует Ромен Роллан. Бетховен был уверен, что Джульетта испытывает к нему самые нежные чувства. Он писал Ф.Вегелеру (16 ноября 1801): “Перемена, происшедшая во мне теперь, вызвана милой чудесной девушкой, которая любит меня и любима мною”. Много лет спустя, в 1823 году, Бетховен, тогда уже глухой и общавшийся с помощью разговорных тетрадей, беседуя с Шиндлером, написал: “Я был очень любим ею и более, чем когда-либо, был ее мужем…”

Тогда же, в 1801 году, Бетховен дает Джульетте уроки музыки. Он не берет платы с юной графини, а она в свою очередь дарит ему дюжину рубашек, которые сама сшила. Зимою 1801 – 1802 годов Бетховен сочиняет и посвящает Джульетте эту свою сонату. Разочарование уже наступило: с первых месяцев 1802 года Джульетта выказывает явное предпочтение молодому графу Роберту Галленбергу, который был всего на год старше ее и тоже занимался композицией (он имел наглость ставить свои сочинения в одни программы с бетховенскими симфониями). В марте соната – с посвящением Джульетте – была опубликована в Бонне издателем Зимроком. “Иллюзия длилась недолго, – пишет Ромен Роллан, – и уже в сонате видно больше страдания и гнева, чем любви. Через полгода после этой бессмертной оды Бетховен в отчаянии пишет “Гейлигенштадское завещание” (6 октября 1802 года)”. Некоторые бетховеноведы считают, что именно Джульетте Гвиччарди было адресовано письмо (так и не отправленное Бетховеном или оно возвратилось от адресата?), известное как письмо “К Бессмертной возлюбленной”. Оно было обнаружено после смерти Бетховена в потайном ящике его гардероба. Как бы то ни было и как бы ни решать вопрос с его датировкой – от чего, конечно, многое зависит в вопросе установления адресата, то есть того, кто была той самой “Бессмертной возлюбленной”, – миниатюрный портрет Джульетты Бетховен хранил вместе с этим письмом и “Гейлигенштадским завещанием”.

“Памятник любви, который он (Бетховен. – А.М.) хотел создать этою сонатою, – пишет А.Серов, – очень естественно обратился в мавзолей. Для такого человека, как Бетховен, любовь не могла быть ничем другим, как надеждою загробною и скорбью, душевным трауром здесь на земле”.

В истории музыки мало найдется произведений, которые могут сравниться по популярности с “Лунной сонатой”. Кто и как только не приспосабливал этот бетховенский шедевр – каждый для своих целей. Впечатляющую картину жизни “Лунной сонаты” (а порой одного только ее названия) в наши дни дает Интернет. Сайтов, содержащих сведения о “Лунной сонате” (вернее, открывающихся на запрос “Лунная соната”), в одном только англоязычном Интернете на сегодняшний день имеется 6861! Чего здесь только нет. И кто только не паразитировал на невероятной популярности этого произведения.

Множество транскрипций было сделано с целью дать возможность прикоснуться к этому творению не только пианистам. Вот всего несколько примеров:

– переложение сонаты для гитары сделал известный исполнитель на этом инструменте Марсель Робинсон;
– известный дирижер Антал Дорати сделал оркестровку сонаты, чтобы использовать ее для хореографической постановки;
– аранжировал “Лунную сонату” для своего джаз-оркестра знаменитый американский тромбонист и аранжировщик Гленн Миллер. (Не путать с его же “Лунной серенадой”.)

К чему только не применяли это словосочетание – “лунная соната”! Это романтическое название стало кодовым для одной из разрушительных атак агонизировавшего германского фашизма – авиационного налета на Ковентри (Англия) в 1945 году.

“Лунная соната” вдохновляла скульпторов и художников:

– Пауль Блох в 1995 году изваял мраморную скульптуру, которую назвал “Лунная соната” (я был бы рад, если бы мне объяснили, почему это “Лунная соната”, а не “Рождение нового дня” или “Размышление”):

– Ральф Харрис Хаустон написал картину, которую назвал “Лунная соната” (тот же вопрос возникает и в этом случае):

– американская ювелирная фирма “Bright Bear Jewelry” в своей “Коллекции тысячелетия” представляет жемчужное колье, названное его создателями “Лунная соната”.

Или вот такое фантастическое использование любимого образа:
– одна из западных фирм предлагает кофе “Лунная соната”;
– “Лунная соната” – такое прозвище получил жеребец (?!), выведенный в США.

Следующая загадка

Соната имеет подзаголовок «в духе фантазии» (итал. quasi una fantasia), поскольку в ней нарушена традиционная последовательность частей «быстро-медленно-[быстро]-быстро». Вместо этого, соната имеет линейную траекторию развития - от медленной первой части к бурному финалу.

В сонате 3 части:
1. Adagio sostenuto
2. Allegretto
3. Presto agitato

Соната была написана в 1801 и опубликована в 1802 году. Это период , когда Бетховен всё больше жаловался на ухудшение слуха, однако продолжал пользоваться популярностью в венском высшем обществе и имел множество учеников и учениц в аристократических кругах. 16 ноября 1801 года он писал своему другу Францу Вегелеру в Бонн: «Перемена, происшедшая во мне теперь, вызвана милой чудесной девушкой, которая любит меня и любима мною. В эти два года было несколько волшебных моментов и впервые я чувствовал, что женитьба может сделать человека счастливым».

Считается, что «чудесной девушкой» была ученица Бетховена, 17-летняя графиня Джульетта Гвиччарди, которой он посвятил вторую сонату Opus 27 или «Лунную сонату» (Mondscheinsonate).

Бетховен познакомился с Джульеттой (приехавшей из Италии) в конце 1800 года. К ноябрю 1801 года относится цитированное письмо Вегелеру, но уже в начале 1802 года Джульетта предпочла Бетховену графа Роберта Галленберга, посредственного композитора-любителя. 6 октября 1802 года Бетховен написал знаменитое «Гейлигенштадтское завещание» — траги­ческий документ , в котором отчаян­ные мысли об утрате слуха сочетаются с го­речью обманутой любви. Мечты были окончательно развеяны 3 ноября 1803 года, когда Джульетта вышла за графа Галленберга замуж.

Популярное и удивительно проч­ное название «лунной» укрепилось за сонатой по инициативе поэта Людвига Рельштаба, который (в 1832 году, уже после смерти автора) сравнил музыку первой части сонаты с пейзажем Фирвальдштетского озера в лунную ночь.

Против подобного наименования сонаты не раз возражали. Энергично протестовал, в частно­сти, Л. Рубинштейн. «Лунный свет, — писал он, требует в музыкальном изображении чего-то мечтательного, меланхолического, задумчивого, мир­ного, вообще нежно светящего. Первая же часть сонаты cis-moll трагическая с первой до послед­ней ноты (на это намекает и минорный лад) и та­ким образом представляет подернутое облаками небо — мрачное душевное настроение; последняя часть бурная, страстная и, следовательно, выра­жающая нечто совершенно противоположное крот­кому свету. Только маленькая вторая часть допускает минутное лунное сияние. ».

Это одна из самых популярных бетховенских сонат, и одно из самых популярных фортепианных произведений вообще («Лунная соната» в поп-культуре).

Первая часть, до диез минор, написана в форме, близкой к усеченной сонатной. Она открывается октавными аккордами в левой руке и триольными фигурациями в правой. Мелодия, которую Берлиоз назвал «плачем», проходит в основном в правой руке на фоне остинатных триолей. Часть исполняется pianissimo (очень тихо), достигая в кульминации лишь mezzo forte.

Это adagio sostenuto производило и производит огромное впечатление на слушателя; так, Берлиоз назвал его «одной из тех поэм, которые не в силах выразить человеческий язык». Произведение было очень популярно и при жизни Бетховена, что несколько раздражало самого композитора, который как-то заметил своему ученику Карлу Черни: «конечно, я написал вещи и получше».

Александр Серов находит в первой части сонаты выражение «смертельного уныния».

Эта часть состоит из трех необычайно выразительных и очень ясно различимых музыкальных элементов, как пишет А. Б. Гольденвейзер: "Спокойное движение как бы хоральных аккордов, определяемое движением басовых октав; гармоническая триольная фигурация, с неумолимостью проходящая через всю часть, — сравнительно редкий у Бетховена пример выдержанного через все сочинение однообразного ритмического движения, так часто встречающегося у Баха, и, наконец, скорбный малоподвижный мелодический голос, ритмически почти совпадающий с линией баса. Соединяясь в одно гармоническое целое, каждый из этих элементов живет самостоятельной жизнью, образуя непрерывную живую декламационную линию, а не «подыгрывая» только свою партию к ведущему голосу."

Вторая часть представляет собой довольно обычное скерцо и трио, момент относительного спокойствия перед бурным финалом. Она написана в ре-бемоль мажоре, энгармонически равном до-диез мажору, параллельному тональности первой части (до-диез минор). Франц Лист описывал вторую часть, как "цветок между двух пропастей". Динамически здесь доминирует пиано, однако яркие сфорцандо и противопоставления форте-пиано придают музыке достаточно жизнерадостный общий характер.

Генрих Нейгауз, «Об искусстве фортепианной игры»: "«Утешительное» настроение второй части у недостаточно чутких учеников легко переходит в увеселительное скерцандо, в корне противоречащее смыслу произведения. Я слышал десятки, если не сотни раз такую трактовку. В таких случаях я обычно напоминаю ученику крылатое словцо Листа об этом аллегретто: «Это цветок между двух пропастей», и стараюсь ему доказать, что аллегория эта не случайна, что она удивительно точно передает не только дух, но и форму сочинения, ибо первые такты мелодии напоминают поневоле раскрывающуюся чашечку цветка, а последующие — свисающие на стебле листья. Прошу помнить, что я никогда не «иллюстрирую» музыку, то есть в данном случае я не говорю, что эта музыка есть цветок, — я говорю, что она может вызвать духовное, зрительное впечатление цветка, символизировать его, подсказать воображению образ цветка."

Александр Серов: "Позабываю сказать, что в этой сонате есть еще скерцо. Нельзя не удивляться, как тут замешалось это скерцо, не имеющее никакого отношения ни к предыдущему, ни к последующему. «Это цветок между двух пропастей», сказал Лист. Пожалуй! Но такое место, я полагаю, не слишком эффектно для цветка, так что с этой стороны метафора господина Листа, может быть, и не лишена верности."

Финал (снова в до♯ миноре) написан в сонатной форме, и это наиболее развернутая часть сонаты. Бетховен применит такой же подход - перенесение "центра тяжести" в финальную часть - в сонатах Opus 27 №1 и Opus 101.

Сочетание сложных хроматизмов и очень быстрых акцентированных арпеджио делают эту часть одной из наиболее сложных и даже виртуозных произведений для фортепиано соло, требуя от исполнителя превосходных технических навыков для соблюдения авторских указаний метронома.

Считается, что именно третья часть «Лунной сонаты» была образцом и вдохновением для Фантазии-экспромта Шопена.

Ромен Роллан: "Внезапное адажио… пиано… Человек, доведенный до крайности, умолкает, дыхание пресеклось. И когда через минуту дыхание оживает и человек поднимается, кончены тщетные усилия, рыдания, буйства. Все сказано, душа опустошена. В последних тактах остается только величественная сила, покоряющая, укрощающая, принимающая поток."

Интенсивное использование сфорцандо в сочетании с несколькими стратегически расположенными пассажами фортиссимо создает ощущение очень мощного звучания всей части, несмотря на формальное преобладание piano.
В этом бурном сонатном аллегро две основные темы, в которых использованы разные техники варьирования.

Педаль в «Лунной сонате».

В начале сонаты стоит указание Бетховена по-итальянски: «Должно играть всю пьесу (имеется в виду первая часть) очень деликатно и без демпферов» ("Si deve suonare tutto questo pezzo delicatissimamente e senza sordino"). Однако, современные инструменты имеют значительно большее время звучания открытой струны, чем рояли времен Бетховена, поэтому при выполнении этой авторской рекомендации создается очень размытое и диссонирующее звучание.

Одним из способов решения этой проблемы является использование аутентичных инструментов или их копий. Сторонники такого "исторического" подхода к исполнению находят возможным точное выполнение авторских указаний, в том числе касающихся педали. («Аутентичное» исполнение сонат Бетховена: часть I, часть II, часть III (Beethovenfest-2009).)

При исполнении на современных инструментах, большинство пианистов пытаются достичь такого же эффекта с помощью периодического снятия педали, чтобы избежать диссонансов (как правило, при смене гармонии).

Полупедаль - техника неполного нажатия правой педали - также часто используется для симулирования звучания инструментов начала 19 века. Возможно также сочетание полупедали и очень короткого снятия.

За 150 лет своего существовании «лунная» соната вызывала и вызывает восторг музыкантов и всех любящих музыку. Эту сонату, в частности, чрезвычайно ценили Шопен и Лист (последний составил себе особую славу ее гениальным исполнением). Даже Берлиоз, вообще говоря, довольно равнодушный к фортепианной музыке, находил в первой части «лунной» сонаты поэзию, невырази­мую человеческими словами.

В России «лунная» соната неизменно пользовалась и продолжает пользоваться самым горя­чим признанием и любовью. Когда Ленц, присту­пив к оценке «лунной» сонаты, отдает дань мно­жеству лирических отступлений и воспоминаний, чувствуется взволнованность критика, мешающая ему сосредоточиться на анализе предмета.

Улыбышев причисляет «лунную» сонату к произведениям, отмеченным «печатью бессмертия», обладающим «самой редкой и самой прекрасной из привилегий — привилегией равно нравиться по­священным и профанам, нравиться до тех пор, пока будут уши, чтобы слышать, и сердца, чтобы любить и страдать».

Серов назвал «лунную» сонату «одной из вдох­новеннейших сонат» Бетховена.

Характерны воспоминания В. Стасова о молодых годах, когда он и Серов восторженно вос­принимали исполнение «лунной» сонаты Листом. «Это была, — пишет Стасов в своих мемуарах «Училище правоведения сорок лет тому назад», та самая «драматическая музыка», о которой мы с Серовым в те времена больше всего мечтали и поминутно обменивались мыслями в нашей пере­писке, считая ее той формой, в которую должна окончательно обратиться вся музыка. Мне показалось, что в этой сонате есть целый ряд сцен, трагическая драма: «в первой части — мечтатель­ная кроткая любовь и состояние духа, по време­нам наполненное мрачными предчувствиями; дальше, во второй части (в scherzo) — изображе­но состояние духа более покойное, даже игри­вое — надежда возрождается; наконец, в третьей части — бушует отчаяние, ревность, и все кон­чается ударом кинжала и смертью».

Аналогичные впечатления испытал Стасов от «лунной» сонаты позднее, слушая игру А. Рубинштейна: «. понеслись вдруг тихие, важные зву­ки точно из каких-то незримых душевных глубин, издалека, издалека. Одни были печальные, пол­ные бесконечной грусти, другие задумчивые, тес­нящиеся воспоминания, предчувствия страшных ожидании. я в те минуты был беспредельно сча­стлив и только припоминал себе, как за 47 лет раньше, в 1842 году, я слышал эту самую вели­кую сонату в исполнении Листа, в III петербург­ском его концерте. и вот теперь, через столько лет я опять вижу еще нового гениального музы­канта и опять слышу эту великую сонату, эту чуд­ную драму, с любовью, ревностью и грозным уда­ром кинжала в конце - опять я счастлив и пьян от музыки и поэзии»

«Лунная» соната вошла и в русскую художественную литературу. Так, например, эту сонату иг­рает в пору сердечных отношений с мужем герои­ня «Семейного счастья» Льва Толстого (главы I и IX).

Естественно, что «лунной» сонате посвятил немало высказываний вдохновенный исследователь духовного мира и творчества Бетховена — Ромен Роллан.

Метко характеризует Ромен Роллан круг образов сонаты, связывая их с ранним разочарованием Бетховена в Джульетте: «Иллюзия длилась недолго, и уже в сонате видно больше страдания и гнева, чем любви». Называя «лунную» сонату «мрачной и пламенной», Ромен Роллан очень верно выводит ее форму из содержания, показы­вает, что свобода сочетается в сонате со строй­ностью, что «чудо искусства и сердца, — чувство проявляет себя здесь как мощный строитель. Единство, которого художник не ищет в архитек­тонических законах данного отрывка или музы­кального жанра, он обретает в законах собственной страсти»

В реалистическом психологизме «лунной» сонаты — важнейшая причина ее популярности. И прав был, конечно, Б. В. Асафьев, писавший: «Эмоциональный тон этой сонаты напоен силой и романтическим пафосом. Музыка, нервная к воз­бужденная, то вспыхивает ярким пламенем, то никнет в мучительном отчаянии. Мелодия поет, плача. Глубокая сердечность, присущая описываемой сонате, делает ее одной из любимейших и до­ступнейших. Трудно не поддаться воздействию столь искреннейшей музыки — выразительнице не­посредственного чувства»

«Лунная» соната — блестящее доказательство того положения эстетики, что форма подчинена содержанию, что содержание создает, кристаллизует форму. Сила переживания порождает убедительность логики. И недаром в «лунной» сонате Бетховен достигает блестящего синтеза тех важ­нейших факторов, которые в предыдущих сонатах выступают более изолированно. Это факторы: 1) глубокий драматизм, 2) тематическая цель­ность и 3) непрерывность развития «действия» от первой части до финала включительно (crescendo формы).

Beethoven billed each of the two works published under Op. 27 as a "sonata quasi una fantasia," presumably a hint that he was trying to meld the formal conventions of the eighteenth century sonata with a newer, freer, more Romantic style. Many musicians consider the first of this pair, the Piano Sonata No. 13 in E flat major (1800-1801), to be the superior work, but the Piano Sonata No. 14 in C sharp minor (1801) is by far more popular; in fact, it is one of Beethoven's most beloved works, and its first movement takes a place among the most widely and instantly recognizable music the composer ever penned. The familiar appellation "Moonlight" is not the composer's own, but the invention of German music critic Ludwig Rellstab, who compared the first movement's rippling texture to the moonlight shimmering on Lake Lucerne.

The first movement is marked Adagio sostenuto, a virtual invitation to draw out the music to such an extent that the slight, probing melody becomes difficult to follow, leaving listeners to be hypnotized by the undulating arpeggios that serve as an introduction and then (theoretically) recede into accompaniment. The right tempo is key to the effectiveness of this movement. Played too fast, the music sounds mechanical; perhaps more frequently, though, it is played with with funereal slowness. A tempo between these extremes brings out the music's yearning character, particularly in the portion in which slow sighs rise and fall in the treble, with a weary echo in the bass.

The first movement is not really in sonata form; it essentially lays out thematic material—a brooding opening, the "sighing" passage, and a regretful little hymn—with some poignant modulations along the way, then repeats everything. The second movement, Allegretto, is a short, delicate interlude with a syncopated tune in the treble that is interrupted by slightly darker ruminations in the bass during the central section. The Presto transforms the first movement's contemplative arpeggios into a frantic, obsessive figure whose upward ripple that even infects the melody, investing the finale with a character that looks forward to the "Waldstein" Sonata. This movement, rather than the first, is the one that assumes a sonata allegro form, though Beethoven breaks with tradition by making all the thematic units equally agitated. If the Adagio was a reflection of private, inner thought, the Presto is high public drama, an unexpected and effective contrast to the sonata's intimate beginning.

Следующая загадка

Соната cis-moll (ор. 27 № 2) — одна из самых популярных фортепианных сонат Бетховена; быть может, самая знаменитая в мире соната для фортепиано и любимейшее произведение для домашнего музицирования. Больше двух веков ее разучивают, наигрывают, смягчают, приручают — как во все века люди пытались смягчить и приручить смерть.

К. Фридрих. Монастырское кладбище в снегу. 1819. Национальная галерея, Берлин

Лодка на волнах

Название «Лунная» не принадлежит Бетховену — его ввел в оборот уже после смерти композитора Генрих Фридрих Людвиг Рельштаб (1799–1860), немецкий музыкальный критик, поэт и либреттист, оставивший ряд записей в разговорных тетрадях мастера. Рельштаб сравнил образы первой части сонаты с движением лодки, плывущей под луной вдоль Фирвальдштедского озера в Швейцарии.

У разных произведений Бетховена есть много названий, которые понятны, как правило, только в одной стране. Но прилагательное «лунная» применительно к этой сонате стало интернациональным.

Легковесное салонное название прикоснулось к глубинам образа, из которого вырастала музыка.

Сам Бетховен, склонный давать частям своих произведений немного тяжеловесные определения на итальянском языке, назвал две свои сонаты — ор. 27 № 1 и 2 — quasi una fantasia — «что-то вроде фантазии».

Возникновение сонаты романтическая традиция связывает с очередным любовным увлечением композитора — его ученицей, юной Джульеттой Гвиччарди (1784–1856) (1), кузиной Терезы (2) и Жозефины (3) Брунсвик, двух сестер, которыми композитор был по очереди увлечен в разные периоды своей жизни (Бетховен, как и Моцарт, имел склонность влюбляться в целые семейства).

Романтическая легенда включает четыре пункта: страсть Бетховена, игру сонаты при луне, предложение руки, отвергнутое бессердечными родителями из-за сословных предрассудков, и, наконец, замужество легкомысленной венки, которая предпочла великому композитору богатого молодого аристократа.

Увы, нет ничего подтверждающего, что Бетховен когда-либо делал своей ученице предложение (как он, с высокой степенью вероятности, сделал его позднее Терезе Мальфатти (4), кузине своего лечащего врача). Нет даже свидетельств, что Бетховен был серьезно влюблен в Джульетту. Он никому не говорил о своем чувстве (как, впрочем, не говорил и о других своих влюбленностях). Портрет Джульетты Гвиччарди был найден после смерти композитора в запертом ящике вместе с другими ценными документами — но… в потайном ящике лежали несколько женских портретов.

И, наконец, замуж за графа Венцеля Роберта фон Галленберга, пожилого композитора, сочинявшего балетную музыку, и архивариуса музыкального театра, Джульетта вышла лишь пару лет спустя после создания ор. 27 № 2 — в 1803 году.

Была ли счастлива в браке девушка, которой когда-то был увлечен Бетховен, — другой вопрос. Уже перед смертью глухой композитор записал в одной из своих разговорных тетрадей, что некоторое время назад Джульетта хотела с ним встретиться, даже «плакала», но он отказал ей.

К. Фридрих. Женщина на закате. 1818. Музей Фолькванг, Эссен

Бетховен не отталкивал от себя женщин, в которых был когда-то влюблен, он даже писал им. Возможно, в 1801 г. вспыльчивый композитор поссорился со своей ученицей из-за какого-то пустяка (как это случилось, например, с исполнителем «Крейцеровой» сонаты скрипачом Бриджтауэром), и даже много лет спустя ему стыдно было об этом вспоминать.

Тайны сердца

Если в 1801 г. Бетховен страдал, то вовсе не от несчастной любви. В это время он впервые сообщил своим друзьям, что уже три года борется с надвигающейся глухотой. 1 июня 1801 г. отчаянное письмо получил его друг, скрипач и богослов Карл Аменда (1771–1836) (5), которому Бетховен посвятил свой прекрасный струнный квартет ор. 18 фа мажор. 29 июня Бетховен известил о своей болезни еще одного друга — Франца Герхарда Вегелера: «Вот уже два года я почти избегаю любого общества, так как не могу сказать людям: «Я глухой!».

В 1802 г. в Хайлигенштадте (курортном пригороде Вены) он напишет свое потрясающее завещание: «О вы, люди, считающие или объявляющие меня озлобленным, упрямым или мизантропом, как вы несправедливы ко мне» — так начинается этот знаменитый документ.

Образ «Лунной» сонаты прорастал сквозь тяжелые думы и печальные мысли.

Луна в романтической поэзии бетховенского времени — зловещее, мрачное светило. Лишь десятилетия спустя ее образ в салонной поэзии приобрел элегичность и стал «светлеть». Эпитет «лунная» применительно к музыкальному произведению конца XVIII – начала XIX в. может означать иррациональность, жестокость и мрачность.

Как бы ни была прекрасна легенда о несчастной любви, трудно поверить, что Бетховен мог посвятить такую сонату любимой девушке.

Ибо «Лунная» соната — это соната о смерти.

Ключ к загадочным триолям «Лунной» сонаты, которыми открывается первая часть, обнаружили Теодор Визева и Жорж де Сен-Фуа в своем знаменитом труде о музыке Моцарта. Эти триоли, которые сегодня с энтузиазмом пытается наигрывать любой ребенок, допущенный к родительскому фортепиано, — восходят к бессмертному образу, созданному Моцартом в его опере «Дон Жуан» (1787). Шедевр Моцарта, которым Бетховен возмущался и восхищался, начинается с бессмысленного убийства во мраке ночи. В тишине, наступившей после взрыва в оркестре, на тихих и глубоких триолях струнных всплывают один за другим три голоса: дрожащий голос умирающего, прерывистый голос его убийцы и бормотание оцепеневшего слуги.

Этим отрешенным триольным движением Моцарт создал эффект утекания жизни, уплывания во мрак, когда тело уже цепенеет, а мерное колыхание Леты уносит на своих волнах гаснущее сознание.

У Моцарта на монотонный аккомпанемент струнных накладываются хроматическая траурная мелодия у духовых инструментов и поющие — пусть прерывисто — мужские голоса.

У Бетховена в «Лунной» сонате то, что должно было быть аккомпанементом, заглушило и растворило в себе мелодию — голос индивидуальности. Всплывающий над ними верхний голос (связное проведение которого составляет порой главную трудность для исполнителя) — это уже почти не мелодия. Это иллюзия мелодии, за которую можно ухватиться как за последнюю надежду.

На пороге прощания

В первой части «Лунной» сонаты Бетховен транспонирует запавшие ему в память моцартовские триоли смерти на полтона ниже — в более трепетный и романтический до-диез минор. Это будет важная для него тональность — в ней он напишет свой последний и великий квартет cis-moll.

У нескончаемых трезвучий «Лунной» сонаты, переливающихся одно в другое, нет ни конца ни начала. Бетховен с удивительной точностью воспроизвел то чувство тоски, которую навевают бесконечная игра гамм и трезвучий за стеной — звуки, которые своим бесконечным повторением способны отобрать у человека музыку. Но всю эту скучную бессмыслицу Бетховен возводит к обобщению космического порядка. Перед нами — музыкальная ткань в чистом виде.

К началу ХХ в. и другие искусства приблизились к уровню этого открытия Бетховена: так, художники сделали героем своих полотен чистый цвет.

То, что композитор делает в своем произведении 1801 г., поразительно созвучно поискам позднего Бетховена, с его последними сонатами, в которых, по словам Томаса Манна, «сама соната как жанр кончается, подводится к концу: она исполнила свое предназначение, достигла своей цели, дальше пути нет, и она растворяется, преодолевает себя как форму, прощается с миром».

«Смерть ничто, — говорил сам Бетховен, — живешь только в самые прекрасные мгновения. То подлинное, что действительно существует в человеке, то, что ему присуще, — вечно. Преходящему же грош цена. Жизнь приобретает красоту и значительность лишь благодаря фантазии, этому цветку, который только там, в заоблачных высях, пышно расцветает. »

Ц. Биненбаум. Портрет Л. ван Бетховена. 1801

Вторая часть «Лунной» сонаты, которую Ференц Лист назвал «благоуханным цветком, выросшим между двумя безднами — бездной печали и бездной отчаяния», — это кокетливое аллегретто, похожее на легкую интермедию. Третью часть современники композитора, привыкшие мыслить образами романтической живописи, сравнивали с ночной бурей на озере. Четыре волны звуков одна за другой взмывают вверх, каждая завершается двумя резкими ударами, словно волны ударяются о скалу.

Сама музыкальная форма рвется наружу, пытается разорвать рамки старой формы, выплеснуть через край — но отступает.

Читайте также: