Екатерининский канал стих корнилов
Обновлено: 04.10.2024
На глазах у питерских зевак
Барышня платочком помахала,
И два парня – русский и поляк –
Не смогли ослушаться сигнала.
Сани – набок. Кровью снег набух.
Пристяжная билась, как в припадке.
И кончался августейший внук
На канале имени прабабки.
Этот март державу доконал.
И хотя народоволке бедной
И платок сигнальный, и канал
Через месяц обернулся петлей,
Но уже гоморра и содом
Бунтом и испугом задышали
В Петербурге и на всём земном
Сплюснутом от перегрузок шаре.
И потом, чем дальше, тем верней,
Всё и вся спуская за бесценок,
Президентов стали, как царей,
Истреблять в «паккардах» и у стенок.
В письма запечатывали смерть,
Лайнеры в Египет угоняли.
И пошла такая круговерть,
Как царя убили на канале.
Смеляков
Не был я на твоём новоселье,
И мне чудится: сгорблен и зол,
Ты не в землю, а вовсе на север
По четвёртому разу ушёл.
Возвращенья и новые сроки
И своя, и чужая вина –
Всё, чего не прочтёшь в некрологе,
Было явлено в жизни сполна.
За бессмертие плата – не плата:
Светлы строки, хоть годы темны.
Потому уклоняться не надо
От сумы и ещё от тюрьмы.
Но минувшее непоправимо.
Не вернёшься с поэмою ты
То ль из плена, а может, с Нарыма
Или более ближней Инты.
. Отстрадал и отмаялся – баста!
Возвышаешься в красном гробу.
Словно не было хамства и пьянства
И похабства твоих интервью,
И юродство в расчёт не берётся,
И все протори – наперечёт.
И не тратил своё первородство
На довольно убогий почёт.
До предела – до Новодевички
Наконец-то растрата дошла,
Где торчат, как над лагерем вышки,
. В полверсте от литфондовской дачки
Ты нашёл бы надёжнее кров,
Отошёл бы от белой горячки
И из памяти чёрной соскрёб,
Как ровняли овчарки этапы,
Доходяг торопя, теребя,
Как рыдали проклятые бабы
И, любя, предавали тебя.
И совсем не как родственник нищий,
Не приближенный вдруг приживал,
А собратом на тихом кладбище
С Пастернаком бы рядом лежал.
Долголетие
В этом веке я не помру.
Так ли, этак – упрямо, тупо
Дотащусь, но зато ему
Своего не подсуну трупа.
Двадцать первый – насквозь чужой,
С крематорием чем-то схожий.
Не приемля его душой,
Подарю ему кости с кожей.
От недоли хоть волком вой,
Только всё-таки жить охота.
Потому доползти позволь
До две тыщи первого года.
Мне бессмертье не по плечу,
Потому и шепчу с надсадом:
– Пожалей меня – не хочу,
Не могу помирать в двадцатом.
Выдай крови и выдай сил,
Долголетия выдай, Донор.
Всё равно я всё упустил,
Всё равно молодым не помер.
Сорок лет спустя
Подкидыш никудышных муз
Я скукой день-деньской томлюсь
И замыслов невпроворот,
И строчек вздорных.
А за окном асфальт метёт
Сутулый, тощий, испитой,
Но шут с ним и с его бедой –
. Когда бы знать, что он лишён
Что от журналов отлучён
С того и проза тех времён
Вдруг стала тусклой.
Зато просторный двор метён
. Всю жизнь гляделся я в себя,
А в ближних – мало.
И всё равно его судьба
Такой или сякой поэт,
На склоне века, склоне лет –
Кого от нашего житья
Он от чахотки сник, а я –
. Тащу отверженность, не гнусь,
Не бью поклонов,
Но перед вами повинюсь,
И сорок лет спустя молю:
Простите молодость мою,
За всё простите –
За спесь, и чёрствость, и сполна
С какой глядел я из окна
Трофейный фильм
Что за бред? Неужели помню чётко
Сорок лет этот голос и чечётку?
Мочи нет. Снова страх ползёт в серёдку,
Я от страха старого продрог.
До тоски, до отчаянья, до крика
Не желаю назад и на полмига,
Не пляши, не ори, молчи, Марика,
Но прошу, заткнись, Марика Рокк.
Провались, всех святых и бога ради!
Нагляделся сполна в своей досаде
На роскошные ядра, плечи, стати
Со своей безгрешной высоты.
Ты поёшь, ты чечётничаешь бодро –
Дрожь идёт по подросткам и по одрам –
Длиннонога, стервоза, крутобёдра,
Но не девушка моей мечты.
Не заманивай в юность – эту пору
Не терплю безо всякого разбору,
Вся она мне не по сердцу, не впору.
Костью в горле стала поперёк.
Там на всех на углах в усах иконы,
В городах, в деревнях тайги законы,
И молчат в серых ватниках колонны,
Но зато поёт Марика Рокк.
Крутит задом и бюстом иноземка:
Крупнотела, дебела, хоть не немка.
Вожделенье рейха и застенка,
Почему у нас в цене она?
Или всё, что с экрана нам пропела,
Было впрямь восполнением пробела?
Или вправду устала, приболела
Раздавившая врага страна?
Ты одно мне по нраву, наше время!
Для тебя мне не жаль ни сил, ни рвенья.
Только дай мне ещё раз уверенья,
Что обратных не найдёшь дорог.
Ты пойми: возвращаться неохота
В дальний год, где ни проблеска восхода,
В тёмный зал, где одна дана свобода –
Зреть раздетую Марику Рокк.
На кладбище
Памяти Б. Слуцкого
Хоть здесь у вас, не скрою,
Я подошёл к надгробью:
Мёртвому не погудка
Хоть барабан, хоть стих.
Вот и скажу, как будто
Вы и сейчас в живых.
Здесь вам теперь не место!
Нынче нельзя нам врозь,
Врозь, когда наконец-то
Время пошло хорошее,
Да нелегко идёт.
Горько, что отгорожены
Вы от его тягот.
Вы, кто был ярок давеча,
Здесь позарез нужны,
А не на старом кладбище
Рядом с прахом жены.
Время идёт погожее,
Тяжко ползёт из мглы.
Жалко, что вы не дожили,
С ходу бы подмогли.
Инерция стиля
Обретается мир с «не могу»,
С «не умею». И некуда деться –
И штурмует свою немоту
Неуверенный лепет младенца.
Это после придут мастерство,
И сноровка, и память, и опыт.
Но не стоят они ничего –
Повторять нынче может и робот!
Всё уменье – забудь и оставь,
Как бы громко оно ни звучало.
Мёртвый тянется на пьедестал,
А живой начинает сначала!
Он идёт всякий раз от нуля,
Чтоб досталось побольше простора,
Неизведанность снова продля
И страшась, как позора, повтора.
Я прочёл где-то: «Если опять
С побеждёнными драться придётся,
Надо тотчас из армии гнать
Разгромившего их полководца».
Не хочу пожелать и врагу
Той судьбы мастака-генерала,
Потому-то меня «не могу»,
«Не умею» – всегда вдохновляло.
Жизнь
Горькое и долгое прощанье
С уходящим от тебя тобой,
И тому прощанью нет скончанья
Аж до самой крышки гробовой.
Тут не обретенье, а потеря,
Потому кидаешься в тоску.
Это я прочёл не у Монтеня,
Это я в своём нашёл мозгу.
Понимаю: мысли всех велики
Супротив такого пустяка.
Только то, что выудишь из книги,
Вряд ли приспособишь для стиха.
Так что ни Христу,
Сколько им с горы ни говорить,
Не раскочегарить наши чувства
И печали не угомонить.
Будешь сам нести свой личный
Будешь сам вгонять в строфу
И как жизнь уходит,
Как холодным потом льёт из пор.
Памяти А. Бека
Помню, как хоронили Бека.
но первые числа,
но не было снега,
Было много второго смысла.
И лежал Александр Альфредыч,
Всё ещё не избыв печали,
И оратор был каждый
Но, однако, они молчали
Что надёжнее, чем отрава,
Что погиб человек
Хоть онколог наплёл:
. Ровно через седьмую века –
Десять лет и четыре года –
Наконец, печатают Бека
И в театры толкают с ходу.
Вновь звезда ему засияла,
Предрекает горы успеха –
И спектакли, и сериалы.
Но не будет живого Бека.
И не ведает Бек сожжённый
О таком своём часе звёздном
И, в тоску свою погружённый,
рассыпкам и вёрсткам.
. Я судьбу его нынче вспомнил,
Я искал в ней скрытого толка,
Жить в России надобно долго.
Вечер Гарри Каспарова
в Политехническом
Третий час, четвёртый
Не кончался гул,
Всё равно он твёрдо
Знал своё и гнул.
Безо всякой фальши,
Спорщик и артист,
В микрофонах весь,
Весь – напор и порох
Перед ним, хоть слишком
Эту жизнь познал,
Сам я был мальчишкой
И мальчишкой – зал.
В одури восторга
Но притом не только
Возраст свой жалел.
Есть у силы сладость:
Но не сила – слабость
А на нас жестоко
Под мигалок сверк
Двинул прежде срока
Двадцать первый век.
Иннокентий Анненский
Счастлив ли Иннокентий Анненский,
Непризнания чашу испивший,
Средь поэтов добывший равенство,
Но читателя не добывший?
Пастернак, Маяковский, Ахматова
От стиха его шли
От стиха его скрытно богатого),
Зарывалась его интонация
И, сработавши, как детонация,
Их стихи доводила до взрыва.
. Может, был он почти что единственным,
Самобытным по самой природе,
Но расхищен и перезаимствован,
Слышен словно бы в их переводе.
Вот какие случаются странности,
И хоть минуло меньше столетья,
Счастлив ли Иннокентий Анненский,
Никому не ответить.
Есенин
Слух пошёл: «Второй Некрасов. »
Но брехня и чепуха.
Для статей и для рассказов
Этот не впрягал стиха.
Душу радовали кони,
И свиданки за селом,
И лукавые гармони,
И гармония во всём.
Правда, пил средь обормотов,
Но зато в работе всей
Нету стёртых оборотов,
Тягомотин и соплей.
Что ему журналов травля?
Сын задавленных крестьян
Барина из Ярославля
Победил по всем статьям.
Дар его был равен доле,
А стиху был равен пыл,
Знал он слово золотое
И сильней себя любил.
Жизнь отдавши за удачу,
Миру, городу, селу
Загодя шепнул: «Не плачу,
Не жалею, не зову. »
Свобода
Не готов я к свободе –
По своей ли вине?
Ведь свободы в заводе
Не бывало при мне.
Никакой мой прапрадед
И ни прадед, ни дед
Не молил Христа ради:
Что такое свобода?
Это кладезь утех?
О себе после всех?
Сбросив зависть и спесь,
Распахнуть душу настежь,
А в чужую не лезть.
Океаны тут пота,
Да она ж несвободы
Я ведь ждал её тоже
Столько долгих годов,
Ждал до боли, до дрожи,
А пришла – не готов.
Перемены
Считали: всё дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
Считали: всё дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе, –
За тридевятью земель.
Считали: всё дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Мошенничества и зверств.
Меняли шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.
Недоговорили, недоспорили.
Хоть с хрущёвских говорили пор,
А на Вашей новой территории
Не могу продолжить с Вами спор.
Длинные неистовые диспуты
Вовсе не о поиске пути
И немыслимой российской истины,
Днём с огнём которой не найти;
Долгие дискуссии по проводу
Не о долге и не о правах,
Не о счётах к Берии – Андропову,
Больше – о поэтах и стихах.
Всякий раз опять, сначала, сызнова,
Под подслушек заунывный свист,
Утверждали наше разномыслие,
Что надёжней было всех единств.
И теперь, в недолгий перерыв,
Я на прежней маюсь территории,
Среди рокового разгула.
Люблю и ненавижу.
Среди рокового разгула,
Который пронёсся не мимо,
А вихрем кружит по стране,
Я всё повторяю Катулла,
Поэта погибшего Рима,
И два его чувства во мне.
Когда демократия денег –
Никчемны другие права,
Теперь и для самых идейных
Они как трава, трын-трава.
Распад, и раскол, и разброд,
И каждый истошно орёт:
«Даёшь возрожденье России. »
Да вот непонятно какой.
Похоже, с сумой и клюкой
От шоковой сверхтерапии.
Не знаю, что станется с нами:
Навряд ли спасти доходяг
Сумеют трёхцветное знамя
И птаха о двух головах.
Хотя в эти дни занесён
Из малопристойных времён,
Я всё-таки весь не оттуда,
И скорбные строки свои
О ненависти и любви
Шепчу наподобье Катулла.
Подражание Вийону
Жизнь безобразнее стихов,
Грехи прекрасней добродетели,
Низы опаснее верхов,
Несчастней киллеров свидетели.
Всего огромнее – чуть-чуть,
Всего свободнее в империи…
Особый у России путь
И полное в него неверие.
Поздняя осень
Осень поздняя, что ты такое?
Не постигну твоё раздвоенье:
То уносишь ты сон, беспокоя,
То даруешь умиротворенье.
Осень поздняя – время позора,
Не косы, а заржавленной бритвы,
Не хозяина, а мародёра,
Что оставил пейзаж после битвы.
И хотя небеса не синее,
Но простора и воздуха много,
Оттого-то и веришь сильнее
Поздней осенью в Господа Бога.
Поздней осенью – хворь и усталость,
И рассветы, как полночи, серы.
Поздней осенью вряд ли осталось
Что-нибудь, кроме смерти и веры.
Читайте также: