Притча про обезьянью лапку
Обновлено: 21.11.2024
На следующее утро зимнее солнце ярко освещало обеденный стол, и Герберт смеялся над вчерашними страхами. Вся комната приобрела прозаичную цельность, которой так не хватало ей прошлым вечером, и небрежно положенная грязная засохшая лапка на краю стола не внушала веры в приписываемые ей волшебные свойства.
-- Наверное, все солдаты-одинаковы, -- сказала миссис Уайт, -- как вы могли только поверить в такую чепуху? Разве в наши дни могут сбываться желания? Да если бы они сбывались, разве двести фунтов стерлингов могли бы нам повредить?
-- Разве, что если бы они упали с неба прямо на голову, -- сказал шутливо Герберт.
-- Моррис сказал, что такие вещи происходят так естественно, -- сказал его отец, -- что ты можешь объяснить их совпадением.
-- Но не начинай тратить деньги до того, как я вернусь, -- сказал Герберт, вставая изза стола. -- Я опасаюсь, что они превратят тебя в злого и жадного человека, и нам придется лишить тебя этих средств.
Мать рассмеялась, проводила его к двери, и проследив, как он пошел по дороге, еще рае посмеялась над доверчивостью своего мужа.
Веселое настроение не мешало ей заниматься своими делами, открыть дверь почтальону и довольно резко характеризовать некоторых майоров, склонных к выпивке, когда она обнаружила, что почта принесла счет от портного.
-- Наверное, Герберт опять отпустит немало шуток, когда вернется домой, -- когда сели обедать.
-- Наверное, -- отозвался мистер Уайт, наливая себе пива, -- но при всем при том, я готов поклясться, что эта штука задвигалась у меня в руке, это так.
-- Ты наверное подумал, что она зашевелилась, -- сказала его жена.
-- Я точно тебе говорю, что это было так, -- ответил супруг. -- Я совсем не думал об этом. Просто я. А в чем дело?
Его жена не отвечала ему. Она наблюдала за странными передвижениями человека, стоявшего снаружи, который нерешительно разглядывал их дом. Казалось, что он не мог набраться духу, чтобы войти. Соединив его в уме с двумя сотнями фунтов стерлингов, она обратила внимание на то, что незнакомец был хорошо одет, а его голова покрыта новой шляпой. Три раза он останавливался, не решаясь войти в калитку, и трижды возвращался назад, Четвертый раз он замер, держась рукой за калитку и, наконец, распахнул ее и пошел по дорожке. Миссис Уайт тотчас же отвела свои руки за спину и быстро, развязав тесемки своего передника, запихнула его за подушку кресла.
Она провела в комнату незнакомца, который, казалось, был смущен. Он участливо выслушал ее извинения за вид комнаты и одеяние мужа, которое обычно предназначалось для работы в саду. Затем она приготовилась ждать, что скажет незнакомец, проявляя при этом не больше терпения, чем это было отпущено особам женского рода.
-- Меня попросили нанести вам визит, -- наконец сказал он, стряхивая ниточку со своих брюк. -- Я прислан от фирмы "Моу энд Мэггинс".
Женщина вздрогнула. -- Что-нибудь случилось? -- спросила она, побледнев. -- Что-то случилось с Гербертом? Муж остановил ее.
-- Ну, ну, -- сказал он поспешно. -- Садись и не торопись с выводами. Я уверен, сэр, что вы не принесли нам плохих вестей, -- и он пристально взглянул на посетителя.
-- Мне очень жаль, -- начал незнакомец.
-- Он ранен? -- спросила мать.
Гость кивнул в знак согласия: -- Очень тяжело ранен, -- сказал он тихо, -- но сейчас он уже не испытывает боли.
-- О, хвала Господу! -- сказала старушка, сжимая руки. -- Хвала Господу за это! Спасибо.
Она остановилась, когда зловещий смысл слов дошел до нее и она увидела ужасное подтверждение своих страхов в том, что гость опустил глаза. У нее перехватило дыхание и, повернувшись к своему мужу, который соображал медленнее, чем она, положила свою старую руку на его руку. Воцарилась тишина.
-- Он был разрезан работавшим механизмом, -- наконец сказал тихо посетитель.
-- Он был разрезан работавшим механизмом, -- повторил мистер Уайт с ошарашенным видом, -- понятно.
Он мрачно смотрел из окна и, взяв руку своей жены в свою, сжал ее так, как это было в те дни, когда он ухаживал за ней сорок лет назад.
-- Он был нашим единственным, сказал старик, повернувшись к посетителю. -- Это ужасно.
Посетитель покашлял и, поднявшись со стула, медленно подошел к окну.
-- Фирма желала бы передать вам свои искренние соболезнования в вашей огромной утрате, -- сказал он, не глядя ни на кого. Ответа не было; лицо старушки было белым, ее округлившиеся глаза, казалось, ничего не замечали вокруг, ее дыхание было почти не ощутимым.
-- Я хотел бы также добавить., что "Моу энд Мэггинс" заявляют о том, что фирма не несет никакой ответственности за случившееся, -- продолжал посетитель. -- Они не готовы выплатить какую-нибудь страховку, но, учитывая заслуги вашего сына, представляют вам некоторую компенсацию за ущерб.
Мистер Уайт отпустил руку супруги и встав, посмотрел с ужасом на гостя. Его пересохшие губы с трудом прошептали слово: "Сколько? "
-- Двести фунтов стерлингов, -- прозвучал ответ.
Не услышав крика жены, старик слабо улыбнулся, вытянул перед собой руки, как слепец, и свалился на пол без сознания.
Старая пара похоронила своего сына на новом кладбище, расположенном в трех километрах от их дома. Они вернулись в дом, погруженный во мрак и тишину. Все прошло так быстро, что сначала они не могли даже сообразить, что произошло, и они ожидали, что может произойти еще что-то такое, что облегчит их бремя, слишком тяжелое для их старых сердец. Но шли дни и ожидание сменилось отчаянием, тем безнадежным отчаянием стариков, которое по ошибке называют апатией. Они подолгу молчали, порой часами не произнося ни слова, потому что им не о чем было говорить, и их дни стали утомительно долгими.
Через неделю после случившегося, старик, проснувшись среди ночи, протянул руку и почувствовал, что он один. Комната была погружена в темноту, а у окна он услышал сдавленные рыдания. Он привстал в кровати и прислушался.
-- Ты замерзнешь, -- сказал он нежно. -- Ложись-ка лучше в постель.
-- Моему сыну еще холоднее, -- сказала его жена и сильно расплакалась.
Но в постели было тепло, а глаза отяжелели от сна и постепенно он перестал слышать рыдания. Он задремал и вдруг проснулся от внезапного возгласа его жены.
-- Лапка обезьянки! -- кричала она как обезумевшая. -- Лапка обезьянки!
Он вскочил в ужасе: -- Где? Где она? Что случилось?
Она бросилась к нему через комнату.
-- Я хочу ее, -- сказала она тихо. -- Ты уничтожил ее?
-- Она в гостиной на полке, -- ответил он с изумлением в голосе. -- Зачем тебе она?
Она заплакала и засмеялась одновременно, и, наклонившись к нему, поцеловала его в щеку.
-- Я только что придумала это, -- сказала она, перемежая речь истерическими рыданиями. -- Почему я раньше об этом не подумала? Почему ты об этом не подумал?
-- Подумал о чем? -- спросил он.
-- О двух других желаниях, -- ответила она быстро. -- Мы загадали только одно.
-- Разве этого тебе мало? -- ответил он яростно.
-- Нет, -- воскликнула она с победным видом. -- У нас есть еще одно. Спустись вниз, быстро возьми ее и пожелай, чтобы наш мальчик снова был жив.
Мужчина сел в постели, откинул одеяло трясущимися руками. Бог мой, ты сошла с ума, -- воскликнул он в ужасе.
-- Возьми! -- Она тяжело дышала, -- и пожелай. О, мой мальчик, мой мальчик!
Муж чиркнул спичкой и зажег свечку. "Иди спать, -- сказал он нетвердым тоном. -- Ты просто сама не знаешь, что говоришь".
-- Наше первое желание сбылось, -- сказала старая женщина. -- Почему бы не исполниться второму?
-- Это совпадение, -- пробормотал старик.
-- Иди, возьми ее и произнеси пожелание, -- закричала супруга и потащила его к двери.
Он шел в темноте и с трудом пробирался к гостиной, а затем к каминной полке. Талисман был на месте, и его охватил ужасный страх, что невысказанное желание может вернуть сюда его сына, разрезанного на части машиной, прежде чем он сможет сбежать из комнаты. У него перехватило дух и он едва нашел дверь. Его лоб был покрыт потом, он с трудом нашел дорогу к столу и, цепляясь по стене, наконец вернулся с гадкой вещицей в руках.
Лицо его жены казалось чужим, когда он вошел в комнату. Оно был бледным и напряженным от нетерпеливого ожидания. Он боялся ее.
-- Произнеси желание, -- выкрикнула она громким голосом.
-- Это глупо и дико, -- сказал он.
-- Говори! -- приказала жена.
Он поднял руку: "Я хочу, чтобы мой сын снова был жив".
Талисман упал на пол и он с содроганием смотрел на него. Он дрожа опустился в кресло, а его жена с горящими глазами подошла к окну и подняла занавеску.
Он сидел, пока не окоченел от холода. Время от времени он глядел на свою супругу, которая всматривалась в темноту ночи. Догоревшая свеча бросала пульсирующие тени в потолок, стены, а затем, с последней вспышкой, погасла. Старик с несказанным облегчением по поводу того, что заклятье талисмана потерпело неудачу, вернулся в постель, а через минуту или две его жена молча и безвольно легла рядом с ним.
Никто не произносил ни слова, и двое лежали молча, слушая тиканье часов. Где-то скрипнула ступенька, мышь пискнула и юркнула за стену. Тишина угнетала, и некоторое время спустя старик, взяв коробок спичек, спустился вниз за свечой.
Внизу его спичка погасла и он остановился, чтобы зажечь другую, и в тот же миг он услышал стук во входную дверь такой тихий и осторожный, что его почти не было слышно.
Спички выпали у него из рук. Он стоял неподвижно, его дыхание остановилось. Тогда он повернулся, бросился бежать назад в свою комнату и закрыл за собой дверь. Третий стук прозвучал на весь дом.
-- Что это такое? -- закричала женщина, поднимаясь с постели.
-- Крыса, -- сказал старик трясущимся голосом. -- Крыса. Она пробежала мимо меня по лестнице.
Его жена села в постели, прислушиваясь. Громкий стук раздавался на весь дом.
-- Это-Герберт! -- закричала она. -- Это-Герберт!
Она подбежала к двери, но ее муж был быстрее, и схватив за руку, крепко удерживал ее.
-- Что ты делаешь? -- хрипло прошептал он.
-- Это мой мальчик. Это-Герберт, -- закричала она, отчаянно вырываясь из его рук. -- Я забыла, что кладбище в трех километрах от нас. Зачем ты держишь меня? Отпусти меня. Я должна открыть дверь.
-- Ради Бога не делай этого, -- закричал старик, весь дрожа от страха.
-- Ты боишься собственного сына, -- закричала она, сопротивляясь. -- Пусти меня. Я иду, Герберт, я иду.
Раздался еще стук, потом другой. Женщина резким движением вырвалась из рук мужа и выбежала из комнаты. Супруг побежал за ней на площадку, с мольбой воззвал к ней, но та уже сбегала вниз. Он услышал, как его жена со звоном стряхнула дверную цепочку, и как стала медленно отодвигаться нижний засов. Потом раздался ее голос; она задыхалась.
Верхний засов, -- выкрикнула она громко. -- Спустись. Я не могу до него дотянуться. Но ее муж на коленях искал на полу упавшую лапку. Если бы только он смог ее найти до того, как вошло в дом то существо, которое было снаружи. Дом вибрировал от канонады ударов, и он услышал звук стула, придвигаемого женой к двери. Он услышал, как засов со скрипом пополз назад, и в тот же миг он нашел лапку обезьяны и отчаянно прошептал свое третье и последнее желание.
Стук внезапно прекратился, хотя его эхо все еще звучало в доме. Он услышал, что стул отодвинули назад и дверь открылась. Холодный ветер с улицы ворвался в дом, и он услышал громкий долгий вопль его жены, вопль отчаяния и горя. Это придало ему смелости и он сбежал к ней на помощь вниз.
На тихой и пустынной улице мерно раскачивался уличный фонарь.
Похожая притча
После нескольких неудачных попыток заполучить их, обезьяна наконец додумалась просунуть руку в горлышко сосуда. Зажав одну вишню в кулаке, она хотела вытащить руку, но не смогла: кулак ее оказался шире отверстия сосуда.
Разумеется, все это было подстроено умышленно, и вишни в сосуде были ловушкой, устроенной ловцом обезьян, который знал, как мыслят обезьяны. Услышав обезьяний визг, охотник вышел из своего укрытия.
Испуганная обезьяна пыталась удрать, но ее рука, как он и предполагал, застряла в сосуде, и обезьяна утратила способность передвигаться. Охотник заранее знал, что она будет продолжать судорожно сжимать вишню в руке.
Таким образом, он без труда ее схватил, а затем резко ударил ее по локтю, отчего кулак ее разжался, и она выпустила, наконец, вишню. Итак, обезьяна высвободила руку, но оказалась пойманной. Охотник же использовал вишню и сосуд, но не лишился ни того, ни другого.
О чем эта притча?
О человеческой психике, в глубине которой бушуют два главных импульса выживания.
- Жадность. Стремление обладать, удовлетворять желания.
- Страх. Стремление избегать нежелательное, опасное, причиняющее страдания.
А где тыква?
Представляете, как теперь “любит” школу моя знакомая, учительница с дипломом “а что это за образование такое?”
А как она теперь любит детей, с которыми вынуждена общаться, слушать постоянные попреки родителей, не имея возможности влиять на процесс?
Представляете, до какой степени внутреннего страдания должна была дойти Елена Эдуардовна, чтобы так относиться к пятикласснику, который, между прочим. не оценку у нее вымаливал, а спрашивал совета?
Страдание другим причиняет человек, который страдает сам.
Две человеческие истории об учителях
“Например - не доказательство” Общеизвестно ))
Но иллюстрация. основа для возможного доказательства.
- “Достало уже все это!“. Дело было весной и она сказала, что найдет другую работу и уйдет из школы.
Я встретил ее года два спустя и поинтересовался, куда она ушла.
- “Да никуда не ушла”!
- "А что, раздумали?”
- “Ага, раздумала … Куда ни пойду, возьмут диплом, повертят и спрашивают: а что это за образование такое - педагогическое?”
В языковой гимназии, которую посещал младший сын, работала учительница английского, кандидат филологических наук, Елена Эдуардовна. Женщина далеко за 50.
Когда мы уже приняли решение о переходе на семейное, сын как-то подошел к ней и спрашивает:
- “Ничего. Нужно было раньше думать”.
Сын с первого класса знает мое отношение к оценкам людей, которые “Не ставят на кон свою шкуру”, по выражению Нассима Талеба.
Но тут меня заусило (как говорят в Сибири). Я сказал сыну:
- “Отнесись к этому, как к вызову, как к спортивному соревнованию. Просто сделай так, чтобы она не смогла не поставить тебе пятерку”.
Через две недели сын победил и мы с чистой совестью и хорошей оценкой вышли на волю. ))
Похожая притча
Это не аналитическая статья. И я не претендую на всеобщность выводов.
При чем тут обезьяна и выживательные инстинкты?
Почему попалась обезьянка? Потому, что хотела удовлетворить желание.
Отчего начались ее страдания? От того, что не смогла вытащить из тыквы фрукт. А когда и чем закончились? Лучше не будем о плохом.
Думаю, многие учителя пришли в школу потому, что хотели учить детей . Не исключая и героинь двух историй выше.
- Когда начались их страдания? Когда их мечты начали угасать.
- Когда они начали страдать по-настоящему?
- Когда у них забрали практически все возможности влиять на процесс обучения. Учить с целью научить. Поощрять и наказывать детей с целью научить, а не причинить страдание.
Продолжите, пожалуйста, список.
Кто обезьяна - ясно.
Где “фрукт”, кажется, тоже ясно: дети, процесс преподавания.
Притча про обезьянку
Говорят, охотники в джунглях ловят обезьян таким вот нехитрым способом. Выдалбливают внутри крупного ореха или тыквы внутренность, оставляя снаружи небольшое отверстие: как раз, чтобы обезьянка могла просунуть лапку. И засовывают внутрь приманку.
А сам орех или тыкву привязывают к дереву.
Обезьянка лезет за угощением, пытается его вытащить, но не может. Отверстие достаточно, чтобы просунуть лапку, но слишком мало, чтобы вытащить обратно зажатый в кулачке фрукт.
Так и, страдает, пока не придет охотник …
Похожая притча
Маха Рекушина перейти к странице
Маха Рекушина запись закреплена
Снаружи был холодный и сырой вечер, а в зашторенной гостиной «Ракитника» ярко полыхал камин. Отец и сын играли в шахматы, и первый, поборник острой игры, так откровенно и глупо подставил своего короля, что не удержалась от замечания даже седоволосая мать семейства, мирно вязавшая у камелька.
– Ты гляди, какой ветер, – сказал мистер Уайт, поздно заметив свою оплошность и горячо желая, чтобы сын ее проглядел.
– Слышу, – сказал тот, зорко высматривая доску из-за протянутой руки. – Шах.
– Вряд ли он сегодня к нам выберется, – сказал отец, нерешительно перебирая над доской пальцами.
– Мат, – ответил сын.
– Хуже нет – жить на отшибе! – необъяснимо взорвался мистер Уайт. – Грязнее и сырее нашей дыры на всем свете не сыщешь. За порогом болото, на дороге потоп. Куда они смотрят?! Если жильцы только в двух домах, значит, можно о них не думать?
– Успокойся, дорогой, – умиротворяюще сказала жена, – выиграешь в следующий раз.
Вскинув глаза, мистер Уайт перехватил понимающий взгляд, которым обменялись мать с сыном. Слова застыли у него на губах, и виноватая улыбка скользнула в редкую седую бороду.
– Вот и он, – отозвался Герберт Уайт на громкий стук калитки и тяжелые шаги под дверью.
По-хозяйски суетясь, отец пошел открыть дверь, и было слышно, как он сочувствует гостю. Гость и сам себе сочувствовал, а миссис Уайт поцокала языком и раз-другой кашлянула, когда в комнату вошли муж и следом высокий статный мужчина с глазами-бусинками и румянцем во всю щеку.
– Сержант Моррис, – представил его муж.
Сержант пожал им руки, занял предложенное место у камина и удовлетворенно огляделся, а хозяин тем временем достал бутылку виски, стаканы и поставил на огонь маленький медный чайник.
После третьей порции глазки у сержанта заблестели, язык развязался, и хозяева завороженно внимали залетному гостю, а тот, расправив широкие плечи и удобно устроившись в кресле, повествовал о диких местах и дерзких делах, о битвах, моровой язве и чужеземных народах.
– И этак протрубить двадцать один год, – кивнул на него жене и сыну мистер Уайт. – Уезжал мальцом на подхвате в таможне. А теперь – вон какой.
– По виду и не догадаешься, что всего натерпелись, – вежливо заметила миссис Уайт.
– Я бы и сам съездил в Индию, – сказал старик. – Хоть краешком повидать жизнь.
– Дома лучше, – покачал головой сержант. Он опустил пустой стакан, чуть слышно вздохнул и снова покачал головой.
– Хоть повидать их древние храмы, факиров, фокусников, – сказал старик. – Про что вы в прошлый раз начали рассказывать, Моррис, про обезьянью лапку вроде бы?
– Пустое, – отмахнулся солдат. – Ничего интересного.
– А что с ней, с этой лапкой? – живо спросила миссис Уайт.
– Да, пожалуй, самое обыкновенное волшебство, – брякнул сержант.
Все три шеи напряженно вытянулись. Гость рассеянно поднес к губам пустой стакан, опустил. Хозяин наполнил его.
– На вид, – сказал сержант, роясь в кармане, – лапка как лапка, только усохшая.
Он что-то вынул из кармана и протянул им. Миссис Уайт брезгливо отпрянула, а сын взял в руки и стал внимательно разглядывать.
– Что же в ней такого особенного? – спросил мистер Уайт, забирая ее у сына, и, насмотревшись, положил на стол.
– Один старый факир, очень святой человек, – сказал сержант, – ее заколдовал. Хотел доказать, что человеческой жизнью управляет судьба и кто толкает ее под руку, тому не поздоровится. Он ее так заколдовал, чтобы три человека загадали каждый по три желания.
В его словах было столько убеждающей силы, что смешок внимавших даже для них самих прозвучал неуверенно.
– Тогда что же вы не загадали свои три желания, сэр? – поддел его Герберт Уайт.
Солдат смерил его взглядом, каким зрелость удостаивает прыткую молодость.
– Я загадал, – спокойно ответил он, бледнея угреватым лицом.
– И все три исполнились? – спросила миссис Уайт.
– И все три, – сказал сержант, и его крепкие зубы клацнули о стакан.
– А кто-нибудь еще загадывал? – пытала его хозяйка.
– Как же, первый загадал все три, – последовал ответ. – Не знаю, какие были сначала, а в третий раз он пожелал себе смерти. И лапка перешла ко мне.
Прозвучало это так мрачно, что в комнате повисла тишина.
– Если ваши три желания исполнились, то вам она уже без пользы, Моррис, – снова заговорил старик. – Чего ради вы ее держите?
Солдат покачал головой.
– Так, ради интереса, – молвил он. – Думал даже продать, только вряд ли решусь. Она уже порядочно зла натворила. Да и не купит никто. Одни считают, что все это сказки, другие если верят, то сначала хотят попробовать и уж потом выложить деньги.
– А будь у вас еще три желания, – сказал старик, пронзительно глядя на него, – вы бы захотели, чтобы они исполнились?
– Не знаю, – ответил тот. – Не знаю.
Взяв лапку двумя пальцами, он помотал ею в воздухе и вдруг швырнул в огонь. Охнув, Уайт сунулся в камин и вытащил ее.
– Бросьте, пусть сгорит, – сурово сказал солдат.
– Если вам она не нужна, Моррис, – ответил тот, – отдайте мне.
– Ни за что, – уперся его друг. – Я кинул ее в огонь. Если вы ее берете, то пеняйте на себя, я ни при чем. Будьте умником, отправьте ее обратно в огонь.
Тот помотал головой и внимательно осмотрел свое приобретение.
– Как вы это делаете? – спросил он.
– Возьмите в правую руку и назовите желание, – сказал сержант, – но я вас предостерег.
– Прямо «Тысяча и одна ночь», – сказала миссис Уайт, начиная накрывать к ужину. – Загадал бы ты мне четыре пары рук в подмогу.
Муж вынул талисман из кармана, и тут все трое расхохотались, потому что сержант, изменившись в лице, перехватил его руку.
– Если решитесь, – хрипло сказал он, – то загадайте что-нибудь разумное.
Мистер Уайт сунул лапку в карман, расставил стулья и жестом пригласил друга к столу.
За ужином про талисман не вспоминали, а после ужина вся троица завороженно слушала вторую часть солдатских приключений в Индии.
– Если про обезьянью лапку такая же сказка, как все, что он тут наплел, – сказал Герберт, когда за гостем, досидевшим до последнего поезда, захлопнулась дверь, – то от нее будет мало проку.
– Ты что-нибудь дал за нее, отец? – спросила миссис Уайт, пытливо взглянув на мужа.
– Сущую ерунду, – ответил тот, слегка розовея. – Он не хотел брать, но я настоял. Он опять велел выбросить ее.
– Ой, как страшно, – с притворным ужасом сказал Герберт. – Теперь нам не миновать богатства, славы и счастья. Знаешь, папа, для начала пожелай стать императором – хватит тебе быть подкаблучником.
И он побежал вокруг стола, спасаясь от оклеветанной миссис Уайт, потрясавшей салфеткой.
Мистер Уайт вынул из кармана лапку и с сомнением посмотрел на нее.
– Не знаю, право, что и загадать, – промолвил он. – Все у меня вроде бы есть.
– Для полноты счастья не хватает только расплатиться за дом, правда? – сказал Герберт, обняв его за плечи. – Вот и загадай двести фунтов, ведь за ними все дело.
Сконфуженно улыбаясь собственному легковерию, отец зажал талисман в руке, а сын с торжественной миной, которую он подпортил, подмигнув матери, сел за пианино и взял несколько звучных аккордов.
– Я хочу двести фунтов, – отчетливо произнес старик.
Пианино бравурно отозвалось на эти слова, но отчаянный вопль старика покрыл все звуки. Жена с сыном кинулись к нему.
– Она шевельнулась! – крякнул старик, с омерзением глядя на упавшую лапку. – Когда я загадал желание, она дернулась в руке, точно змея.
– А денег-то нет, – заметил сын, подняв с пола талисман и кладя его на стол, – и не будет.
– Тебе показалось, отец, – сказала жена, глядя на него встревоженными глазами.
Тот покачал головой:
– Ничего, ничего, руки-ноги целы, хотя, ей-Богу, она меня напугала до смерти.
Они вернулись к камину, и мужчины раскурили трубки. Снаружи крепчал ветер, и, когда наверху хлопнула дверь, старик вздрогнул. Непривычная, гнетущая тишина томила их, покуда старики не собрались спать.
– Наверное, деньги будут в мешке, а мешок под одеялом, – сказал Герберт, пожелав им спокойной ночи, – и какая-нибудь мерзость будет пялиться со шкафа на то, как вы прибираете к рукам нечестную добычу.
Он сидел один в темноту, смотрел на гаснущий огонь и видел в нем разные рожицы. Вдруг возникла такая страшная, такая обезьянья рожа, что он обмер, пораженный. Она кривлялась, эта рожа, и он с нервным смешком, ощупью поискал на столе стакан с водой, чтобы плеснуть на уголья. Его рука ухватила обезьянью лапку, и, судорожно вытерев руку о пиджак, он отправился спать.
II
При ярком свете зимнего солнца, струившего лучи на его завтрак, он посмеялся над своими страхами. Вещи обрели скучный положительный смысл, накануне ими утраченный, и грязную сморщенную лапку бросили на буфет неуважительно, без всякой веры в ее могущество.
– Наверное, все старые вояки одинаковы, – сказала миссис Уайт. – Стыд подумать, что мы слушали эту чепуху. Когда они исполнялись, желания, – в наши-то дни? А хоть бы и исполнялись – чем тебе могут навредить двести фунтов, отец?
– Свалятся с неба и оглоушат, – заметил легкомысленный Герберт.
– Моррис говорил, оно происходит само собой, –сказал отец, – так что при желании можно сослаться на стечение обстоятельств.
– В общем, до моего прихода к деньгам даже не прикасайся, – сказал Герберт, вставая из-за стола. – У меня есть опасения, что они превратят тебя в жалкого скупердяя и нам придется отказаться от такого родственника.
Рассмеявшись, мать проводила его до двери, посмотрела, как он вышел за калитку; вернувшись к столу, она втихомолку еще посмеялась над мужниным легковерием. Впрочем, это не помешало ей сорваться с места на стук почтальона и не удержало от энергичных слов по адресу выпивох-сержантов, когда выяснилось, что пришел счет от портного.
– Представляю, как повеселится Герберт, когда вернется с работы, – сказала она за обедом.
– Наверняка, – сказал мистер Уайт, наливая себе пива. – Только как хотите, а эта штука шевельнулась у меня в руке. Готов поклясться.
– Тебе показалось, – успокоила его жена.
– Говорю тебе, шевельнулась! – ответил он. – Чему тут казаться? Я взял. Что там?
Она не ответила. Странным показалось ей мельтешение человека на улице: нерешительно поглядывая на их дом, он словно бы намеревался войти. Не забыв еще о двухстах фунтах, она отметила, что он хорошо одет и на голове у него новехонький блестящий цилиндр. В четвертый раз он взялся за щеколду, постоял и, в приливе решимости нажав на нее, ступил на дорожку. В ту же минуту миссис Уайт сунула руки за спину, развязала тесемки передника и спрятала полезную домашнюю вещь под подушку, на которой сидела.
Незнакомец, которого она провела в комнату, был, что называется, не в своей тарелке. Он прятал глаза, вполуха слушал извинения за беспорядок в комнате и мужнину куртку, в которой тот обычно работал в саду. С терпением, сколько его наберется у женщины, она ждала, чтобы он объяснил свое вторжение, но тот непонятно молчал.
– Мне. меня попросили зайти, – наконец заговорил он и, согнувшись, извлек из брючного кармана клочок бумаги. – Я из «Мо и Меггинса».
Хозяйка сорвалась со стула.
– Что случилось? – еле слышно спросила она. – Что-нибудь с Гербертом? Что там? Что?
В разговор вступил муж.
– Ну-ну-ну, мать, – зачастил он, – садись и не выдумывай. Вы, надеюсь, не с дурными вестями, сэр? – и посмотрел на того тоскливыми глазами.
– Не знаю, как. – начал гость.
– С ним несчастье? – задохнулась мать.
Гость кивнул.
– Большое несчастье, – сказал он тихим голосом, – но самое страшное для него позади.
– Слава Богу! – вскричала мать, сложив руки. – Слава.
И осеклась, уяснив себе зловещий смысл оговорки и видя подтверждение худшему в отведенном взоре посетителя. Глубоко вздохнув, она повернулась к своему тугодуму мужу и дрожащей старческой рукой накрыла его руку. Молчание длилось долго.
– Его затянуло в машину, – все так же тихо продолжал гость.
– Затянуло в машину, – обреченно повторил мистер Уайт. – Вот оно что.
Он невидяще глядел в окно, сжимая в ладонях женину руку, как встарь, во времена своего жениховства, лет сорок тому назад.
– Он один у нас оставался, – сказал он, полуобернувшись к гостю. – Как же так?
Гость откашлялся, встал и прошел к окну.
– Фирма поручила мне выразить искреннее сочувствие вашему огромному горю, – сказал он, не оборачиваясь. – Поймите, я простой служащий и делаю, что мне приказывают.
Ответа ему не последовало. Старуха сидела с помертвевшим лицом и остановившимся взглядом, и дыхания ее не было слышно; на лице же ее мужа было то выражение, с каким, наверное, вышел из первого испытания его друг-сержант.
– Мне поручено сказать, что «Мо и Меггинс» снимают с себя ответственность за случившееся, – продолжал третий. – Они не видят за собой никакой вины, но, уважая заслуги вашего сына, желают выплатить вам некоторую компенсацию.
Мистер Уайт выронил руку жены, поднялся со стула и с ужасом уставился на гостя. Пересохшими губами он вылепил слово:
– Сколько?
– Двести фунтов.
Не слыша вопля жены, старик слабо улыбнулся, слепо повел рукой и безжизненно рухнул на пол.
III
На огромном новом кладбище, милях в двух от дома, они похоронили своего покойника и вернулись к себе, к погасшему и остывшему очагу. Все так скоро кончилось, что поначалу случившееся не укладывалось у них в голове и они пребывали как бы в ожидании чего-то такого, что облегчит тяжесть, навалившуюся на их старые сердца.
Дни шли, и ожидание сменилось покорностью, той безнадежной покорностью стариков, которую порой путают с апатией. Иногда они за весь вечер не обменивались и словом, потому что говорить им было не о чем, и дни тянулись томительно долго.
Миновала неделя, и однажды, проснувшись, как от толчка, старик пошарил рукой и понял, что лежит один. Было темно, и от окна доносились тихие всхлипывания. Он сел в постели и прислушался.
– Иди сюда, – осторожно позвал он. – Простынешь.
– Сыночку там холоднее, – сказала старуха и разрыдалась.
Он все глуше слышал ее плач. В постели было тепло, глаза слипались. Он несколько раз впадал в забытье и наконец провалился в сон, из которого его вырвал страшный крик жены.
– Лапка! – кричала она страшным голосом. – Обезьянья лапка!
Он испуганно вскинулся в постели:
– Где? Где она? Что случилось?
Она ощупью двинулась к кровати.
– Нужна лапка, – сказала она ровным голосом. – Ты не уничтожил ее?
– Она в гостиной, на полке, – озадаченно сказал он.– А что такое?
Разом смеясь и плача, она нагнулась и поцеловала его в щеку.
– Я о чем подумала, – заговорила она срывающимся голосом. – Как я раньше не подумала? Как ты неподумал?
– О чем не подумал? – спросил он.
– Осталось два желания! – выпалила она. – Мы загадали только одно.
– Тебе этого мало? – жестко спросил он.
– Погоди! – радостно вскричала она. – Мы загадаем еще одно. Поди за ней и загадай, чтобы наш мальчик стал живым.
Старик сел и откинул одеяло с задрожавших ног.
– Господи, ты сошла с ума! – крикнул он, похолодев.
– Иди, иди за ней, – задыхалась она, – и загадай. Мальчик мой!
Муж чиркнул спичкой и зажег свечу.
– Ложись в постель, – неуверенно сказал он. – Ты сама не понимаешь, о чем говоришь.
– Первое-то желание исполнилось, – горячо сказала старуха. – Почему не исполниться второму?
– Это было совпадение, – пробормотал старик.
– Поди за ней и загадай! – крикнула жена, дрожа как в лихорадке.
Вглядевшись в нее, старик сказал дрогнувшим голосом:
– Он уже десять дней мертвый, и потом. я тебе не говорил. я узнал его только по одежде. Если тогда тебе нельзя было его видеть, то как же теперь?
– Верни его! – вскричала старуха и потащила его к двери. – Неужели я испугаюсь собственного ребенка?
Он спустился по темной лестнице, вслепую нашел гостиную, а потом и камин. Талисман лежал на месте, и страшная мысль, что невыговоренное желание может вернуть ему изувеченного сына прямо сейчас, вдруг сковала старика, он забыл, в какой стороне дверь, и дыхание у него перехватило. Его прошиб холодный пот, он на ощупь обошел вокруг стола и не отлипал от стены, пока не оказался с этой дрянью в руке в тесной передней.
И жена выглядела другой, когда он вошел в комнату. К нему было обращено белое настороженное лицо, и его необычное выражение напугало его. Ему стало с ней страшно.
– Загадывай! – решительно велела она.
– Глупая и вредная затея, – пробормотал он.
– Загадывай! – повторила жена.
Он поднял руку:
– Я хочу, чтобы мой сын опять был живой.
Талисман упал на пол, и он в ужасе уставился на него.
Потом, дрожа, опустился в кресло, а старуха с загоревшимися глазами отошла к окну и подняла шторы.
Он сидел, коченея от холода, и время от времени поглядывал на старуху, приникшую к окну. Свечной огарок, догорев до чашечки фарфорового подсвечника, бросал на стены и потолок дергающиеся тени, потом ярко вспыхнул и погас. Чувствуя невыразимое облегчение оттого, что талисман не подействовал, старик забрался в постель, и через минуту-другую рядом тихо и вяло улеглась старуха.
Оба молчали, прислушиваясь к тиканью часов. Скрипнула лестница; попискивая, прошуршала вдоль стены мышь. Темнота угнетала, и, еще полежав для храбрости, старик взял коробок спичек, чиркнул и пошел вниз за свечой.
На нижней ступеньке спичка догорела, и он остановился зажечь другую; и в эту самую минуту в дверь тихо и осторожно, почти неслышно постучали.
Спички выпали у него из рук и рассыпались по всей передней. Он замер и не дышал, пока стук не повторился. Тогда он проворно вернулся в комнату и закрыл за собой дверь. В третий раз стук отозвался по всем комнатам.
– Что это? – встрепенулась старуха.
– Крыса, – дрожащим голосом ответил старик. – Попалась на лестнице.
Жена села в постели и прислушалась. Громкий стук разнесся по всему дому.
– Это Герберт! – пронзительно закричала она. – Герберт!
Она кинулась к двери, но муж опередил ее и, крепко схватив за руку, удержал.
– Что ты хочешь сделать? – прохрипел он.
– Мальчик мой, Герберт! – кричала она, вырываясь. – Я забыла,тут же целых две мили. Что ты меня держишь? Пусти. Я открою.
– Ради Бога, не впускай! – дрожа,кричал старик.
– Ты боишься собственного сына, – кричала она, вырываясь. – Пусти меня. Иду,Герберт, иду!
Не все очень хорошо с образованием
Ситуация напоминает притчу с обезьянкой и тыквой. Или со взятием в заложники. Но кто кого взял?
Как будто одна группировка взяла в заложники другую, а другая - первую. Обычно так не бывает, но и ситуация с образованием необычная. Она революционная, потому, что напряжение растет, страдания увеличиваются. Учителя озлобляются и родители также не в восторге .
Но силовым путем ее не разрешить. Как обезьянке силой не вытащить свой банан.
Совесть есть у каждого
Буквально каждый человек ориентируется на совесть, на моральный закон. В каждого человека вмонтирована справедливость .
“Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне ” И.Кант
И когда приходится идти против внутреннего Закона, внутри нарастает напряжение . Человек чувствует: “что что-то не так”. Инстинктивно чувствует сильнейший дискомфорт, с которым непонятно что делать. И который теперь уже называется “человек страдает”.
Обезьянка держит зажатый в кулачке банан, пока охотник подходит, берет ее и заталкивает в мешок. Обезьянка страдает. Сначала от того, что не может вытащить банан. Потом от того, что не может его отпустить.
Читайте также: