Роберт лоуэлл стихи на русском
Обновлено: 22.11.2024
СТИХИ ИЗ КНИГИ "ИСТОРИЯ" (1973)
Быть может, самый значительный из американских поэтов второй половины двадцатого века", - так Американская Академия поэтов, подводя итоги века, охарактеризовала Роберта Лоуэлла (1917 - 1977). Лоуэлл родился в Бостоне в привилегированной и одной из самых известных в городе семей. До него эта семья дала американской поэзии двух выдающихся поэтов: Джеймса Рассела Лоуэлла и Эми Лоуэлл, вместе с Эзрой Паундом возглавлявшую группу имажистов.
Получив филологическое образование в Гарварде и в Кенион-колледже в Охайо, Лоуэлл занялся преподаванием. Он был пацифистом и отказался служить в армии в годы Второй мировой войны, за что был на короткое время заключен в тюрьму; впоследствии он протестовал против войны во Вьетнаме. Уже в двадцать лет он был автором объемистой папки со стихами, которые впоследствии - после строгого отбора - вошли в его первую книгу "Страна непохожести" (1944).
Следующая книга Лоуэлла - "Замок лорда Уири" (1947) - принесла ему широкую известность и была отмечена Пулитцеровской премией. Постепенно его стихи становятся все менее формальными, он отказался от традиционных размеров и ритмов. Самое главное для него в эти годы - выработать свой неповторимый поэтический "голос". Его тексты, достаточно сложные, вполне доходчивы; они стали образцом так называемой "исповедальной поэзии", в них поэт ведет прямой разговор с читателем.
Книгу Лоуэлла "Постижение жизни", вышедшую в 1959 году, часто сравнивают с "Бесплодной землей" Т. С. Элиота - критики пишут, что обе книги навсегда изменили лицо мировой поэзии. В 1973 году была опубликована книга Лоуэлла с обманчиво простым названием "История". Почему Лоуэлл обратился к истории? Вот как он объясняет это сам: "Великие, эпического размаха события не проходят бесследно. Конечно, сведения о них используются в процессе обучения, в целях пропаганды или накопления знаний - но у них есть и некая таинственная метафизическая значимость. Постигнув ее, мы приближаемся к пониманию характера какой-либо нации". Лоуэлл не просто констатирует события, он смотрит на них с точки зрения философа и заглядывает не только в прошлое, но и в будущее. Потому, наверное, эти стихи о тирании и лицемерии, терроризме и медико-биологических экспериментах звучат так актуально и сегодня. Данная подборка печатается по текстам из журналов "Дети Ра" номер 3-4 (29-30), 2007, и "Окно" номер 2 (5), 2008.
Сталин
Ветер заставляет деревья скрипеть, как деревянные игрушки;
живая изгородь - виноградная лоза,
кусты трех-четырех видов, черная ольха -
трепещут, причудливы и непостоянны, рождая
сотню оттенков зеленого. Темным теням
недостает черноты, белым лепесткам - белизны.
Страна - если заглянуть за изгородь, за стену -
поросль нежных побегов, которые легко погубить.
Сталин. что побудило его взбираться на дерево власти?
Люди ли, уложенные в землю вместе с зернами,
его ли подручные, умерщвленные, как паучьи самки?
В большом брюхе переваривается лишь успех. Этого человека
сделала тем, кем он стал, страсть к жестокости,
к топтанию икон. В этом он и выразил себя.
Нигилист - герой дня
"Есть строки вдохновенные у каждого французского поэта,
но у кого найдешь хотя бы шесть подряд?" -
однажды вопросил Поль Валери. То был счастливый день
для Князя тьмы. Нужны слова мне
весомые, трепещущие, словно плоть живая,
но я обрел лишь станиолевое пламя, отблеск негасимого
огня, что мне сиял и в детстве.
Юдолью перемен назвать я мог бы жизнь:
у нас то новая машина, то жена,
а то и новая война.
И все же, только если болен я иль обессилел,
зеленым, словно молодой росток,
мне видится горящей спички пламя.
В таком вот странном мире жить желает нигилист,
и вечные холмы дробит он взглядом на песок и камень.
Нас скоро заморозят. О, пустяк - привычны мы к недомоганью.
Конечно, в холодильнике у нас испарины не будет -
сперва. Не будет и болезней,
и пробка с каждым днем все легче станет поддаваться.
Вот только будет ли естественным дыханье?
Когда-нибудь изгладятся улыбки -
и станем в злобе мы скользить по темным льдам -
игрушки для теченья, рыбы хладные.
Небытие уже не наказанье, не заслуга,
а повседневность - жизнь, что длинновата для комфорта,
но коротка для совершенства,
для пути от динозавра к кроманьонцу.
. и невозможность поболтать по вечерам, одно самопознанье -
так медики-студенты изучают на себе скелет.
А рядом, среди льдов,
старинные друзья и мамонтово мясо.
Бог Джонатана Эдвардса, худшего из грешников
Первый праведник на заре нового времени,
узревший некий багрянец, узревший в себе убийцу,
понял, что красный тростник в его красных пальцах сладок,
что кровь пастуха подобна крови волка.
Джонатан Эдвардс молился о том, чтобы считаться
худшим из смертных.
Он был порядочный человек, и он молился не зря -
кто из нас не думал о себе так же?
Каждую ночь я лежу на целительном одре сна;
два или три раза в неделю я, пробуждаясь,
сознаю, что грешен. Нет, все семь раз.
Даже Бог не в силах проснуться более молодым,
чем он есть, не может и осушить чашу с ядом -
а ведь он лучший в этом, возможно, лучшем из миров!
-----------
Эдвардс, Джонатан (1703-1758) - американский философ и богослов, способствовал упрочению кальвинизма в Новой Англии; в известнейшей своей книге "Свобода воли" (1754) этически и метафизически обосновал детерминизм (прим. переводчика).
Марш мира - 1
Дуайту Макдональду
У подножия линкольновского мраморного мемориала,
слишком белого,
под обелиском в честь Вашингтона,
слишком высоким,
глядящимся в зеркальный пруд,
слишком удлиненный,
под красноватыми осенними деревьями, поднимающимися
в стылое небо вместе с беспощадными
мегафонными призывами к миру,
шагаем мы, взявшись зачем-то за руки (правда, это приятно),
размыкая цепь лишь затем, чтоб закурить
иль протереть очки. Мы похожи на новобранцев
в первом боевом поход. Вокруг суетятся фотографы, девицы,
отцы города. Страх, торжество, растерянность, разброд.
Наше зеленое воинство растянулось по зеленым лугам.
Навстречу - другое воинство: герои, гориллы, марсиане
в блестящих зеленых касках, с новенькими винтовками.
Марш мира - 2
Там, где сгрудились двое ли, трое
тех, чьи мечты, к сожаленью, мне чужды, -
лысых, седых и юнцов, а также и женщин, -
сидел я в закатной тени Пентагона, Бастилии наши,
разминая затекшую ногу, тоску унимая
моего любопытного робкого сердца. Тут и услышал я
речи, проникшие в думы мои с этих пор,
и понял, как слабы мы были, как правы.
Сержант из военной полиции все повторял: "Идите
сквозь их ряды. Сидящих, не троньте". Зеленые тени
просочились меж нами, как влага. Вторая ж волна
нас опрокинула навзничь и в землю вдавила.
Благословен будь, солдат, подавший мне руку,
помогший на ноги встать и спастись.
Читайте также: