Пушкин о смирновой россет стихи
Обновлено: 24.12.2024
«Золотой век» нашей литературы, культуры изучен, казалось бы, вдоль и поперёк. Невозможно сосчитать, сколько работ создано о нём; и что можно сказать ещё? (автор исключает бульварную и паранаучную беллетристику с её «сенсациями»). Но отчего-то вновь и вновь тянешься к тому времени. И странно: отдаляясь, оно делается сердцу дороже, ближе.
Это время влечёт неповторимой атмосферой, той культурной средой, что составили совершенно удивительные по своим характерам, судьбам люди. А высокое искусство не случается вне среды, не живёт вне времени само по себе. Поэтому, сполна понять, постичь произведения невозможно без объёмного и достоверного, документального познания эпохи. В бытии наций искусство, литература, история всегда идут рука об руку. Именно они формируют культуру личности, начиная с раннего детства, и даже ещё до рождения, из духа, интересов семьи. И сами художники также «питаются» токами своего времени, где среда разогревает азарт в работе или же гасит его. Потому, история литературы, искусства всегда изучает дружеский круг художников, среду общения. И это изучение в науке истинной не имеет ничего общего с поиском «жареных фактов, копанием в белье» и пр.
«Золотой» наш век был особенно богат на удивительных людей. Одна из характернейших, ярчайших личностей – Александра Осиповна Россет, в замужестве Смирнова. С момента своего появления в свете, обществе она встала в самый центр литературной жизни. И её значение в этой жизни уникально.
Появление в салонах северной столицы молоденькой фрейлины: выразительно-красивой, умной, замечательно образованной, обладающей художественным вкусом и острой на язык, - вызвало взрыв романтически-романических чувств и страстей поэтической братии. Это лучше всех описал поэт князь Вяземский, едва ли не первый женолюб эпохи и один из главных поклонников Александры Осиповны:
«В то самое время расцвела в Петербурге одна девица, и все мы, более или менее, были военнопленными красавицы… Кто-то из нас прозвал южную черноокую девицу Донна Соль, главною действующею личностью испанской драмы Гюго. Жуковский, который часто любил облекать поэтическую мысль выражением шуточным и удачно пошлым, прозвал её «небесным дьяволёнком». Кто хвалил её чёрные глаза, иногда улыбающиеся, иногда огнестрельные; кто – стройное и маленькое ушко, эту аристократическую женскую примету, как ручка и как ножка; кто любовался её красивою и своеобразною миловидностью. Иной готов был, глядя на неё, вспомнить старые, вовсе незвучные стихи Востокова и воскликнуть:
«О, какая гармонИя
В редкий сей ансамбль влита»!
И заметим мимоходом, что она очень бы смеялась этим стихам: несмотря на…светскость свою, она любила русскую поэзию и обладала тонким и верным поэтическим чутьём. Она угадывала (более того, она верно понимала) и всё высокое, и всё смешное. Изящное стихотворение Пушкина приводило её в восторг. Переряженная и масляничная поэзия Курдюковой находила в ней сочувственный смех… Наша красавица умела постигать Рафаэля, но не отворачивалась…от карикатуры Гогарта и даже Кома. Вообще увлекала она всех живостью своею, чуткостью впечатлений, остроумием, нередко поэтическим настроением. Прибавьте к этому…не лишённую прелести, какую-то южную ленивость, усталость. В ней было что-то от «севильской женственности». Вдруг эта мнимая бесстрастность расшевелится или тёплым сочувствием всему прекрасному, доброму, возвышенному, или (да простят мне барыни выражение) ощетинится скептическим и язвительным отзывом на жизнь и на людей. Она была смесь противоречий, но эти противоречия были как музыкальные разнозвучия, которые под рукою художника сливаются в какое-то странное, но увлекательное созвучие…
Хотя не было в чулках её ни единой синей петли, она могла прослыть у некоторых «академиком в чепце»… Даже богословские вопросы, богословские прения были для неё заманчивы. Профессор Духовной Академии мог быть не лишним в дамском кабинете её, как и дипломат, как Пушкин или Гоголь, как гвардейский любезник… Одним словом, в запасе любезности её было если не всем сёстрам по серьгам, то всем братьям по «сердечной загвоздке», как сказал бы Жуковский. Молодой русский врач С. был также в числе прихваченных гвоздём. Когда говорили о ней и хвалили её, он всегда прибавлял: «А заметьте, как она славно кушает. Это верный признак здоровой натуры и правильного пищеварения». Каждый смотрел на неё со своей точки зрения: Пушкин увлекался прелестью и умом её, врач С. исправностью её желудка. ».
Здесь надо отметить: в последнем предложении князь Вяземский вольно или невольно (может быть, из духа соперничества) смещает акценты. Для Пушкина Россет прежде всего была ценна своим умом и литературным вкусом. А вот для Вяземского – именно прелестью.
Из воспоминаний князя-поэта совершенно ясно, почему явление в свете Александры Осиповны вызвало не просто поток стихов к ней, но целую поэтическую дуэль, состязание: и прямое, и косвенное, и растянувшееся на годы. В подтверждение этому дадим первое слово самому Вяземскому:
«Вы – Донна Соль, подчас и Донна Перец!
Но всё нам лакомо и сладостно от вас,
И каждый мыслями и чувствами из нас
Ваш верноподданный и ваш единоверец.
Но всех счастливей будет тот,
Кто к сердцу вашему надёжный путь проложит
И радостно сказать вам может:
О, Донна Сахар! Донна Мёд»!
Надо отметить – эти пожелания, эти строки, увы, не оправдались: Александра Осиповна в семейной жизни оказалась несчастлива и замуж вышла совсем не за поэта.
Но вернёмся к дуэли-состязанию. Очередь за Соболевским, ближайшим другом Пушкина и Смирновой-Россет. Он близок Александру Сергеевичу в оценке лучших качеств её:
«Не за пышные плечи,
Не за чёрный ваш глаз,
А за умные речи
Полюбил бы я вас».
Скажем сразу: пышные плечи здесь поэтизированы как дань вкусам времени. А сама Россет была хрупкого сложения, невысокого роста.
Вяземский на это четверостишие Соболевского как бы возражает:
«И молча бы вы умницей прослыли,
Дар слова, острота, - всё это роскошь в вас:
В глаза посмотришь вам – и разглядишь как раз,
Что с неба звёзды вы схватили».
Также, князь-поэт пишет ещё стихотворение, где сравнивает глаза Александры Осиповны с южными звёздами.
На его велеречивость, приподнятость тона в тех стихах не без приглушённого ехидства откликается Пушкин, явно посмеивается над восторженным другом. Это происходило в тысяча восемьсот двадцать восьмом году, и первый наш поэт хотя и был знаком с Россет, но той известной тёплой и тесной их дружбы ещё не возникло.
«Она мила – скажу меж нами –
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Её черкесские глаза.
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей».
С Пушкиным категорически не согласен его приятель, поэт Василий Туманский. Стихи Туманского о глазах Александры Осиповны станут знаменитой народной песнью.
«Любил я очи голубые,
Теперь влюбился в чёрные,
Те были нежные такие,
А эти непокорные.
Глядеть, бывало, не устанут
Те долго, выразительно;
А эти не глядят, а взглянут –
Так, словно царь властительный.
На тех порой сверкали слёзы,
Любви немые жалобы,
А тут не слёзы, а угрозы, -
А то и слёз не стало бы».
Теперь послушаем самого чтимого и старшего по летам Василия Андреевича Жуковского. Надо пояснить сразу во избежание недоумения читателей: этот чудесный мечтательный поэт имел пристрастие и забаву – сочинять шутливые послания, которые мило именовал «галиматьёй». В них он ставил цель состязаться с самим прославленным пиитом графом Хвостовым. Вот, что он пишет Россет:
«…Я на всё решиться готов! Прикажете ль, кожу
Дам содрать с своего благородного тела, чтоб сшить вам
Дюжину тёплых калошей, дабы гуляя по травке,
Ножек своих замочить не могли вы? Прикажете ль, уши
Дам отрезать себе, чтобы в летнее время хлопушкой
Вам усердно служа, колотили они дерзновенных
Мух, досаждающих вам неотступной своею любовью
К вашему смуглому личику»…
Этой шутливостью прикрыто серьёзное увлечение Василия Андреевича молоденькой фрейлиной Императрицы Александры Фёдоровны, которое будет иметь продолжение. Но об этом – чуть позже…
Итог повальному увлечению красавицей подводит насмешливый Пушкин. Каламбурит, намекая на общие пересуды-разговоры о Россет, что велись компанией за карточной игрой под названием «тэ-тэ-тэ»:
«…Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти
Те, те, те и те, те, те».
Но итог этот всего лишь промежуточный. Позже обаянию Александры Осиповны подпадёт и первое «послепушкинское» поколение молодых «любомудров», будущих основателей славянофильского движения. С ними Россет также найдёт общие интересы, общие запросы ума и сердца. Правда, над славянофилами она подтрунивала и даже колола их «глашатаев» за крайности увлечения идеей.
Это не помешает Алексею Хомякову в стихах о ней проводить ассоциацию с розой, выводя её из корня французской фамилии Россет. Фамилия, действительно, связана с этим прекрасным цветком, изображённом на их родовом гербе, и уходит корнями к рыцарям эпохи крестовых походов.
А Иван Аксаков при знакомстве сначала отшатнётся от этой удивительной женщины, не сможет сразу понять её, оценить те воспетые достоинства. Но позже признает и силу ума, и очарование Александры Осиповны, хотя и продолжит с опаской относиться к ней. Он буквально повторит выражения о ней и Пушкина, и Туманского: «в самовластной красоте», "словно царь властительный". В письме к отцу Иван Сергеевич Аксаков скажет, что эту непонятную женщину скорее признаёшь как царицу ума и чувств, но как жену ему её представить трудно.
В конце тридцатых годов эту поэтическую линию продолжит и, пожалуй, завершит Лермонтов. Удивительно, как он сумел подхватить и выразить сквозь изменчивые годы интонацию строк Пушкина о ней! Вот параллель Лермонтова:
«…Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи».
Конечно, помимо шуток, помимо дружеских восхвалений и любований, были и другие, великие стихи, посвящённые Смирновой-Россет теми же Пушкиным, Лермонтовым. Были другие, глубокие и совсем не шутливые, отношения. Но о них – позже. Потому, что сейчас нужно рассказать, как и откуда появилась в столице Империи эта черноокая чудо-женщина, произведшая небывалую поэтическую бурю.
Читайте также: