Константин васильев поэт борисоглебский стихи
Обновлено: 24.12.2024
К. Васильев родился, жил и умер в п. Борисоглебский Ярославской области. Сейчас на родине Поэта создан и действует мемориальный музей. Нищета, безраздельное служение Слову, "изломанная человеческая судьба" (слова самого К. Васильева) — вот траектория жизни Константина. На гранитной доске, что укреплена на его доме, — падающая звезда. Земная жизнь закончилась, а путь его стихов к людям только в самом начале. Около 6 000 стихотворений, многочисленные эссе, критические статьи, литературоведческие работы, дневники…
Благодарю сотрудников музея и авторов интернет-проекта за предоставленные материалы.
Думается, поэт Константин Васильев — всё же поэт новейшего времени. Вовсе не потому, что поздние стихи гораздо определённее ранних. Не потому, что поэтика становится тоньше и проблемнее, острее и необычнее для «простого стиха». Васильев — поэт необыкновенно современный по мироощущению. В его стихах нет утончённой интонации интеллектуала шестидесятых, характерной для авторов Москвы и Ленинграда. Нет болезненной отзывчивости, характреной для авторов семидесятых (как центра, так и провинции). Нет иронического посыла авторов восьмидесятых, нет игр в смысловые кубики. В его стихах мы узнаём себя. В настоящее время. Со всеми своими сомнениями и душевными болями.
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
Нищета одиночного камня
В одичалой болотной глуши…
И вода без движенья — веками,
и останешься, как не кружи.
Одинаково — слева и справа,
И вперёд — неизвестно, куда.
Пережёваны временем травы,
всё отстаивается вода,
и не может она отстояться —
неживая, но жидкая муть…
И не хочется здесь оставаться,
и не хочется трогаться в путь.
Но когда пересохнет и эта
Местность, столь надоевшая мне, —
Ну в какую же сторону света
Я пойду, и в какой стороне
Я увижу похожее что-то?
Эта пустошь на свете — одна…
Жарко. Пересыхает болото.
Подымаются камни со дна.
От ранней до поздней звезды
сумеем почувствовать вечность,
и ночь — до рассветной черты —
как глину, успеет обжечь нас.
И чувства свои сбережём,
и им никогда не изменим,
крещёные общим огнём,
сожжённые общим крещеньем…
Пусть мы медленно проходим длинный
путь, — все эллины, всегда Эллины.
И в изрядной мере — иудеи.
И не веря ни в одну идею,
всё равно мы все идеалисты.
Тут — темно, а там — совсем не чисто.
Белый свет и радужные дали,
впрочем, нет, мы не туда попали.
Вот нам яркость ядерного Марса.
Вот и Маркес, победивший Маркса,
и подведена черта, в итоге —
ни черта. И вновь мечта о Боге.
Илиада или Одиссея?
Своды Ада, райская идея,
и тоска по мировой культуре —
и близка над миром воет буря,
и подъёмом сей чреват упадок…
Виноват! — но плод запретный сладок…
Потому, на свеженькое падкий,
я приму грехи миропорядка
на душу — и разделю со всеми…
Надо же! Возобновилось время.
Стезя — меж «можно» и «нельзя»,
Между «нельзя» и «невозможно».
Моя бескрайняя стезя…
Иду к себе неосторожно.
И сотой доли не пройду…
И миллионной не успею…
На эту землю упаду,
под этим небом, что над нею.
Но ты простишь меня, земля,
но ты меня поднимешь, небо,
и я увижу купола
над крышами Борисоглеба.
Величие великих —
в великой простоте.
Не гвозди, а гвоздики
сияют на кресте.
Ведь гвозди, прорастая
сквозь огненную плоть,
цветами расцветают,
как и велел Господь!
Н. Оцуп
Здесь, на земле, и где-нибудь ещё,
где слишком холодно иль горячо —
здесь и везде, здесь им нигде на свете —
кончается двадцатое столетье.
И вместе с ним горит моя душа,
от холода ужасного дрожа.
И вместе с ним горят мои надежды.
Надежды мудреца или невежды.
Двадцатый век был Словом во плоти.
Но Слово не могло меня спасти,
зато оно меня не погубило.
Зато оно на самом деле — было.
А что же есть? — поруганная честь.
И что сулит грядущее — Бог весть.
Но жить минувшим поздно или рано.
Звезда, я вижу, вышла из тумана.
«Здесь, на земле, или другой звезде»…
но надо жить и в полной нищете,
и к высоте утраченной стремиться,
на лица невзирая в темноте…
Здесь, на земле, или другой звезде —
а там посмотрим, что ещё случится.
Ни сберечь, ни по ветру рассеять —
как мне быть с достояньем моим?
Спать спокойно: на свете не все ведь
различают, где слово, где дым.
Но зачем я от мира сокрыться
помышляю в бездонных ночах?
Только то, что должно сохраниться,
погибает на наших глазах.
Я в плену, я в неволе
у себя самого.
Перейду это поле,
Не найду ничего.
И по краю, по краю,
где растет краснотал —
здесь я все растеряю,
чем вчера обладал.
Тихо вскрикнет пичужка,
вылетая на свет,
и лесная опушка
встрепенется в ответ.
Будет песнь разливаться
над землею моей —
но душа отзываться
не осмелится ей.
Зачем искать великолепий
на небесах и на земле,
и в том числе — в Борисоглебе?
В Борисоглебе в том числе.
«Борисоглеб великолепен,
Борисоглеб неповторим».
Зачем его возводят в степень?
Неповторимым был и Рим.
Так просто быть неповторимым.
Но на песке рисуют рыб —
и что тогда случилось с Римом?
Неповторимый Рим погиб!
Кто знает, несколько мгновений
или вся вечность на кресте?
Не требуется украшений
непреходящей красоте.
И наше время игровое
сошло с ума от мишуры.
Давай хотя бы мы с тобою
нарушим правила игры.
Игру огня в холодном небе
мы видим, стоя на земле —
и в том числе в Борисоглебе.
В Борисоглебе в том числе.
Мы, нищие, повылезли из дыр:
нас ждет шипенье пенистых бокалов —
призвали Всеблагие нас на пир,
Горят чертоги чердаков, подвалов,
весь мир наш синим пламенем горит,
тьма зависти ничьи глаза не застит.
Страна разбитых вдребезги корыт
уже не может рвать себя на части.
Но время есть: пока огнем горят,
пока вино питает почву нашу.
Я пью до дна — чтоб ненависти яд
не переполнил черной каплей чашу!
Читайте также: