Сергей чудаков поэт стихи
Обновлено: 04.11.2024
В шестидесятые годы прошлого века поэт Сергей Чудаков ощутил, записал, выдохнул:
О, как мы скверно горим,
торфяные брикеты истории,
Чем дешевле эпоха,
тем дороже всегда переплатишь.
Через полвека блуждания по ржавым «запасным путям» Россия вернулась на ту же аварийную станцию, и строки поэта опять продирают до озноба. Оттого, что угаданный им удел тех, в ком произрастает отменённая империей совесть, – по-прежнему «исступлённо кричать и бросаться под ноги трамвая». Ощущение фатальной неумолимой предопределённости жизни, летящей на автопилоте:
Нет, нас воткнули не спроста
не вследствие ошибок в плане
на неудобные места
в постыдном этом балагане
Для чего? Зачем? Запечатлеть? Предостеречь? Уберечь от неверного выбора «дорог в месиве триумфа и маразма»? Нет ответа. Миссия неисполнима. Пути неисповедимы. По-прежнему «раб за горло хватает другого раба». Только переплачивать на сей раз придётся неподъёмно много. Хотя и нечем. «О Боже, как мы все обобраны, никто сегодня не подаст»…
Тогда, в шестидесятые Сергея Чудакова не знал никто. Ну, за исключением заядлых читателей «Самиздата». И в то же время он был широко известен в интеллектуальных кругах обеих столиц. Человек без систематического образования (в 1950-х гг. учился на факультете журналистики МГУ, но был отчислен со второго курса при неясных обстоятельствах: вроде бы, будучи профоргом, собрал голоса студентов за отчисление бездарных преподавателей), он вместе с тем обладал неимоверной эрудицией, был великим знатоком литературы, театра, кинематографии. Подрабатывал «литературным негром», писал рецензии для многих известных «деятелей советской культуры», сделавших имя на его присвоенном слове. Впрочем, самого автора, кажется, это не слишком заботило. Он был дауншифтером по современной терминологии, то есть, человеком, добровольно отказавшимся от принятых в социуме критериев «успешности». От высоких заработков, от карьерного роста, от прогрызания места под солнцем для будущего памятника. И всего лишь для того, чтобы жить, как хочется и говорить свободно. Быть собой. (Отчего-то вспоминается Сирано – «жить, как птица, как хочется жить и писать»).
Для меня поэт Сергей Чудаков возник в 2000-м. Отыскиваю в своём хаотичном бумажном архиве вырезку из «ЛГ», 19-25 апреля 2000 года, №16 (5786). Олег Осетинский вспоминает, как в 1989-м в городе Риме Иосиф Бродский спокойно говорит ему:
– Если по правде, то Нобелевку надо дать Серёже. Я серьёзно.
А легенда, она вне времени. И небрежно обращается с пространством. По одним данным Сергей Иванович Чудаков родился 31-го мая 1937 года в Магадане, в семье начальника лагеря. Впрочем, предполагается, что местом рождения всё же была Москва.
Я усыновлённый и бездетный
Прислоняюсь к вам больной душой
Толмачёвский и Старомонетный
С Якиманки Малой и Большой
Как бы там ни было, после ранней смерти отца ребёнок растёт, не отягощённый фрезеровкой под винтик социума. И вырастает. Нигде не встретил рассказов о его детстве и юности. Поэт Чудаков возник сразу и одномоментно. Свободным и асоциальным. Легендой из ниоткуда в никуда. С неимоверно обострённым ощущением трагедийности эпохи, задолго до того, как развалится на куски страна, приспособившаяся было к своему унылому существованию, гордящаяся каким-то несусветным космосом, ядерными боеголовками, бессмысленными «великими стройками».
Здесь ваш Родос здесь извольте прыгать
в дьявольский котёл в кипящий дёготь
для участья в перегонке дёгтя
в каждый мозг вбивают чувство локтя
Это вбивание абсолютно неприемлемо для гостя не от мира сего, изнывающего под гнётом замешанного на крови бетона «социального фундамента»:
Это столп или крепкий оплот
Социальный литой фундамент
То что жизнь твою напролёт
Как могильная насыпь давит
Конечно, давит не всех. Избранных. Остальные с весёлыми лицами и пламенным мотором вместо сердца истово кидают грунт в ту же насыпь. Но другой среды всё равно нет. Приходится жить, «играть в литературу». Хотя никакая это не игра, просто принижение своей значимости, жёсткое самобичевание, чтоб душа не застывала комком бесчувственного льда:
О суетный! вернись в свою конуру
Омой лицо домашнею водой
Мучительно играть в литературу
И притворяться голубой звездой
В заключение короткого искромётного диалога с Осетинским Бродский произносит:
– Конечно, нобелевцы никогда б ему не дали, они ханжи, ещё похуже совков.
Хуже, не хуже, думаю – дело не в этом. Конечно, сам Сергей абсолютно искренне признаётся: «Я живу на доходы от школьницы. На костре меня мало спалить!» Самоосуждение страшнее осуждения внешнего. Но слишком незначителен объём оставленного им. Количественно незначителен для «нобелевки». Хотя по уровню боли и исповедальности равных в то время не находилось (Леонид Губанов, всё-таки, другой – более метафоричный, более образный, более организованный. Хотя такой же непризнанный. Совершенно уникальное явление Михаила Анищенко было уже позже). Если Бродский ощутил «мрамор в крови» с ранних лет и методично и скрупулёзно собирал крупицы воедино, то Чудаков относился к своему дару легко и непрактично, он просто жил с этим. Писал стихи на салфетках, на обрывках бумаги, терял, раздаривал. Узнав, что Олег Михайлов собрал разбрасываемое им и переплёл в рукописную книгу, Сергей тотчас же книгу эту выкрал и, разумеется, тут же потерял.
Низкий поклон Ивану Ахметьеву, собравшему сохранившиеся стихи и издавшему в 2007 году сборник поэта «Колёр локаль». Спустя семь лет появилось и вот какое солидное издание, посвящённое поэту: «Сергей Чудаков. Справка по личному делу» – стихотворения, статьи, биография, комментарии» – М.: Культурная революция, 2014. — 512 с. [в т.ч. 8 л. ил.] Сост. и комм. И. Ахметьев, В. Орлов. (Культурный слой).
А «доходы от школьницы»… По многим свидетельствам Сергей подбирал провалившихся абитуриенток, не желающих возвращаться в родные деревни, натаскивал их по литературе и русскому. Взамен они «работали» на него, обслуживая многочисленную клиентуру из высших партийных, литературных, «киношных» кругов. И, думаю, это был не худший вариант из всего, что могло случиться с незадачливыми красавицами в столичном жестоком городе. Вершиной действа стал эротический фильм «Люся и водопроводчик», снятый по сценарию Сергея им самим совместно с каким-то учёным-филологом. По легенде на этом соавторы и погорели. В начале 70-х Чудакова судили за растление несовершеннолетних, сутенёрство и «злостное неповиновение органам правопорядка». Наверное, злополучный фильм всё же демонстрировался в каких-то аудиториях, иначе откуда бы возник специфический интерес этих самых органов. Далее легенда раздваивается. По одной версии Сергей сбежал из зала суда через окно во время судебного процесса и года три после этого скрывался, «залёг на дно». По другой версии его всё же осудили, после заступничества тех самых «высших кругов» срок заменили помещением в психлечебницу, откуда Сергей вышел уже сломленным.
Я теперь понимаю что чувствует мышь
Когда воздух из банки выкачивают
Последние стихи в «Колёр локаль» датированы 1973-м годом. Писал ли он что-то позже – неизвестно.
В декабре 1973-го по столице прошёл слух, что «русский Вийон», книжный вор, поэт и сутенёр Сергей Чудаков замёрз в московском подъезде. Слух докатился и до Иосифа Бродского, который отозвался совершенно великолепными стихами. Они общеизвестны, прекрасно прокомментированы Львом Аннинским, и всё же приведу их полностью:
На смерть друга
Имяреку, тебе – потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, – от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса –
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчётных постелей –
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замёрзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по тёмной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застёжки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоём ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.
Слух всё же оказался ложным. В 80-е Чудаков возникал на концертах Евтушенко, помятый, обрюзглый с неизменной авоськой в руках, кричал: «Женя, я здесь»! Евтушенко всматривался: «Вижу, Серёжа, вижу»!
Потом пропал окончательно. Говорят, сдал квартиру кавказцам, оставшись жить на кухне. Те в уплату поили его. Сначала подзывали к телефону. Потом отговаривались, мол, Сергей спит. Потом уже бросали трубку – такой здесь не живёт. Дата и место смерти неизвестны. Понятно только, что смерть была ужасной. Поистине, уж лучше бы тогда – в подъезде (Правда, Википедия утверждает, что «он умер на улице в Москве от сердечного приступа 26 октября 1997 года». Впрочем, для легенды это не важно). Певчие птицы обречены в столкновении со стервятниками, возросшими из того «чёрного дёгтя», на том фундаменте мрачной социальной утопии, из угаданного дыма и смрада горящих «торфяных брикетов»:
Какая ночь, какой предельный мрак,
Как будто это мрак души Господней,
Когда в чертог и даже на чердак
Восходит чёрный дым из преисподней
…Моё визуальное знакомство с фотографиями и портретами поэта началось с небольшой карточки, перекочевавшей в интернет с какого-то документа. Правда, при желании можно отыскать в сети ещё несколько, тоже не слишком качественных. Но легенде достаточно одной, своеобразного реперного знака, обозначающего точку привязки к местности. Без которого стихи были бы только метафорой, метафизическим облачком, призрачным дрожанием задержавшейся в грубом мире поэтической души.
Мореплаватель егерь и пахарь
Или узник в холодном краю
Человек остаётся как сахар
Нерастаянный в этом чаю
Сергей Чудаков остался в сотворённой им вселенной, ядро которой по-прежнему «загадочно темно и неизвестно». «Пятновыводитель смерти» не стёр его образа. Он не растворился, не смешался с мусором и грязью бытия. «Нерастаянный сахар», аватара поэзии, голос эпохи. Соль русской земли.
Читайте также: