Байяр пьер загадка толстоевского

Обновлено: 04.11.2024

В конце 2017 г. во Франции вышел в свет очередной труд известного литературоведа, писателя и психоаналитика Пьера Бaйара со сногсшибательным для просвещенного французского читателя названием «Загадка Толстоевский», вполне способным покоробить чувства иного ревнителя классической русской словесности. В русле того, что сам автор называет «интервенционистской критикой»[1] или, что то же самое, «теоретическими фикциями»[2], профессор кафедры французской литературы университета Париж-VIII представляет в своей книге совокупное прочтение «русского романа» через психокритику персонажей из реальных сочинений вымышленного писателя, наделенного фамилией с двойным дном. Заметим, что за использование говорящей фамилии французского профессора можно было бы уличить в бессовестном плагиате, но десять лет тому назад он опубликовал манифест в защиту оного в книге «Плагиат через антиципацию» (2009), а через год выступил с провокативной гипотезой в литературоведческом этюде «А что если бы произведения меняли автора?» (2010), который, таким образом, можно рассматривать в виде методологического прецедента «Загадки Толстоевский», где авторство всемирно знаменитых романов приписано литературному персонажу: именительный падеж фамилии в названии усиливает мотив искусственности, мифологичности собирательного образа. Впрочем, первые результаты поисков нового метода были обнародованы ранее в эпатажном опусе «Как говорить о книгах, которых вы не читали» (2007)[3], а до того — в остроумном теоретическом трактате «Можно ли применить литературу к психоанализу?» (2004), где автор с первых строк предупреждал читателя о заведомой безответности вопроса, вынесенного в заглавие его сочинения.

Следовательно, не имеет никакого смысла задаваться вопросом, читал ли французский профессор Ильфа и Петрова, Набокова и Берберову и, тем более, М. Каганскую, которые поочередно или все сразу могли бы оспорить у него звание первооткрывателя феномена «толстоевщины». К тому же невероятно плодовитый литературовед, наверное, и думать забыл о Достоевском и Толстом, выпустив в свет в январе 2019 г. книгу «Правда о “Десяти негритятах”» (2019), где, исходя из гипотезы, что Агата Кристи ошиблась в установлении личности коварного преступника, изобличил автора детектива в непрофессионализме, повторив опыты собственного расследования «Дела собаки Баскервилей» (2008) и «Дела принца Гамлета» (2002).

Вопреки скандальным заявлениям о том, что можно рассуждать о книгах, которых не читал, Пьер Байар очень внимательно прочел ряд сочинений Достоевского и Толстого, прибегая местами к сверке французского перевода с русским источником: судя по словам благодарности, помещенным в конце книги, в этом деле профессору помогала его русская ученица Татьяна Кузина, незадолго до появления «Загадки Толстоевского» успешно защитившая в Университете Париж-VIII докторскую диссертацию, посвященную археологическим моделям репрезентации Холокоста. О вполне серьезном начале замысла призваны свидетельствовать также слова благодарности французским биографам, чьи сочинения были использованы литературоведом в конструировании персонажа Толстоевского, а также ссылка на статью В. Вейдле «Толстоевский и Запад», напечатанную в 1947 г. во французском журнале «Критик», которая, как заявляется в самом начале исследования, представляет собой «первую серьезную работу об этом писателе» (с. 21).

Первое, что захватывает внимание при чтении книги, — неподражаемое искусство автора быть серьезным, вовлекая читателя в стихию постоянно нагнетаемого абсурда. Представляя свое сочинение на сайте родного университета, Пьер Байар утверждает, отстаивая научный приоритет собственного исследовательского проекта: «Моя последняя работа <…> называется “Загадка Толстоевский”. В ней я обращаюсь к творчеству этого великого русского писателя, оставшегося непризнанным. Поразительно, что он мог написать такие различные романы, как “Война и мир” и “Преступление и наказание”! Некоторые критики, озадаченные столь различными мирами и явной графоманией автора, решили поделить его надвое. Я первым взялся работать над его творчеством, что приводит меня в невероятное возбуждение. Мне это позволяет обдумать понятие множественных личностей, поскольку наш автор скрывал в себе несколько идентичностей»[4].

Очевидно, что совершенный абсурд исходной посылки чуть разряжается пародией на научную риторику, обязывающую ученого быть первым в своем деле, за которой тем не менее проглядывает вполне адекватная научная проблематика, характерная как для работ об искусстве романа, так и для психоанализа: тема двойничества или, точнее, условий возможности существования множественности персонажей в одной человеческой личности. Вместе с тем, в мотиве «графомании» можно усмотреть и знак иронии автора в отношении самого себя: вряд ли кто из современных литературоведов мог бы похвастаться столь внушительным списком сочинений, опубликованных в святая святых высокоинтеллектуальной литературы Франции — издательстве «Minuit»[5].

Проблему многих персонажей, существующих в одном человеке, автор возводит к той формуле, которую использует Анна Каренина, признаваясь мужу: «Во мне есть другая». Она прямо ставится в вопросе, которым открывается книга Байара и который можно было бы перевести на русский язык, вспомнив мысль Достоевского о широте человека, которого следовало бы cузить: «Почему меня много?» (с. 13). Если чуть развернуть смысловые сгустки французской фразы «Pourquoi suis-je plusieurs?», то важно не упустить из виду, что она соотносится с зачином сюрреалистической повести А. Бретона «Надя» (1928) «Кто я?» («Qui suis-je?»), где автор-повествователь довольно хладнокровно наблюдает за распадом личности влюбленной в него женщины. Не менее очевидной является и отсылка к прозрению А. Рембо «Я есть другой» («Je est un autre»), а оно, в свою очередь, является поэтическим откликом автора «Пьяного корабля» на достославное изречение Р. Декарта «Я мыслю, следовательно, я есмь», в котором философ, вопреки расхожим мнениям, не столько утверждает единство мыслящей субстанции, сколько убеждает себя в собственном существовании, будучи в действительности человеком крайне мнительным и склонным сомневаться во всем, вплоть до реальности самого себя. Таким образом, следует полагать, что замысел «Загадки Толстоевского» отнюдь не в том, чтобы усомниться в величии «русского романа», а в том, чтобы показать, что роман сам по себе, без всякой теории, способен помыслить поливалентность человеческой психики.

Иное дело, что поставленная задача решается с помощью оригинального метода, который автор, как уже упоминалось, называет «теоретической фикцией»: в начале метода находится известный «парадокс лжеца»: лгу ли я, когда говорю, что лгу? Иными словами, помимо того, что «Загадка Толстоевский» отличается искусством рассказывать с серьезным видом несуразные небылицы, в книге утверждается искусство быть различным: очевидно, что фигура рассказчика, который проводит анализ творчества Толстоевского в книге, не вполне тождественна идентичности респектабельного профессора Пьера Байара, равно как последняя отнюдь не во всем совпадает с личиной университетского критика, невозмутимо доказывающего, что вполне возможно говорить о книгах, которых не читал. Перед нами своего рода «двойник» литературоведа, который, уверовав в научную гипотезу, использует все доступные средства, чтобы доказать свою правоту: в ход идет ученая эрудиция — ссылка на полузабытую статью Вейдле; критика незадачливых предшественников, придумавших на публику двух авторов — ироничное упоминание книги Д. Стайнера «Толстой или Достоевский?»; демонстрация глубины владения материалом — спорадические исправления французских переводов или, наоборот, утверждения, что в переводе текст выигрывает в сравнении с оригиналом; наконец, научный аппарат, включающий в себя «Список главных персонажей» и «Список главных концептов»; но главное — строгая композиция работы, пародирующая структуру диссертации.

Действительно, наряду с расхождением фигуры рассказчика с фигурой автора, которая в гуманитарных науках, в том числе в теории литературы, отличается, как правило, незыблемой цельностью, один из основных принципов «теоретической фикции» заключается в предельно рациональной структуре повествования, призванной придать вымыслу вид научного сочинения. Но это еще не все: в «теоретической фикции» вымысел используется не только для усиления режима воображения за счет частичного ущемления в правах режима теоретического размышления, но и для своего рода интервенции в устройство теории и демонстрации возможности «параллельного» механизма смыслопорождения. Иначе говоря, «теоретическая фикция» — не роман, не фантазия, не фарс, но олитературенная форма построения научных гипотез, которые могут быть вполне релевантными для традиционных способов проблематизации тех вопросов, которыми задается или которые ставит литература. Словом, если согласно одной из классификаций научного знания, принятых во Франции, точные науки называются «чистыми», то можно сказать, что «теоретические фикции» открыто спекулируют на «нечистом» происхождении научности гуманитарных наук. Вместе с тем, важно не упустить из виду посвящение «Загадки Толстоевского» памяти У. Эко, который при жизни сумел оценить причудливые вымыслы Пьера Байара[6], и эпиграф к книге, заимствованный из предисловия Х.-Л. Борхеса к «Изобретению Мореля», где оправдывается мысль, что «русским романистам» «все позволено», — эти элементы авторского паратекста заведомо подвешивают сочинение французского литературоведа, оставляя его парить над схваткой между теорией и фикцией.

Как уже было сказано, книга отличается строгой композицией. Она открывается Прологом, где автор-рассказчик представляет своего персонажа, усматривая в нем само совершенство в искусстве быть многими и разными.

«Но Толстоевский призывается здесь не только из-за созданного мира, но также из-за самой его личности. Действительно, мало кто из писателей вызывает столь сильное ощущение, что его не свести к какому-либо единству. Разве перед нами один и тот же человек — тот, кто умножает победы над женщинами и проводит годы на каторге за революционную деятельность, тот, кто проигрывает свое состояние на рулетке и строит школу для крестьян в своем имении, кто, наконец, пережив кризис мистицизма, умирает в одиночестве на безвестной станции?

Многоликий в самой своей личности и жизни, Толстоевский таков же в своих творениях. Невозможно постичь, как один и тот же человек мог написать — задаваясь вопросами о природе множественности — столь разные романы, как “Война и мир” и “Преступление и наказание”, “Анна Каренина” и “Братья Карамазовы”, что порой возникает ощущение, будто они писаны пером раздвоившегося творца» (с. 14).

Мистификация Пролога блистательно продолжается в следующем разделе, озаглавленном «Хронологические вехи», представляющем собой своего рода био-фикциональный фарс, о характере которого можно составить себе представление по начальным псевдобиографическим ремаркам:

«1821 или 1828. Лев Федорович Толстоевский, потомственный дворянин, появился на свет в родовом имении Ясная Поляна — в просторечии Даровое, — содержавшемся трудом крепостных. Точная дата рождения неизвестна, но 1828 год кажется наиболее вероятным. У него было четверо или семеро братьев и сестер (биографические данные расходятся), большинство из которых скончались в младых летах.

1830 или 1835. Смерть матери Толстоевского, наложившая отпечаток на всю его жизнь: он впервые, к тому же в весьма юном возрасте, столкнулся со зрелищем и реальностью смерти. Большая часть метафизических размышлений писателя уходит корнями в это основополагающее травматическое событие.

1837 или 1839. Смерть отца Толстоевского, произошедшая при загадочных обстоятельствах. Его могли убить собственные крепостные, с которыми он дурно обходился, или же он скончался от апоплексического удара прямо на улице. Фигура отца, потерявшего лицо, будет являться в образах многих персонажей Толстоевского, в частности в образе отца князя Андрея в “Войне и мире” или Карамазова-отца в “Братьях Карамазовых”» (с. 20).

Не приходится сомневаться, что перед нами не злосердная мешанина из реальных фактов биографий двух русских писателей, а художественная увертюра к теоретической атаке, направленной, с одной стороны, против восходящего к позитивизму XIX в. биографического метода истории литературы, тогда как с другой — против вульгарного фрейдизма в литературоведении минувшего столетия, успешно перехватившего эстафетную палочку Сент-Бёва и едва не подчинившего науку о литературе диктату якобы фундаментального принципа любого творения: «Папа, мама, я = несчастная семья». Эта атака разворачивается на нескольких направлениях критического рассуждения, которые фиксируются в основных частях и главах книги:

«ПРОЛОГ. Хронологические вехи.

СТРАСТЬ. Глава 1: Оцепенение. Глава 2: Нелюбовь. Глава 3: Многолюбие. Глава 4: Поливалентность.

РАЗРУШЕНИЕ. Глава 1: Переход к действию. Глава 2: Убийство. Глава 3: Авто-агрессия. Глава 4: Виновность.

ПРИМИРЕНИЕ. Глава 1: Самоубийство. Глава 2: Бог. Глава 3: Эмпатия. Глава 4: Социум.

Список главных персонажей.

Список главных концептов».

Автор-рассказчик предельно последователен в реализации своего проекта, он старается быть лаконичным, серьезным, трезвомыслящим и убедительным, но местами все же сбивается, как будто подмигивая читателю и показывая ему пальцем на смехотворность того или иного суждения, как это происходит, например, в следующем подстрочном примечании: «В романе имя Настасья систематически сопровождается отчеством Филипповна, в дальнейшем я следовал авторской воле» (с. 34). Очевидно, что здесь перед нами уже не только критик-параноик, первооткрыватель непризнанного гения русского романа, но и литературовед-ироник, который в своей ремарке исподволь вводит тему «общих мест» и «избитых истин», которыми, чего греха таить, полнится традиционное литературоведение. Эта тема звучит контрапунктом на протяжении всего повествования, но настоящего пика достигает в «Списке главных персонажей» и «Списке главных концептов», где что ни определение, то чистый перл в духе бессмертного «Словаря прописных истин» Г. Флобера:

«Барашкова (Настасья Филипповна): героиня “Идиота”. Влюблена в Князя Мышкина, но чувствует, что недостойна его из-за сексуальной связи, в которую вступила еще девочкой со своим опекуном, отчего решает жить с Рогожиным.

Безухов (Пьер): персонаж “Войны и мира”, друг князя Андрея, влюблен в Наташу Ростову, на которой женится после смерти последнего.

Болконский (князь Андрей): герой “Войны и мира”, влюблен в Наташу Ростову, которая изменяет ему с Анатолем Курагиным» (с. 161), и т. п.

То есть в отношении персонажей романов Толстоевского Пьер Байар использует приблизительно тот же прием, который использовал в своем словаре Флобер касательно «блондинок» и «брюнеток»: «БРЮНЕТКИ: Горячее блондинок (смотрите блондинки)». Смотрим: «БЛОНДИНКИ: Горячее брюнеток (смотрите брюнетки)»[7]. В этих абсурдных взаимоотсылках обнаруживается тривиальность психоаналитической редукции природы человека к сексуальности, равно как и интеллектуальная импотенция психоаналитического подхода к литературе, который откровенно высмеивается в «Списке главных концептов»:

«Амбивалентность: по Фрейду, ассоциация двух противоположных чувств, например любви и ненависти <…>.

Мое-Я: по Фрейду, заглавная психическая инстанция. Мое-Я зажато в тиски между “Я” и “Сверх-Я”» (с. 165) и т. д.

Таким образом, основная тональность книги складывается из нескольких голосов, которые могут время от времени сливаться, но все же отчетливо различимы: если поначалу в повествовании доминирует начетническая партия, которую исполняет экстравагантный первооткрыватель Толстоевского, то в основной части книги звучит преимущественно голос самого Пьера Байара, авторитетного университетского литературоведа, среди ранних работ которого вполне академические исследования о Бальзаке, Лакло, Стендале, Прусте и т.п. Поначалу фигура автора находится как бы на заднем плане, но постепенно он выходит на авансцену этого театра одного актера, разражаясь виртуозными интерпретациями тщательно отобранных фрагментов из текстов Достоевского и Толстого: они сопровождают в книге достаточно пространные фрагменты из произведений русских писателей, голоса которых также вливаются в ироничную многоголосицу «Загадки Толстоевский». Словом, Достоевский и Толстой действительно заводят немыслимый диалог, предлагая то аналогичные, то асимметричные варианты в изображении перехода персонажа в различные аффективные ситуации, начиная от первой встречи будущих влюбленных или соперников и кончая безумствами или убийственными крайностями, к которым так тянет персонажей классической русской литературы. Подчеркнем, что диалог стал возможен благодаря оригинальному интеллектуальному решению, принятому французским ученым против всяких правил и дисциплинарных ограничений университетской науки о литературе, в рамках которой, например, специалисту по французской литературе не подобает говорить о русских писателях, каковые, в свою очередь, поделены по различным исследовательским группам, проектам, секторам или даже сектам.

В сущности, в «Загадке Толстоевский» перед нами предстает один из образцов «нового сравнительного литературоведения», задачи которого были сформулированы Пьером Байаром в статье, опубликованной в сборнике критических этюдов, посвященных творчеству современного французского писателя Э. Шевийара[8]. Метод рассуждения должен живо откликаться на трансформации предмета изображения: если роман о Крабе требует крабовидного литературоведения, то в лжетрактате о неведомом русском романисте все позволено. Как и любая другая наука, учение о литературе должно быть изобретательным, но изобретательность литературоведа грозит обернуться голой фикцией всякий раз, когда в теории предается забвению золотое правило gaya scienza: поэзия показана истине историей[9].

P.S. Пока рецензия готовилась к печати, вышел в свет русский перевод книги (Байяр П. Загадка Толстоевского / Пер. с фр. Е. Морозовой. М.: Текст, 2019). Правда, переводчица подумала, что речь идет о загадке Толстоевского, а не Пьера Байара.

[3] Книга была скоропостижно переведена почти на тридцать языков, в том числе на русский, правда, в России она появилась с невероятным опозданием и в чудовищно манерном переложении: Байяр П. Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали / Пер. с фр. А. Поповой. М.: Текст, 2017. См. отзыв С.Н. Зенкина в обзоре «Читать или не читать?» (НЛО. 2012. № 118).

[4] Plongée dans la «critique interventionniste» de Pierre Bayard.

[5] См.: Полночь: XXI век: [антология] / Пер. с фр., послесл. В. Лапицкого. СПб.: Амфора, 2008.

[6] Pour une critique décalée. Autour des travaux de Pierre Bayard / Sous la direction de L. Zimmermann. P.: Editions C. Defaut, 2010.

[7] О замысле Флобера в связи с последними работами Бодлера см.: Фокин С. «Словарь прописных истин» Шарля Бодлера // Интеллектуальный язык эпохи: история идей, история слов / Отв. ред. С.Н. Зенкин. М.: НЛО, 2011. С. 166—187.

[8] Bayard P. Pour une nouvelle littérature comparée // Blanckeman B., Samoyault T., Viart D., Bayard P. Pour Éric Chevillard. P.: Les Éditions de Minuit, 2014. P. 95—122.

Лучшая рецензия на книгу

lapickas

22 июня 2019 г. 20:18

Байяр продолжает играть в свои литературные.

Байяр продолжает играть в свои литературные игрушки) Для начала, он берет за аксиому, что не существовало двух писателей, был один - Толстоевский (а разделили их критики позже, ибо не смогли примирить кажущиеся противоречия в произведениях). Потом он достает из кармана теорию множественных личностей. И утверждает, что явление это встречается гораздо чаще, чем уникальный случай Билли Миллигана) А потом он поминает Фрейда и применяет метод литературы к психоанализу, на примере произведений того самого Толстоевского) И сквозь призму персонажей рассматривает в рамках теории множественных личностей все, так сказать, души прекрасные и не очень порывы, как-то: влюбленность, разлюбленность, суицид, убийство, чувство вины, эмпатию и прочие штуки. Для меня это было отдельной забавой, поскольку…

Аннотация к книге "Загадка Толстоевского"

Новая книга французского писателя, известного русскому читателю благодаря ряду бестселлеров: "Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали", "Титаник утонет", "Дело собаки Баскервилей", "Искусство рассуждать о странах, в которых вы не бывали".
В каждом великом писателе есть загадка, которая во многом и делает его произведения столь притягательными для читателей на протяжении столетий.
И Лев-Федор Толстоевский - яркий тому пример. Как его собственная личность, так и характеры выведенных им персонажей полны противоречий.
Писатель, создавший целую череду столь несхожих между собой романов - "Анна Каренина" и "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы" и "Война и мир", - Толстоевский зачастую воспринимается нами как два разных автора.
Однако же Пьер Байяр - французский филолог и психоаналитик, - блестяще показывает, что на самом деле речь идет об одном романисте, чье сознание населено множеством личностей. И таковы его персонажи.
Анализируя детали.

Пьер Байяр "ЗАГАДКА ТОЛСТОЕВСКОГО". - М.: Текст, 2019

Памяти Умберто Эко

Русские писатели и их приверженцы показали - до тошнотворности, - что все позволено: самоубийства от счастья, убийства от благости, появились персонажи, любящие друг друга до того, что готовы навсегда разлучиться, доносчики из гордыни либо смирения. Сия полная свобода грозит закончиться полным крахом*.

Борхес, предисловие к роману А. Биой Касареса «Изобретение Мореля»

* Перевод В. Спасской.

Пролог

Почему меня несколько?

Мы все задаемся таким вопросом, особенно когда внезапно осознаем, что очень важная частица нашего внутреннего мира от нас ускользает и мы становимся совсем другими людьми, в которых с трудом узнаем себя.

Как объяснить, что сегодня мы ненавидим женщину, которую вчера превозносили до небес, что нам хочется одновременно высказать две противоречащие друг другу мысли или в пылу азарта ступить на дурную стезю, при этом сознавая, что поступаем во вред себе?

Когда наш разум сталкивается с такими загадочными ситуациями, зачастую нам кажется, что в нашем собственном теле мы не одни и нам нужно защититься от этих лиц, которые не только обитают в нас, но еще и принимают вместо нас решения.

Неудивительно, что, как только психология поставила вопрос о множественности «я» во главу угла, был разработан целый ряд теорий и моделей, описывающих разнообразие, из-за которого мы временами перестаем быть самими собой.

Поисками ответа на вопрос, каким образом в нашем теле присутствуют сразу несколько личностей, занимались психологи от Фрейда и Пиаже до Лакана, от теоретиков резилентности до поклонников когнитивизма и нейробиологии; данной проблеме посвящено немало научных статей.

Не только психологи стремились разобраться в нашей внутренней множественности. Большинство писателей - от Гомера до Пруста, а особенно Сервантес и Шекспир, - всегда отдавали себе в этом отчет и средствами литературы создавали ярчайшие примеры множественных персонажей.

Именно литература обладает привилегией если не создать аргументированную теорию, объясняющую нашу внутреннюю множественность, то, по крайней мере, вывести ее на сцену, тем самым предоставив нам возможность поразмыслить над собственными поступками, которые совершаются словно не нами, а другими, кто живет в нас, бросая вызов здравому смыслу.

Среди авторов, затрагивавших проблему множественной личности, одним из первых следует назвать великого русского писателя Льва-Федора Толстоевского.

Все, кто читал его книги, знают, что его персонажи живут в мире страстей, совершают непонятные - в том числе и для самих себя - поступки, добровольно бегут от счастья, пребывают в поисках страданий и неистово терзают себя и других.

Упомянув Толстоевского, мы будем говорить не только о художественном универсуме писателя, но и о его личности. Ибо немного найдется авторов, столь явно несводимых к одной единственной личности. Ибо разве может одна и та же личность и преумножать завоевания на сердечном фронте, и провести несколько лет на каторге за свою политическую активность, и растратить достояние за игорным столом, и построить у себя в поместье школу для крестьян, а потом, пережив глубокий духовный кризис, бежать от мира и окончить жизнь в одиночестве на пустынной железнодорожной станции?

Множественность личности Толстоевского проявляется как в его жизни, так и в творчестве. Сложно представить себе, что один и тот же автор - даже если вопрос о множественности личности присутствует в его творчестве постоянно - написал такие разные книги, как «Война и мир» и «Преступление и наказание», «Анна Каренина» и «Братья Карамазовы», при чтении которых может показаться, что они вышли из-под пера двух авторов.

Толстоевский являет собой уникальный случай многоликого автора, который задумывается над проблемой собственной многоликости.

Таким образом, он предоставляет нам удобную возможность, используя в качестве примера его жизнь и творчество, попытаться при помощи методов литературного анализа пролить немного света на разнообразные личности, проживающие внутри нас.

При создании этой книги меня вдохновляла идея Фрейда, согласно которой литература позволяет нам лучше понять свой внутренний мир, а потому я считал необходимым не столько применять принципы психоанализа или иные психологические методики для толкования сочинений - иначе мы рискуем постоянно находить одни и те же фантазмы, - сколько, наоборот, прислушиваться к тому, что эти произведения рассказывают нам о нас самих.

Поэтому речь пойдет не о том, чтобы подкрепить уже существующую теорию, готовую дать ответы на наши вопросы, а о том, чтобы, взяв за основу творчество Толстоевского, попробовать разобраться в себе, исходя из того представления о нашей психике, которое складывается при чтении романов этого писателя.

В нашей работе мы будем следовать определенному плану. В первой части - после биографических вех - я попытаюсь показать, как теория множественной личности, развитие которой мы прослеживаем в творчестве Толстоевского, позволяет лучше понять природу любовной страсти.

Во второй части в свете этой же теории я буду анализировать тексты Толстоевского, где показаны разрушительные процессы, запущенные человеческой личностью как против других, так и против самой себя.

И, наконец, в третьей части я постараюсь доказать, что Толстоевский не только описывает душевные терзания, но и предлагает своим читателям способы примирения с самими собой, каковыми являются пути, которые избирают его персонажи.

Таким образом, великий русский писатель свидетельствует, что функция литературы состоит не только в точном и подробном отображении нашей жизни, но и - при правильном прочтении литературных произведений - в помощи эту жизнь обустраивать.

Хронологические рамки

Любая попытка описать чью-либо жизнь сталкивается с непостижимой тайной человеческого существа, а особенности личности Толстоевского, похоже, и вовсе препятствуют попыткам воссоздать события жизни писателя и загнать их в рамки биографии.

Создание комментированной биографии великого русского писателя затруднено по двум причинам. Одна из них обусловлена недостатком архивных материалов, многие из которых исчезли в бурные времена российской, а потом и советской истории.

Но нельзя все списывать на отсутствие документов. Есть основания полагать, что личность Толстоевского слишком сложна, чтобы рассказ о ней можно было отлить в форму традиционного жизнеописания; иногда даже кажется, что писатель сам с удовольствием опровергает любую информацию о себе.

Однако наше неведение относительно, ибо о Толстоевском мы знаем не в пример больше, чем о других титанах мировой литературы, таких, как, например, Гомер или Шекспир, которые, несмотря на отсутствие биографической информации, тем не менее дают материал для многочисленных исследований.

И, даже имея дело с творцами, документальных свидетельств о которых больше чем достаточно, мы зачастую судим о них на основании собственных представлений, как, например, о Леонардо да Винчи, на примере которого Фрейд выработал свою теорию сублимации.

Неточность выводов в научной работе не является признаком безответственности автора, напротив, это признание того - и вся история науки стремится это доказать, - что среди погрешностей может оказаться плодотворное заблуждение, а окольные пути, следовать которыми нас побуждают приблизительные результаты, нередко дают нам свежее видение проблемы.

Необходимо подчеркнуть, что при нехватке архивных материалов или документов главным становится само литературное произведение. Именно ему предстоит помочь нам, приподнявшись над уровнем повседневности, постичь глубину человеческого существа, осознать которую в полной мере могут только литература и искусство.

Какой образ сложится после столь кратких биографических сведений? У нас нет полной уверенности относительно точности некоторых дат и эпизодов из жизни Толстоевского, но, несмотря на противоречия его биографических описаний, позволим себе вывести несколько основных характеристик личности писателя.

Характеристика первая. Толстоевский - главный герой собственного литературного универсума. Чудом избежав смертной казни, проведя несколько лет на каторге, участвуя в целом ряде военных действий, страдая от учащавшихся припадков эпилепсии, разоряясь за игорным столом и несколько раз пытаясь свести счеты с жизнью, найденный на маленькой провинциальной железнодорожной станции, куда он бежал, скрываясь от мира, он сам словно вышел из неспокойного универсума, описанного в его книгах.

Но правильно ли говорить об одной личности? Вся жизнь Толстоевского свидетельствует о его собственной личности, такой же, какой он наделяет своих персонажей. Иначе как совместить игрока, разорившего семью, с исполненным религиозного пыла стариком, открывшим школу для обездоленных, или распутника-офицера с политическим писателем, которого подозрительные знакомства привели на каторгу?

Понятно, что традиционная критика, существующая и поныне, предпочла бы, принимая во внимание биографические нестыковки, разделить фигуру Толстоевского надвое и приписать одной авторство «Войны и мира», «Анны Карениной» и «Воскресения», а другой - «Преступления и наказания», «Бесов», «Идиота» и «Братьев Карамазовых».

Проблема заключается в том, что, к каким бы способам ни прибегали, чтобы искусственно устранить многоликость фигуры Толстоевского, расщепление ее происходит внутри каждого сочинения. Разумеется, трудно согласиться с тем, что «Анна Каренина» и «Братья Карамазовы» вышли из-под одного пера, однако при чтении каждого из этих романов возникает вопрос о множественности. Как объяснить, что один и тот же автор мог создать таких разных персонажей, как Анна и Кити, Алеша и Федор Карамазов?

Чтобы оценить всю сложность фигуры Толстоевского, поверхностной оценки внешних проявлений многоликости явно недостаточно. Пример Толстоевского - в значительно большей степени, нежели пример других писателей, - свидетельствует, что каждый из нас является несколькими личностями сразу и только признание этой множественности может открыть нам доступ в глубинную сущность человеческого существа.

Именно поэтому творчество Толстоевского, где он сумел столь выпукло представить себя во всей бесконечности собственных противоречий, и сегодня не оставляет нас равнодушными и может - вне зависимости от тех или иных фактических ошибок - служить отправной точкой поисков аргументов в пользу теории множественности, позволяющей нам приоткрыть завесу тайны человеческой психики.

Следующая загадка

25 %

Автор: Байяр Пьер

Переводчик: Морозова Елена Вячеславовна

Редактор: Поляк О.

Издательство: Текст, 2019 г.

Цена для всех

Ваша цена (-25%)

434 р.

ID товара: 687416

Оформление

Масса: 254 г

Размеры: 210x134x14 мм

Содержание

Рейтинг

Оценить (оценило: 14)

Следующая загадка

Новая книга французского писателя, известного русскому читателю своими бестселлерами "Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали", "Титаник утонет", "Дело собаки Баскервилей", "Искусство рассуждать о странах, в которых вы не бывали".

В каждом великом писателе есть загадка, которая во многом и делает его произведения столь притягательными на протяжении столетий. И Лев-Федор Толстоевский – яркий тому пример. Как его собственная личность, так и характеры выведенных им персонажей полны противоречий. Писатель, создавший целую череду столь несхожих между собой романов – «Анна Каренина» и «Преступление и наказание», «Братья…

Издательство:

Текст

Следующая загадка

Французский взгляд на двух русских классиков. Или все же на одного.

Толстоевский - Пьер Байяр

Обложка и фрагмент предоставлены издательством

Справедливое утверждение, что в каждом великом писателе есть своя загадка, Пьер Байяр решил доказать в своей новой книге о русском классике Льве-Федоре Толстоевском, вышедшей в издательстве "Текст" в переводе Елены Морозовой.

Автор не менее парадоксальных бестселлеров "Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали", "Титаник утонет", "Дело собаки Баскервилей", "Искусство рассуждать о странах, в которых вы не бывали", филолог и психоаналитик, мсье Байяр утверждает, что, воспринимаемый зачастую как два разных автора, создатель "Войны и мира" и "Братьев Карамазовых" - один романист, чье сознание населено множеством личностей.

Посвященная памяти Умберто Эко, новая книга Пьера Байяра пытается ответить на вопрос, насколько целостна личность и сколько многочисленных "я" способны в ней уместиться.

Читайте также: