Асар эппель стихи читать
Обновлено: 22.11.2024
Об авторе: Асар Исаевич Эппель – поэт, прозаик, переводчик. Окончил Московский инженерно-строительный институт им. В. В. Куйбышева (кафедра архитектуры). С начала 1960-х годов переводил преимущественно поэзию, – прежде всего, с польского, от классиков до поэтов-современников, а также с итальянского (Петрарка, Боккаччо), немецкого, английского, идиша и др. языков. Перевел с польского всю уцелевшую прозу гениального Бруно Шульца («Уцелевшее», 2011). Публикация прозы Эппеля стала возможной лишь в конце 1980-х, за два десятка лет вышло пять книг: «Травяная улица», «Шампиньон моей жизни», «In Telega», «Дробленый сатана», «Латунная луна». Автор либретто мюзикла «Биндюжник и король» (по И. Бабелю) и сценария одноименного фильма. Лауреат премий журналов «Иностранная литература» (1998) и «Знамя» (2001), Премии им. Юрия Казакова (2002) и др. Кавалер Польского ордена «Крест Заслуги» (за заслуги перед польской культурой).
Послесловие: Вадим Перельмутер * * *Колыбель голубых голубей –
гулкий город,
к жёлтым шпилям твоих пропилей
я приколот,
пригвождён я к решёткам витым
вензелями
и рабом эрмитажным твоим,
налитым и литым,
в каждой драме торчу
и молчу в каждой раме.Город громкий и грузный твоих
разведённых мостов ритм –
чёткий остов моих
островов рифм,
спешный шорох моих слюдяных ледоходов
в каждом гуле нагруженных барж, пароходов,
в переходы ушедших и в шквальные школы морей,
или ставших в полон, на приколы тупых якорей.
Исток
Толчёным кирпичом надраен
Заштатный месяц плыл в ночи.
Звенел латунный таз окраин
От обывательской мочи.
Впотьмах – щемящее Шагала,
Но начинался Божий день –
Окраина курей шугала
И псами уползала в тень.
А по соседству жил начётчик,
Над Книгой Судей мельтешил,
И жил валютчик, и налётчик,
И счетовод-учётчик жил.
Как ненарушенное девство,
Как утопившийся бобыль,
О чем-то изводилось детство
И падало глазами в пыль.
И двуязычьем обработан,
Себя к нездешнему креня,
Подросток сей по фене ботал
И превращал себя в меня.
И наволочки навлекала
Ему для волокитств Москва,
Лишаясь старого закала
И опасаясь мастерства.
* * *
Канальце в щупальце и крошечка достатка –
Вот нашей жизни жестяной паёк.
Сдавайся, мужество моё, не без остатка,
Оставь хоть проволоке шерсти рыжий клок.
Казалось бы, пустяк, спиралька, жгутик,
Дыханье всякое, скудельный белемнит –
А эти неотступно жгут и жгут их,
И дым из труб горбушками валит.
Ты нежен, Керубино с карабином,
Зеленоглазый, в ризах кружевных, –
Но только щупальце ты не переруби нам,
Оставь дыханье в скважинках сквозных.
Ты развяжи узлы пеньковых вервий
И вмятины от них перевяжи,
И в белом обеспамятевшем нерве
Ослабь многопудовые тяжи.
Сгодится всё – удавка, сырость, Сцилла,
Могильный холод, адская жара,
Чтоб жизнь с трудом дыхание ловила,
И цепенела серая кора.
Июльский берег
В купальщиц голых втюрен
Шальной июль-кустарь
Крошит в речную тюрю
Солнечный сухарь.
На скороспелых ляжках,
Которые в поре,
Гусиные мурашки
При этакой жаре.
Как видно, саднит холод
В таинственных путях
И зажигает голод
У голых на грудях.
Они на брег отлогий
Идут собой горды,
Вытаскивая ноги
Из тяжести воды.
А на песке купальщиц
Июль горячий ждёт
И опускает пальчик
На вздрогнувший живот.
Медитация
Ночь
мятная, как пряник,
и на патоке,
на самом деле – обращенье в тень.
Мы это представляем умозрительно,
а зрительно –
темно и поразительно,
тепло –
по настоящему тепла лишь ночь!
Своей дремоты взять и превозмочь
совсем нетрудно нам,
поскольку мы
сего роскошества
давным-давно не знаем
и, даже в продолжение зимы,
здоровым сном уже не засыпаем.
* * *
Мелеют, мелеют отмели,
Белеют пески золоченные,
Мы нашу удачу отбыли –
Денечки наши свячёные.
Время с его застёжками,
Парфюмерными смуглостями,
Доченьками-матрёшками,
Выпуклостями, округлостями.
И пошло – обоюдное
Из такого наличия,
Спешное, безрассудное
В жанре косноязычия.
Голубого цикория
В поле горелки газовые –
Глупая вовсе история
Радости эти разовые.
Грустное, канифасное,
Бусинное, бузинное,
А ты – моё лето красное,
А я – твоё небо синее.
За моею головой усталой
Нечто месмерическое встало,
И глядит мне пристально в затылок
Некое неясное лицо.
Сонно, утомлённо, монотонно
Ходит кто-то неопределённый,
И влетают бабочки навстречу
Огненному жуткому концу.
* * *
Голод свой, нетерпение, бешенство,
Ожиданье и долгую суть
В непроглядное древнее беженство
Отправляю. Не обессудь.
Тихий смех. Помрачение. Кружевца
Станут белым в потемках плыть.
Все нарушиться и закружится,
А за окнами ливень лить.
Грохать гром. Коленкор раздирающий
Магний молний мелькнет, ослепив
Головы твоей обмирающей
Запрокинутый негатив.
И в потемочной дрожи и влажности,
В торопливом мерцанье дождя
Вспыхнет нечто огромной важности,
Всеми сумерками изойдя.
Никогда не забудемте этого –
Молний, сумерек, молока,
И у лета, как соль бертолетова
С поворота вспыхнет река.
Своей чалмой обескуражен,
В тоске от вида своего,
Он не глядит в зеницы граждан,
Вперивших оные в него.
Но мир других ферзей и пешек
Освоит через миг вагон,
Искоренив уклад усмешек,
Возникших в прежний перегон.
* * *
Лебеди моей любви
Улетели далеко-далёко.
Вольных птиц, поди останови –
Не воротишь, не вернешь до срока.
Если ж срок мне предназначен вновь
пробудится от угрюмой дрёмы,
Белым лебедем вплывет любовь
На любви невысохшие водоемы.
Античный сонет
Приведём голоса в порядок,
Отряхнемте складки одежды,
И настроим свои кифары,
И смежим кефирные вежды.
А зареченские невежды
Убоятся наших тетрадок
И, питая свои надежды,
Устремятся на крик фанфары.
Нам-то что! Мы другого склада.
А чего нам по сути надо?
Доброй вести, немногих денег.
И скопить бы на чёрный день их.
И медлительного зимовья.
И хотя бы немного здоровья.
* * *
Наш дом у развилки дорог,
как рыцарь в кирасе,
в стеклянной террасе
стоит на фундаментах ног.
У самой развилки дорог.
Мы – в доме вдвоем,
за стеной – остальные.
Наш дом – это наши доспехи стальные.
Не спеша жалюзи затворится –
опустит забрало наш каменный рыцарь.
* * *
На этой ли земле
или в другой юдоли
себя переболей, себя преодолей.
Востребуй более своей законной доли –
и зодиак твой будет Водолей.
Строгай дощечки и востри стамески;
за деревом твоим, под деревом твоим
стоит и твой январь клянёт по-арамейски
коричневатый патриарх Рувим.
А ты не унывай
и встречи с палачами
не ожидай всю жизнь, в окошки не смотри.
Пиши стихи. Гуляй.
И ощущай плечами
повадки воздуха
поскольку ты – внутри.
* * *
Нет ни друга,
Ни ровни
И свой интерес.
И никак – многословней.
И никак – без словес.
Чем пейзаж безусловней,
Тем метафор в обрез;
Направляются дровни
За маленький лес.
Завевают по кругу
Девять мелких ветров.
Отворяется другу
Мой неприбранный кров.
Давняя фотография
Картон картофельного цвета –
фотографический портрет.
Ещё он в стукотне карет
и в шипе газового света.
И, словно старый камертон,
дрожит коричневый картон,
и уголки его пологи.
Когда отсутствуют в окрестной жизни тени
и чуть не к горлу подступает даль –
пресуществляется растерянность в смятенье,
печать ушедшего в пришедшего печаль.
И мир тогда бывает однозвучен
молчанью птиц, летящих в никуда,
унылости прудов, усталости излучин,
где упокоилась мохнатая вода.
* * *
Степь.
Дороги.
Степь.
Дороги.
В черном небе знак двурогий.
Усыпальная трава.
Ночь.
Опасные слова.
Не ходил бы ты туда –
Там сумятица, беда.
* * *
Прогулки по гулким проулкам
по пустынным пластам мостовых
и степенным ступеням соборов
постепенно серевшим в рассвете
Ожиданье что дула старинных мортир
выстрелят утренний ветер и холод
Вроде спит ещё город
но день на меже
в небе новых рефлексов
голубое драже
светел шум
состоящий из маленьких шорохов утра
А меж тем – ещё ночь
избегавшая гула и гуда
блески всплесков в реке
воздух гол и текуч
шаг прибежища скорого ищет
ключ теплеет в руке
но не хочется в двери и в темень жилища
Темен зев подворотен
но не прочен не верен
как у ночи в лирической теме
неверна и нежданна всегда
осторожно взошедшая на восходе звезда
* * *
Природа бесконечно одинока,
Когда она толпится одноного,
И скользко упирается дорога
В шумящую трехсуточность дождя.
Животные вот тоже измельчали
(Такие были крупные вначале!),
Теперь они источники печали
И умирают, лучшего не ждя.
И мокнет одинокая природа,
Перехватив с утра полбутерброда,
И ждет повестки или перевода,
Готовая с пригорка соскользнуть;
И от воды тусклеет и сереет,
И к старомодной осени стареет,
А в небе Троеручица сыреет
И в оловянной банке видит суть.
* * *
Ночь появляется, дыша
в затылок тем, кто спать не хочет,
и чья заблудшая душа
о праведном пути хлопочет.
Приходит ночь, и все, кто спит,
сны видят в чёрном объективе.
Приходит ночь. Вода сипит.
Толк исчезает в перспективе.
И только ближнее видать,
и нужно дальнего лишаться.
И тихо Будущая Мать
с Отцом Ребеночка ложатся.
Пространство ночью не у дел –
оно темно и нелюдимо,
и где-то есть всему предел,
но это трудно представимо.
* * *
Утверждают, что Лопе де Вега
На исходе XX века
Был известен Европе
Не за то, что он Лопе,
А за то, что воспел человека.
* * *
Величава та держава,
И достойна в ней молва,
Где у государей – слава,
У писателей – слова.
Вадим Перельмутер
Пунктир стихов и линия жизни
..Разобраться я хотел,Где они,
И в чем тут дело?
Соловей ли осовел,
Иль сова осоловела? –
Он бывал поэтом. И остался поэтом без книги. Однако в его архиве она есть, пусть не сложенная, не слаженная автором в образ книги, но – есть.
Оставалось лишь извлечь ее оттуда.
Примечание:
Вадим Перельмутер род. в 1943 г. в Москве. Поэт, эссеист, историк литературы. Окончил Литинститут (1971). Более четверти века работал в газетах и журналах. Один из основателей и редакторов интернет-журнала «Toronto Slavic Quarterly». Автор шести стихотворных и трех прозаических книг, а также множества публикаций в российских и зарубежных журналах. С 1997 г. живет в Германии.
Читайте также: