Любимыми стихами давайте делиться
Обновлено: 22.11.2024
Ах, как он плещет, снегопад старинный,
Как блещет снег в сиянье фонарей!
Звенит метель Ириной и Мариной
Забытых январей и февралей.
Звенит метель счастливыми слезами,
По-девичьи, несведуще, звенит,
Мальчишескими крепнет голосами,
А те в зенит. Но где у них зенит?!
И вдруг оборвались на верхней ноте,
Пронзительной, тоскливой, горевой.
Смятенно и мятежно, на излете
Звучит она над призрачной Москвой,
А я иду моим седым Арбатом,
Твержу слова чужие невпопад.
По переулкам узким и горбатым
Опять старинный плещет снегопад.
Каждый день
Это жизни модель.
Пробужденье -
Рожденье.
Утро -
Детство и юность,
Мудро
За утро волнуюсь.
Если утро проспал я
Или утро пропало,
То и зрелости полдень
Никуда не годен.
Если утро пропало,
Поступил опрометчиво,
Ибо времени мало
Остаётся до вечера.
Вечер похож на старость:
Чувствуется усталость,
Очень мало осталось
До неизбежной полночи.
День бесполезный вспомните,
День ускользнувшего счастья.
Тянет ко сну. Сон похож на смерть.
Как перед смертью не надышаться,
Так и сегодня уже не успеть,
Не успеть и не преуспеть.
Остаётся надежда назавтра,
Завтра может пройти не затхло,
Завтра может пройти величаво,
Завтра нас увенчает слава.
Ждать не долго ещё
Одного дня.
Хорошо,
Что модель не одна!
Это всё не любовь
Это всё не любовь,
это детская шалость,
Это дамская прихоть, каприз и курьёз,
Безотчетная грусть,
беспричинная жалость,
Это розыгрыш,
принятый слишком всерьёз.
Это плещется в лепетах ночь
полнолунья,
Вместо пепла летит с сигарет серебро,
Это просто душа,
попрошайка и лгунья,
Загляделась до слёз на чужое добро.
Это детские шалости, сдобные булки,
Освещенья причуды, ума маята.
А любовь — одинокие наши прогулки
И чуть слышная боль
в глубине живота.
КОТУ ГОСПОЖИ РЕЙНОЛДС
Что, котик? Знать, клонится на закат
Звезда твоя? А сколько душ мышиных
Сгубил ты? Сколько совершил бесчинных
Из кухни краж? - Зрачков зеленых взгляд
Не потупляй, но расскажи мне, брат,
О юных днях своих, грехах и винах:
О драках, о расколотых кувшинах,
Как ты рыбачил, как таскал цыплят.
Гляди бодрей! Чего там не бывало!
Пускай дышать от астмы тяжело,
Пусть колотушек много перепало,
Но шерсть твоя мягка, всему назло,
Как прежде на ограде, где мерцало
Под лунным светом битое стекло.
Одела шляпу лихо - набекрень,
Чтоб лунный локон дерзко выбивался.
Сентябрь с Бегемотом препирался,
На Патриарших, превращаясь в тень.
Полночный конь копытом высекал
На небе самоцветов звездных блики.
И Воланд, злодеянием великий,
От пошлой повседневности страдал.
Закрыв глаза, он пальцы окунул
В янтарь расплавленный, рассыпав чётки,
И век за веком отбивал чечётку,
Покуда тот подковы мыслью гнул.
А дождь бежал алмазною рекой,
По мостовым, сплошным потоком в Лету,
Фонарь моргал, по глаз укутан фетром,
Он жаждал сна полуденный покой.
Бесстыжий ветер нагло лист срывал,
подбрасывал - Жар-птицы разлетались.
В любви прохожие друг другу признавались,
Ведь пробил час - гостей ждал званный бал.
Она легла на чёрный плащ-крыло,
И ввысь взлетела - вспенивалось небо.
Шёл дым из труб, запахло свежим хлебом,
Рассвет пролил кровавое вино.
***
Лоснится край зачитанных страниц,
Сквозь истины глазницы смотрит время,
Натянут повод, ноги в стремя!
На небе шов от следа колесниц.
Закончен бал!
Но длится вечный блиц!
Каждый прав и каждый виноват.
Все полны обидным снисхожденьем
И, мешая истину с глумленьем,
До конца обидеться спешат.
Эти споры - споры без исхода,
С правдой, с тьмой, с людьми, с самим собой,
Изнуряют тщетною борьбой
И пугают нищенством прихода.
По домам бессильно разбредаясь,
Мы нашли ли собственный ответ?
Что ж слепые наши "да" и "нет"
Разбрелись, убого спотыкаясь?
Или мысли наши - жернова?
Или спор - особое искусство,
Чтоб, калеча мысль и теша чувство,
Без конца низать случайные слова?
Если б были мы немного проще,
Если б мы учились понимать,
Мы могли бы в жизни не блуждать,
Словно дети в незнакомой роще.
Вновь забытый образ вырастает:
Притаилась Истина в углу,
И с тоской глядит в пустую мглу,
И лицо руками закрывает.
Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!
В последний раз я друга обниму.
Чтоб голова его, как роза золотая,
Кивала нежно мне в сиреневом дыму.
памяти Муслима Магомаева. (это последняя песня в его исполнении, прозвучала, как прощание
Не проверяйте друзей и любимых. Они всё равно не выдержат испытания. Экзюпери. Комментарий Барашка лефф домашний Кофевар 06.02.2011, 12:32ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ
Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились - мучили детей.
И это каждый день опять:
Кляня, ругаясь без причины.
А детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.
За что - обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.
Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли,
От взрослых дети ждут защиты.
А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы.
Но их всё били.
. . . . . . . . Так же.
. . . . . . . . . . Снова.
И не снимали с них вины.
Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин "идеи" были,
Мужчины мучили детей.
Я жив. Дышу. Люблю людей.
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это - было!
Мужчины мучили детей!
Ты спеши, ты спеши ко мне,
Если я вдали, если трудно мне.
Если я словно в страшном сне,
Если тень беды в моем окне.
Ты спеши, когда обидят вдруг,
Ты спеши, когда мне нужен друг.
Ты спеши, когда грущу в тиши,
Ты спеши, ты спеши.
Не спеши, не спеши, когда
Мы с тобой вдвоем и вдали беда.
Скажут "да" листья и вода,
Звезды и огни, и поезда.
Не спеши, когда глаза в глаза,
Не спеши, когда спешить нельзя,
Не спеши, когда весь мир в тиши,
Не спеши, не спеши!
. Начинается великий поход. Шьют мундир с галунами.
Черный плащ с золотым шитьем,
развевающийся при быстрой ходьбе.
Сборы. Кларнет в футляре.
Но его мундштук уже приложен к губе.
Начинается тяжесть, томленье.
На одном месте топтанье
Лепетанье. С ноги на ногу
переминанье.
То с одного, то с другого бока.
Перечеркиванье крест-накрест.
Прикуриванье на сыром ветру.
Междометие «О», влекущее за собой.
Прочие восклицанья.
Топкие, вязкие воспоминанья.
Пусто. Тревожно. Невыносимо,
особенно, если дело уже к утру.
. Начинается с реплики на ступенях,
с оклика в коридоре, с окрика,
с хватанья за обрывок ритма,
за рифму, которая заваливается
сразу навзничь с открытым ртом.
Иногда мне кажется: ненавижу.
Иногда мне кажется: презираю.
Иногда мне кажется: лучше нажраться мяса
и выблевать под кустом.
. Выболтаться до зияющей юродивой речи на пустыре посреди бурьяна!
Проговориться в поле невнятиц
под гудящей высотой у бессвязной межи!
Проболтаться, оговориться, выронить,
словно окровавлённый платок из кармана,
слово, из которого вырастают, как пальцы,
предлоги, флексии, приставки,
творительные, предложные падежи!
Что-то вроде «Ноеминь, Ноеминь» и дальше —
птичьим ты называешься слогом.
И куда бы ты ни пошла, я пойду за тобой.
Ибо непредсказуемое в человеке рифмуется насмерть с Богом
на путях неисповедимых, выписываемых судьбой.
Ноеминь, Ноеминь, и дальше.
Ты — как утреннее целованье,
над глухоманью звон.
На осенних дорогах тесно от фигур умолчанья,
от существ без лица и названья,
и если они из бесовских армий, имя им — легион.
А за ними — лысые, с голыми веками, фразы.
Рукоприкладство
синтаксиса к семантике. Требованья удовлетворения прав.
Равенство буквы «я», переходящее в братство
прочих личных местоимений, друг друга хватающих за рукав.
А за ними — с песьими головами слова,
значенья, уставившиеся в одну точку,
названья, приросшие, словно панцирь,
к живому бескостному существу,
все это выливающееся, как из водосточной трубы,
записывающееся в плоскую строчку,
но я Ноеминь именую тем, что ее зову.
Заблудившись когда-то в заброшенной каменоломне
и по тени определяя, откуда свет,
разве мы сделались недоверчивей, вероломней,
оттого что на этих камнях наших имен нет?
Читайте также: