Мандельштам эта ночь непоправима о чем стих
Обновлено: 04.11.2024
В этот период творчества ночь-мачеха уведет в свою тьму навсегда мать поэта, и горе заставит увидеть солнце черным:
Эта ночь непоправима,
А у вас еще светло.
У ворот Ерусалима
Солнце черное взошло.
И опять, как и прежде в лирике Мандельштама, свет дня отравляется чернотой — на этот раз — чернотой солнца. Поэтому не кажется парадоксом, что свет дня видится поэту еще более страшным:
Солнце желтое страшнее —
В светлом храме иудеи
Хоронили мать мою.
Колыбельная, которая поется днем! Колыбельная, убаюкивающая навеки. Колыбельная для кого? Для навсегда ушедшей? Для того живого, кто хочет забыться, не видеть?
Благодати не имея
И священства лишены,
В светлом храме иудеи
Отпевали прах жены.
И над матерью звенели
Я проснулся в колыбели,
Черным солнцем осиян.
(«Эта ночь непоправима», 1916)
День и ночь вновь противопоставлены и слиты воедино одной темой:
И соединены день с ночью словом СМЕРТЬ.
Вновь день-жизнь страшнее ночи-смерти.
Ночь — мачеха — Федра, влюбленная, клевещущая, отнимающая родное, ночь — смерть.
День же — похороны, окончательное прощание, НЕ ЖИЗНЬ.
Ночь преступно притягательна. (Можно ли любить мачеху, ту, что отторгает, отшвыривает, зовет, можно ли тянуться к ней?)
День светел, а хочется в ночь.
Не отсюда ли колыбельный напев, возникающий днем?
Примечательно, что Ахматова отождествляла образ ночи из этого стихотворения с собой, о чем свидетельствует запись в дневнике Н. Н. Пунина: «На вопрос, почему же хочет расстаться — отвечала, что не может, что запуталась, стихами Мандельштама сказала: „Эта (показала на себя) ночь непоправима, а у Вас (показала на меня) еще светло“»[37].
Черно-желтые сочетания вызывают детские воспоминания «хаоса иудейского» в душе поэта: «Вдруг дедушка вытащил из ящика комода черножелтый шелковый платок, накинул мне его на плечи и заставил повторять за собой слова, составленные из незнакомых шумов, но, недовольный моим лепетом, рассердился, закачал неодобрительно головой. Мне стало душно и страшно. Не помню, как на выручку подоспела мать» («Шум времени. Хаос иудейский»).
Черно-желтое — от рождения, от матери, как основа жизни, можно ли убежать в нечто третье, если мир построен на выборе одного их двух? Можно ли выбрать НЕ ДЕНЬ и НЕ НОЧЬ, если и там и там подстерегает ужас? Но до поры до времени на выручку еще может подоспеть ЖИЗНЬ — МАТЬ. С уходом матери обрывается одна из надежнейших связей с жизнью…
Родное — материнское и — страшное, рождающее тревогу, черно-желтое воплотится и в стихотворении «Среди священников левитом молодым» (1917):
Среди священников левитом молодым
На страже утренней он долго оставался.
Ночь иудейская сгущалася над ним,
И храм разрушенный угрюмо созидался.
Он говорил: небес тревожна желтизна.
Уж над Ефратом ночь, бегите, иереи!
А старцы думали: не наша в том вина;
Се черно-желтый свет, се радость Иудеи.
Он с нами был, когда на берегу ручья
Мы в драгоценный лен Субботу пеленали
И семисвещником тяжелым освещали
Ерусалима ночь и чад небытия.
Зловещая смертоносная ночь названа иудейской, гибельная иудейская ночь (черно-желтая, с тревожным ночным солнцем), объявшая тело испустившего дух после стольких страданий Спасителя.
Тема эта возникает у Мандельштама в сгущающихся «сумерках свободы». И — вновь в заключительной строке мелькает Федра, горящая «черным пламенем». Там — «погребальный факел чадит». Здесь — «чад небытия». Там — Федра-ночь — смерть. Здесь — соединительный союз связывает «Ерусалима ночь» с «чадом небытия» — смертью. Смертью-возмездием за грех уничтожения добра и света — жизни.
Вскоре у поэта возникает вопрос и о своей жизни — свете:
Кто знает, может быть, не хватит мне свечи,
И среди бела дня останусь я в ночи,
И, зернами дыша рассыпанного мака,
На голову мою надену митру мрака.
(«Кто знает, может быть, не хватит мне свечи…», 1918)
Снова знакомые антонимические пары: день-ночь, свет-мрак, жизнь-смерть.
СВЕЧА (свет, жизнь).
НОЧЬ, возникшая СРЕДИ БЕЛА ДНЯ, НОЧЬ — сон, пришедший от отравы (рассыпанный мак — опий, черный цвет, забытье).
Неужели поэт чувствует себя Ипполитом, оклеветанным злой (?) — влюбленной до исступления (!) Мачехой-ночью Федрой?
Свеча, символизирующая здесь жизнь, озаряющая и день и ночь, может изойти «погребальным чадом», заставив свет души померкнуть еще при жизни. Подобная метафора «свеча — жизнь» есть и в поздней лирике Мандельштама: «Увы, растаяла свеча // Молодчиков каленых, // Что хаживали в полплеча // В камзольчиках зеленых» («Новеллино», 1932).
Надо отметить, что в еврейской обрядности существует и символ «черной свечи». «Черная свеча — согласно каббалистическим представлениям, мистическая субстанция, начало, лежащее в основе Творения, ассоциируется со святая святых Иерусалимского храма. Клятва черной свечой считается самой страшной из всех клятв»[38]. У Зингера: «Едва лишь реб Иссар услыхал, что случилось с его любимой женой, немедленно отправился к раввину. Вопрос встал об отлучении и черных свечах. Слыханное ли дело — выпороть замужнюю женщину, нанести ей такое бесчестье, так опозорить?»[39].
И вслед за этими стихами — «Телефон» (1918), где ночь решает — как смертный приговор самоубийце выносит, и надо успеть уйти в вечную тьму, пока не взошло солнце — в лучах его свет кажется еще более диким и страшным, и некуда «бежать от жизни гулкой».
Так что же у Мандельштама страшнее, невыносимее — день или ночь?
Возможен ли ответ?
Но ясно, что ночь — наполнена, судьбоносна и от дня неотрывна, связана с ним кровными узами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
VI. БЕСПРЕРЫВНОЕ СОЛНЦЕ
VI. БЕСПРЕРЫВНОЕ СОЛНЦЕ НЕУДАВШИЕСЯ ОЛЕНЕЗАГОТОВКИ План оленезаготовок разработан окружным оленетрестом и, разумеется, основан на процентных выкладках. На Ямале предположено законтрактовать 6900 голов оленя. Если считать, что ямальские оленеводы насчитывают в общем до
Солнце духа
Солнце духа Как могли мы прежде жить в покое И не ждать ни радостей, ни бед, Не мечтать об огнезарном бое, О рокочущей трубе побед. Как могли мы… но еще не поздно, Солнце духа наклонилось к нам. Солнце духа благостно и грозно Разлилось по нашим небесам. Расцветает дух, как
ВОЛЧЬЕ СОЛНЦЕ
ВОЛЧЬЕ СОЛНЦЕ 23. ПЬЯНИТЕЛЬ РАЯ Пьянитель рая, к легким светам Я восхожу на мягкий луг Уже тоскующим поэтом Последней из моих подруг. И, дольней песнию томимы, Облокотясь на облака, Фарфоровые херувимы Во сне качаются слегка, — И, в сновиденьях замирая, Вдыхают
291. ХАЛДЕЙСКОЕ СОЛНЦЕ
291. ХАЛДЕЙСКОЕ СОЛНЦЕ Далекий путь, и беспредельность, Влекущая вперед, И солнца яд, и песнопенья О солнце — к солнцу взлет. Во мне рыдает предков голос,— О прадеды-волхвы, Я к солнцу лестницу дострою, Приду, куда и вы… Слова священных заклинаний, Забытые в веках, И
ВОЛЧЬЕ СОЛНЦЕ
ВОЛЧЬЕ СОЛНЦЕ Книга была выпущена Д. Бурлюком в изд-ве футуристов «Гилея». В «Книжной летописи на 1914 г.» зафиксировано два издания ВС — в феврале в Херсоне (электро-типография «Экономия Ф. Наровлянского и Ш. Фаермана», тираж 480 экз.) и в марте в Москве (тип. «Мысль», тираж
Знакомое солнце
Знакомое солнце Итак, снова Карачи. Много старых знакомых, уважаемый мною посол, то же солнце, та же каменистая земля. Меня определяют во внутриполитическую группу посольства под начало советника В. Ф. Стукалина. Виктор Федорович — новичок в мидовской системе, он взят на
ЗНАКОМОЕ СОЛНЦЕ
ЗНАКОМОЕ СОЛНЦЕ Итак, снова Карачи. Много старых знакомых, уважаемый мною посол, то же солнце, та же каменистая земля. Меня определяют во внутриполитическую группу посольства под начало советника В.Ф. Стукалина. Виктор Федорович — новичок в мидовской системе, он взят на
Знакомое солнце
Знакомое солнце Итак, снова Карачи. Много старых знакомых, уважаемый мною посол, то же солнце, та же каменистая земля. Меня определяют во внутриполитическую группу посольства под начало советника В. Ф. Стукалина. Виктор Федорович — новичок в мидовской системе, он взят на
СОЛНЦЕ В НОЯБРЕ
СОЛНЦЕ В НОЯБРЕ Через «мостик неба, задницы и рваных облаков» остатки нашей дивизии вышли из «котла», погрузились в Старой Руссе на поезд, получили последний «привет» от вражеских штурмовиков. Туманным утром мы прибыли в Ригу и через час уже проходили санитарную
Солнце
Солнце Я солнце пяткой заслонил в окне, Чтобы оно глаза мне не слепило, Но почему-то стало стыдно мне, Что так я обошелся со Светилом. Чуть-чуть ногой я влево шевельнул, И солнце мне в глаза, как зверь, вцепилось. Лицо в слезах в подушку я воткнул, А желтое пятно за тучей
«Глядите: солнце!»
«Глядите: солнце!» В сентябре 1925 года Чуковский занес в дневник: «Пишу свой идиотский роман». В ноябре, страдая над тем же романом, жаловался на «вялость мозга». Между тем уж чего-чего, а вялости в романе никак не заметно – заметна, скорее, этакая резвость и
СОЛНЦЕ СИНЬЯКА
СОЛНЦЕ СИНЬЯКА И тем не менее Матиссу пошли на пользу открытия таких художников, как Сислей, Писсарро, Клод Моне и Синьяк.Его близкий друг Марсель Самба писал: «Было время, когда Матисс грелся под лучами того же солнца, что и Синьяк. Собственно говоря, он никогда не был
В Крыму солнце
В Крыму солнце Бывают ощущения, которые и не осознаешь сразу, но глубоко воспринимаешь всем своим существом, какие-то едва уловимые, а из-за них все кругом иное.Так я совершенно не чувствовал жары крымского сентябрьского полудня и быстро поднимался на сожженную солнцем
Читайте также: