Притча о емшане текст

Обновлено: 14.11.2024

В трудные минуты нашего бытия мы начинаем понимать, что в этом
мире мы не одни, что, Тот, Кого мы называем Бог - наша опора, наша
защита, наша надежда и пристанище; что есть мир, который более нес-
казанно чист, чем этот, погрязший в бесконечных войнах, разврате,
слезах, что есть мир, куда нас с начала века зовет непрестанно совесть.

Дерзающим и идущим
посвящается…

Когда-то в зрелости беспечной
Блуждая в сфере бытия,
О жизни нашей скоротечной
Услышал притчу я, друзья;
Там человек, в грехах купаясь,
В поту, бредя и спотыкаясь,
Проблем огромный воз тащил,
Теряя всё, что накопил.
Тогда, мне стало так тревожно,
Питаясь соком сладких грёз,
Тащил я также дряхлый воз,
Который, бросить всё ж возможно,
А чтобы вам суть дел понять,
Хочу ту притчу рассказать.

В стране прекрасной и счастливой
Жил-был предобрейший купец,
Жене своей чадолюбивой
Был славным мужем, как отец
Детьми, в любви, он упивался,
Хотя народ его боялся,
Ведь к ним он был довольно строг:
Он знал, что есть и храм, и Бог,
Но Богу муж не поклонялся
И не спешил тот час к Нему,
По разуменью своему
Он был купцом и им являлся,.
Когда достаток свой копил.
Так в той стране тот муж и жил.
III

Недолог век. Когда к порогу
Подкралась алая заря,
На кораблях своих в дорогу
Купец отправился в моря.
«Прощайте, дети, мной любимы,
Пути мои необозримы,
Когда вернусь я к вам, друзья?
К тебе, жена – любовь моя?!
Все в этом мире статься может,
Коль я кому чем досадил,
Простите – всех я вас любил,
Сомненье пусть не жжёт, не гложет,
Пусть зло не будет мне виной…
Прощайте, все любимы мной.

Как море пеною играло.
Как мчались лихо корабли
В тисках взволнованного вала,
Покинув стойбище земли.
Моря проплыли, океаны,
Порты, невиданные страны,
На островах скопленья гор,
Чужая речь – гуляй, помор.
Добра сколь нынче прикупили,
Сколь продано, уж не учесть:
Ковры, фарфор, парчи не счесть,
Все трюмы винами забили.
И снова мчат те корабли
К брегам своей родной земли.

Но чаще волны набегали,
И видимей темнел простор,
Сильнее тучи небо рвали
Скрывая лунный коридор,
Все ближе грозный повелитель,
Ночных разбойников хранитель –
Обезумевший царь морей,
В толпе безумных дикарей
Терзает море и тревожит.
Весь горизонт горит в огне;
Волна, взбираясь по волне,
Крыло на парус рваный ложит,
На мачты, фалы, на корму;
Корма горит, борта в дыму.

Увы, здесь драма неизбежна,
Не остановишь дикий бег
Где жизнь в гордыне безмятежна,
Где долгожданный отчий брег? -
Разврат и грохот слуг гремучих
Средь волн шипящих и могучих…
Кто мерзость и разбой творит?
Корабль на дне, другой разбит.
Пера достойная картина:
Ещё корабль пучину чтит, -
Купец в воде, купец кричит:
«Неужто здесь моя кончина,
Я не хочу, ведь нет причин
Так умирать, мой Господин!

К кому взывать средь волн мне ныне?
Да! Только ты мой Судия,
Моим делам, моей гордыне.
О, жизнь беспечная моя!
Раздумье – ты здесь одиноко,
Коль Ты, Господь сидишь высоко,
Прошение скорей прими,
И это зло, мой Бог, уйми;
Дай силы вновь для исправленья
Пустых, убогих правдой дел,
Коими все ж мой ум посмел
Без Твоего благословенья
Дух врачевать больных людей.
Сжалься над участью моей».

О первозданная природа!
Её величие, покой –
Порою слёзы небосвода,
Порою гул коры земной.
Кто остановит дерзость вала? –
И ночь прошла, волна ниспала,
Встречая пеною рассвет;
Луны застывшей силуэт,
В безмолвье тихо исчезая,
Ронял на воды дымки тень, -
Мгновенье, миг… и новый день,
Морскою влагой оживая,
Ночной ломая беспредел,
Стремился быстро в свой удел.

Кошмарной ночью, опоённый,
В морской воде купец один.
В молитвах долгих, непреклонный:
«Владыко Неба, Господин», -
Он повторял ежеминутно
Взирая вдаль, гребя попутно
Уставшей дряблою рукой:
«Как быть, как быть, как быть, Бог мой!
Плыть мочи нет, нет и терпенья –
Кругом одна вода, вода;
От кораблей нет и следа,
Одни лишь вздохи сожаленья.
Ты зришь с Небес мою беду,
Дай руку помощи, я жду»!

Кто скажет «время старомодно», -
А солнце тоже! Вдалеке,
Как призрак, лодка. Благородно
Матросы весла рвут в рывке.
Мираж, удача иль виденье
Как гром небесный – вот везенье –
К себе три дюжих молодца
Зовут уставшего купца.
«Тебя, купец, давно мы знаем,
Садись к нам, добрый человек,
Господь продлил твой скорбный век,
И ныне мы к тебе взываем -
Дай руку нам. Скорей. Мы ждем.
Нам лучше будет вчетвером».

«О Божий день, судьбой влачимый! -
Им тихо отвечал купец. -
«Поверьте мне, волной гонимый,
Я не один здесь, Бог Отец,
Мой Господин со мной, я знаю.
К Нему я ныне вопрошаю,
Он мне поможет, и я жду.
Спасибо вам, я подожду
Хоть плыть, поверьте, нету мочи…
Я все сказал». – Купец застыл,
И воздух свежий что есть сил
Глотая быстро, сплющил очи,
Молитву в небо вознося
И помощи себе прося.

И вновь волною обрамленный
Купец один в плену морском.
Уставший дико, полусонный
Он видит плот. На плоте том
Мужчина с женщиной. О радость!
О, незатейливая сладость
Для брошенных в воде судьбой…
Они купца зовут с собой:
«Дела твои, мы зрим, плохие,
Садись к нам, добрый человек.
Плот хоть и мал – о скорбный век!
Но утонуть в морской стихии
Всевышний Бог не даст ему
По всепрощенью Своему».

«О, люди добрые, спасибо! -
Им тихо отвечал купец. -
Коль плохо сделал я где-либо –
На то судья мне Бог Отец;
Он здесь со мной, я точно знаю,
Его я только ожидаю,
Его я помощи здесь жду…
Спасибо вам, я подожду.
Хотя, поверьте, плыть нет мочи…
Я все сказал», - купец застыл,
И воздух свежий, что есть сил
Глотая быстро, сплющил очи,
Молитву в небо вознося
И помощи себе прося.

Купец, купец, твоя гордыня –
Куда она тебя влечет –
Твоя мегера и богиня,
Твое падение и взлет.
Что зришь по прихоти желаний,
По прихоти морских скитаний –
Как тяжек телу этот плен!
Что ждешь молитвам ты взамен?
Не помощи ль здесь ожидая?
Но рядом лишь одно бревно:
Пловец – разорвано сукно,
И тот пловец, бревно хватая,
Изнеможенный и худой,
Купцу трясет сухой рукой.

«Одни мы в море сем глубоком,
Хватай бревно, держись скорей.
В раздумье ныне одиноком
Вдвоём, брат, будет веселей.
Что ждет нас дальше – Божья воля,
И какова здесь наша доля –
Воистину Бог наш Судья,
Держи бревно, в нем жизнь твоя.
А слава, почесть, восхваленье
Нужны ли в жизни этой нам,
Здесь воле Божьей и волнам
Отдаться надобно с терпеньем,
А не умом в воде страдать.
Сколь жить осталось - нам не знать».

«Спасибо, добрый человече, -
Вторит опять ему купец. -
Я среди этих волн не вечен,
Но даже коль я не мудрец,
Я знаю, Господь мне поможет,
Плыви один, - и вскрикнув: «Боже!»,
Купец тот час пошёл ко дну.
Исчезла радуга. Ко сну
Светило, тихо затухая,
Уходит прочь. Уж зрит луна;
Туманной дымкой пелена,
На море быстро ниспадая,
Льнёт серебром к волне седой,
Храня морской ночной покой.

Как любо, чисто приснопенье –
Блаженный чудотворный хор:
Любовь, величие, смиренье,
Слов целомудренный узор.
Здесь мир нетленный обитает,
Здесь Бог на троне восседает
Средь Ангелов и Божьих чад.
Вошедший в этот райский сад
Находит мир для утешенья.
И здесь, ночной пройдя недуг,
Один в кругу Небесных слуг
Пред Богом в трепете волненья,
Молясь с поникшей головой,
Стоит утопленник морской.

«Прости меня. Речам нескромным, -
Купец дрожит, - Господь внемли.
Когда один по водам тёмным
Я плыл далече от земли,
Тебя в тисках уединенья
Я ждал; без всякого сомненья
Надеждой воспалив свой пыл…
Но Ты меня, прости, забыл.
Молился я, воды лавина
Меня трепала там, мой Бог,
Но все же Ты мне не помог,
Ну почему, в чём здесь причина?!
Дай мне ответ, хочу понять,
С тайны скорей сними печать».

«Когда ты мысль питал спасеньем, -
Царь говорит тот час купцу. -
Когда ты плакал, с сожаленьем
Молясь к Спасителю, Творцу –
Глаза твои ко мне взывали,
Я видел их, они в печали
Просили помощи, любя.
Разве не звал ли кто тебя,
На Бога тихо уповая?!
Три раза Ангелы Небес
Срывали с глаз твоих завес,
Но ты, в гордыне прозябая,
К погибели средь волн все плыл –
Меня чем, сын мой, огорчил».

«Прошу, помилуй, Господь Боже,
За этот бред. Ох, стыд и срам!
Я думал, в жизни нет дороже
Любви к семье и видя храм,
Шел мимо я другой дорогой,
Не вознося молитвы строгой, -
Вот результаты дел моих…
Хотя посланников Твоих
Я видел, да, но плыл в гордыне,
А здесь печальных дней итог.
Хоть раз войти б в Твой храм, мой Бог,
И не стоял бы здесь я ныне.
Что ждёт меня, каков Твой суд
За мой земной прискорбный труд?»

В народе эта притча ходит,
Я думаю, не просто так.
От веры кто же нас уводит?
Во грех ввести кто нас мастак?
Кто под личиной словоблуда:
Доброжелатель иль иуда,
Или эпохи антипод
Нам говорит: «И так сойдёт».
Что нам дадут чужие страны?
Что там нам надобно искать?
Всё дома есть – и нам познать
Вселенской Славы океаны,
Где Бог, где жизнь, где Свет Любви.
На том Господь благослови!

Похожая притча

В письме к А.Н. Майкову из Флоренции от 15 (27) мая 1869 г. Ф. М. Достоевский пишет, что для поэта очень важно сосредоточить свой взгляд на ключевых «всевыражаюших» пунктах русской истории, в «в которых она, временами и местами, как бы сосредоточивалась и выражалась вся, вдруг, во всем своем целом, и изложить их не как простую летопись …, а как сердечную поэму, даже без строгой передачи факта (но только с чрезвычайною ясностию)». [Достоевский: 1986, с. 38–39.] Эти слова и мысли Достоевского вполне могут быть отнесены к ряду стихотворений (маленьких поэм) Аполлона Майкова: «Стрелецкое сказание о царевне Софье Алексеевне» (1867), «В Городце в 1263 году» (1875), «Ломоносов» (1882); «У гроба Грозного» (1887) и др. Особое место в этом ряду занимает «Емшан». Как и в других исторических стихотворениях-поэмах Майкова, сюжет здесь строится вокруг одного из важных моментов русской истории, когда Владимир Мономах полностью разбил половцев, в течение столетия разорявших русские княжества набегами и грабежами; в результате часть кочевников была приведена к покорности, а часть вынуждена была откочевать далеко на юг от рубежей Руси. Однако, если в других исторических стихотворениях Майкова вершители русской истории изображаются «крупным планом», Владимир Мономах, который играет в «Емшане» сюжетообразующую роль и наделяется эпитетом «всесокрушающий», сам остается «за кадром». Главными героями стихотворения становятся разбитые киевским великим князем половецкие ханы, братья Отрок и Сырчан. В основу повествования положена «половецкая песнь о хане Отроке и траве емшан , которая находит достаточно широкое отражение в произведениях письменной культуры Руси.
Майков опирается на сказание, приведенное в Галицко-Волынской летописи (Ипатьевский список XIII века). Повествуя о Романе Мстиславовиче Галицком, летописец рассказывает о половецких ханах Сырчане и Отроке. Автор пишет о том, что Владимир Мономах наказал «поганыя измаилтяны, рекомыя половци» и изгнал «Отрока во Обезы за Жел;зныя врата». Сырчан остался у Дона один. После кончины Владимира Мономаха Сырчан шлет гонца за своим братом Отроком, убеждая того вернулся обратно. Предполагая, что его брат может отказаться, Сырчан заранее предупреждает гонца, чтоб он спел Отроку половецкие песни, чтобы пробудить у того память о родине. Если же хан и после этого не захочет откликнуться на призыв брата, то «даи емоу пооухати зелье, именемь евшанъ». Гонец полностью выполнил наказ хана Сырчана «Оному же не восхотевшю обратитися, ни послоушати, и дасть емоу зелье. оному же обухавшю, и восплакавшю, рче: «Да лоуче есть на своеи земле костью лечи, и не ли на чюже славноу быти». И приде во свою землю» [Асадов:2013, с.53].
Стихотворение «Емшан», созданное 1874 году, издавна включается в школьные программы. Ему всегда уделяется должное внимание в обзорах творчества Майкова [Гайденков: 1975; Захаркин: 1975; Коровин: 1978; Прийма: 1984; Степанов: 1957 и др.], однако текст его до сих пор не подвергался филологическому разбору и комментированию. Попытаемся восполнить этот пробел. Начнем с ритмики и мелодики .
Стихотворение «Емшан» написано самым распространенным в русской поэзии XIX века размером – четырехстопным ямбом. Почти половина строк (45%) – полноударные, при том, что, по данным Андрея Белого, правильные ямбические строки составляют приблизительно лишь 25% всего ямбического диметра [Белый: 2010]. На этом фоне особо значимыми в «Емшане» являются отступления от метрической схемы путем использования безударных стоп («пиррихиев»), выступающих ярким ритмомелодическим средством, непосредственно связанным со смыслом стихов, а также сверсхемных ударений. Наиболее выразительные ритмомелодические вариации мы наблюдаем в первой строфе, играющей важнейшую смыслообразующую и композиционную роль.

Степной травы пучок сухой,
О;н и сухой благоухает!
И разом степи надо мной
Все; обаянье воскрешает…
1. /U–/U–/ U–/U–
2. / ;U /U–/ UU /U–/U
3. /U–/ U–/ UU /U;–
4. / ;U /U–/ UU /U–/U

Вдруг шум и крик, и стук мечей,
И кровь, и смерть, и нет пощады!
Всё врозь бежит, что лебедей
Ловцами спугнутое стадо.
В третьей строфе (единственной среди всех строф стихотворения с правильным, полноударным метром во всех строках) появляется образ певца, своеобразного «двойника» самого поэта. Певец здесь воспевает ханов, затем во дворце Отрока будет петь про «славу дедовских времен». Поэт же «воспевает» в стихотворении «Емшан» поступок Отрока, его любовь к родине. При этом, конечно, сохраняется дистанция между автором и его героем: «полон», который был «взят из Руси», не может быть деянием, прославляемым русским поэтом. Более того, эта деталь играет проспективную роль в тексте стихотворения, предвещая и косвенно оправдывая беспощадное наказание, картины которого возникают в четвертой строфе. Отметим сверхсхемные ударения в первой и второй строке третьей строфы, которые падают на слова пир и был. Из этих ритмически выделенных слов как бы составляется «фраза»: «Пир был…», которая вызывает ассоциации со знаменитыми словами, начертанными таинственной рукой во время пира Валтасара, предвещавшими гибель Вавилона и самого царя. Внутренний драматизм ситуации, переход от ликования к ужасу и смерти оттеняется особой мелодичностью и напевностью третьей строфы, отличающейся выразительной звуковой инструментовкой, концентрацией и варьированием сонорных звуков в попеременном изысканном сочетании с гласными переднего, среднего и заднего ряда: раз – пир - горой – Руси – рекой; велик полон – был – славу – пел – лился – улусе.
Следует также указать на особую роль, которую играет в третьей строфе лексика ограниченной сферы употребления. Так, исконно русское слово полон , активно употреблявшееся в письменных памятниках Киевского периода, помогает создать впечатление достоверности повествования, выступая своеобразным речевым сигналом, указывающим не только на исторические координаты происходящего, но и на тесную связь жизни половцев и русичей . Экзотизмы кумыс, улус, орда (в первоначальном значении) помогают воссоздать атмосферу жизни степного народа.
Четвертая строфа контрастирует с третьей по своему содержанию и форме. В первых ее двух строках мы сталкиваемся с концентрацией сразу шести односоставных предложений. Словесный лаконизм и теснота синтаксических связей обеспечивают экспрессивность и суггестивность лирического повествования. Впечатление усиливает использование ряда отглагольных существительных (шум, крик, стук), создающих атмосферу нарастающего хаоса, распада, наряду со словами и оборотами, объединяемых семантикой убийства, истребления (смерть, кровь, нет пощады). Пучок стилистических приемов дополняется фигурой полисиндетона (многосоюзия).
Перед нами стремительно мелькают картины разорения стойбища половцев параллельно со звуковым сопровождением. Ю. Айхенвальд в начале XX века писал о «скульптурности» и «живописности» стиха Апполона Майкова, который «дает почти самую вещь, а не описание ее, и вам кажется, что вы держите ее в руках» [Айхенвальд: 1908, с.32]. Применительно к «Емшану» можно говорить также и о своеобразной «кинематографичности» лирического повествования Майкова.
Во второй части четвертой строфы половцы, рассеявшиеся по степи, убегающие от меча и смерти, уподобляются лебедям. В этом весьма живописном сравнении скрывается некоторая оценочная двойственность, амбивалентность, отличающая также и ряд других образов стихотворения. Лебеди – символы совершенства и благородства (и поэзии). Сопоставление с ними половцев, казалось бы, полностью противоречит традиции сугубо негативного изображения кочевников, называемых в русской словесности «нечистыми», «погаными», «беззаконными», представляемыми как олицетворения зла [См.: Конявская: 2015]. Однако Майков прибегает здесь к стилистической игре, к солецизму, разрушая устойчивые фразеологические и семантические связи: «стая» заменяется на «стадо». Это, с одной стороны, обеспечивает снижение высокого образа, а с другой - вносит в создаваемую картину дополнительный изобразительно-реалистический момент: «стадо» ассоциируется с родом занятий кочевников-скотоводов.
Пятая строфа завершает часть стихотворения, посвященную предыстории повествования:
То с русской силой Мономах
Всесокрушающий явился;
Сырчан в донских залег мелях,
Отрок в горах кавказских скрылся..
Строфа эта интересна в ритмомелодическом отношении. Здесь мы встречаем пропуск сразу двух метрических ударений (в первой и третьей стопе), и в этом отношении она соотносится с первой строфой. Кроме того, мы здесь встречаемся с анжамбеманом, резким расхождением между синтаксическим и ритмическим строением первой и второй строки. Эти ритмические приемы служат для выделения, особого подчеркивания эпитета «Всесокрушающий». Данное образное определение также обладает амбивалентностью. С одной стороны, оно возвеличивает победителя (в памяти возникает – «Всемогущий»), с другой же, действия Владимира Мономаха направлены на разрушение, уничтожение .
Переход к истории о траве емшан в шестой строфе осуществляется с большим поэтическим и сказительским мастерством.
И шли года… Гулял в степях
Ли;шь буйный ветер на просторе…
Но вот — скончался Мономах,
И по Руси — туга и горе.
В четыре строки укладывается повествование о многих годах. При этом строфа отличается значительным ритмическим разнообразием: во второй строке присутствует сверхсхемное ударение; из четырех стихов три являются неполноударными. Особо надо отметить последний стих, начинающийся с пиррихия, ускоряющего ритм и предваряющего выразительный «словесный жест», впечатление которого создается использованием неполного предложения, а также пунктуационными (тире) и лексическими средствами (употребление слова с народно-поэтической окраской – «туга», которое становится в ряд с былинным «буйным ветром»).
В части стихотворения, посвященной завязке повествования, «наказу», с которым шлет хан Сырчан певца к брату, особо отметим третью строку из седьмой строфы: «`О;н та;м бога;т, о;н ца;рь те;х стра;н», где присутствуют целых три сверсхемных ударения, что придает стиху интонацию скандирования, а также третью и четвертую строку в восьмой строфе: «Чтоб шел в наследие свое/ В благоухающие степи», где ускорением ритма, связанным с использованием безударных стоп выделены слова, исполненные высокого пафоса: «наследие» и «благоухающие». Здесь присутствует перекличка с эмоционально напряженным лирическим прологом – с дивным глагольным эпитетом «благоухает», а также с ключевым словообразом стихотворения, «емшаном».
Как уже было сказано, развитие повествования, вплоть до кульминации, осуществляется в самой большой композиционной части стихотворения, составляющей восемь строф (9-17). В соответствии с традициями народного поэтического творчества, где распространены троекратные повторы, используемые для эмфазы, подчеркивания особой важности сказанного и его лучшего запоминания, певец трижды обращается к хану Отроку с призывом вернуться на родину. Здесь присутствуют два соотнесенных градационных ряда: по мере роста настойчивости и пафоса певца нарастает отрицательная реакция Отрока: безразличие переходит в недовольство и гнев: сначала он молчит, затем «принимает угрюмый вид» и, наконец, велит увести певца. Сцена эта подана в кинематографическом ключе с переходом от «крупного плана» к плану отдельных деталей, при этом для пробуждения воображения читателя, воссоздания зрительных и слуховых образов используются экспрессивные речевые средства, эпитеты и сравнения: «в златом шатре»,», «на золоте и серебре», «хор рабов Его что солнце величает», «рой абхазянок прекрасных. Последний образ, как и ряд уже отмеченных выше деталей, обладает оценочной двойственностью: слово «рой» ассоциируется с пчелами, осами, жала которых могут таить в себе смертельную опасность.
В начале сцены активную роль играет речь, слово. Певец выступает в роли «коммуникативно активного персонажа». Он сначала говорит о кончине Мономаха, об отсутствии препятствий к возвращению и возобновлению набегов на Русь, затем исполняет половецкие былины.
Встаёт певец, и песни он
Поёт о былях половецких,
Про славу дедовских времён
И их набегов молодецких, —
1. /U–/U–/ U–/U–
2. /U–/U–/ UU /U–/U
3. /U–/ U–/ UU /U;–
4. /U–/U–/ UU /U–/U
Данная строфа относится к числу наиболее мелодичных строф стихотворения, в ней так же, как в первой и шестой строфе преобладают строки с пропущенными ударениями (2-4), при том, что ритмический рисунок носит здесь симметричный, плавный «былинно-напевный характер»: пиррихии во всех метрически облегченных строках присутствуют в третьей стопе, образуя своеобразную «лесенку». Отметим звуковую инструментовку, игру согласными: певец, песни, поет, половецких, про, молодецких; встает, певец, половецких, славу дедовских времён, набегов и пр. Ритмическая соотнесенность с первой строфой способствует развитию ассоциации между образами «певцов», выступающих в роли сказителей: самого поэта-автора стихотворения и созданного им персонажа – акына. Поэтическое слово тем самым предстает как сила, оказывающая влияние на действительность, созидающая ее.
Акт передачи хану Отроку «пучка травы степной» выступает как вершинный акт поэтического творчества, сливающегося с «творчеством жизни»: как сказано, так и стало. Емшан – это не просто предмет, но духовный символ, указующий путь в Отечество, воскрешающий душу из забытья и небытия. Майков с большой художественной силой через ряд внешних деталей поведения хана передает нарастающий процесс внутреннего преображения, воскрешения души, сбрасывающей с себя иго «окамененного нечувствия», пробивающуюся наружу из гроба беспамятства, подобно тому как на свет пробивается зеленая трава: «хан – и сам не свой» – «почуя в сердце рану» – «За грудь схватился». Необыкновенно выразительна строфа, являющая нам итог этого неодолимого стремления, внутреннего прорыва:
И вдруг, взмахнувши кулаком:
«Не царь я больше вам отныне! –
Воскликнул. – Смерть в краю родном
Милей, чем слава на чужбине!»
По сути дела, здесь происходит переход от лирики к драматургии: перед нами разыгрывается ряд сцен с действующими лицами: хан Отрок, певец, «кунаки» хана. Предельно эмоциональная фраза хана Отрока читается как реплика драматургического диалога; при этом «авторская ремарка» оформляется как анжамбеман (взмахнувши кулаком/Воскликнул…), который, к тому же, разрывается восклицанием персонажа. Изысканная игра с интонационно-метрическим рядом и синтаксисом, использование восклицательных предложений, эпитетов и слов с пронзительным эмоциональным ореолом («родном», «милей», «смерть», «слава», «чужбина», а также и фигуры антитезы создает особую выразительность и суггестивность строфы.
Развязка стихотворения, состоящая из восемнадцатой и девятнадцатой строф, также отличается кинематографичностью и живописностью.
Наутро, чуть осел туман
И озлатились гор вершины,
В горах идёт уж караван —
Отрок с немногою дружиной.
Минуя гору за горой,
Все; жде;т о;н — ско;ро ль степь родная,
И вдаль глядит, травы степной
Пучок из рук не выпуская.
«Глаз-кинокамера» фиксирует сначала общий план – золотые от солнца вершины гор, возвышающихся над туманом в долинах, после этого следует «крупный план» - идущий в горах караван, хан Отрок, его дружина; затем происходит дальнейшее сужение фокуса, в котором, наконец, оказывается пучок «травы степной» в руках хана…
Вместе с тем, здесь присутствует не только предметной-изобразительный, но и выразительный, символический план. Традиционно гора является символом гордости, возношения одних людей над другими. Отрок минует «гору за горой», отказывается от величия, славы, власти, стремясь к обретению покоя души в Отечестве, в родной степи. Конец стихотворения перекликается с началом в лексическом и ритмомелодическом отношении. Начальное словосочетание «Степной травы пучок» с измененным местом определения повторяется в финальных строках, при этом используется анжамбеман - перенос последнего члена в финальную строку.
Заключительная строфа также отличается заметными варьированиями метрической схемы: пиррихии присутствуют в трех строках, в начале же второй строки девятнадцатой строфы выстраиваются один за другим сразу четыре ударных слога. Возникающая здесь контрастная ретроспективная перекличка скандированных строк (Ср.: «О;н та;м бога;т, о;н ца;рь те;х стра;н» и : «Все; жде;т о;н — ско;ро ль степь родная") подчеркивает глубину изменений, произошедших во внутреннем мире Отрока, преображение его души.
В стихотворении «Емшан» происходит преодоление инерции сугубо негативного изображения половцев и кочевников в русской словесности, отношения к ним как к народам «поганым» и «беззаконным», чуждым духовности и нравственности . И в этом отношении А.Н. Майков на художественно-образном, интуитивном уровне предвосхищает то изменение взгляда на историю отношений Руси со Степью, которое проявляется в XX веке у «евразийцев» и, в частности, в работах Л.Н. Гумилева, оказывающих серьезное влияние на современную русскую мысль и политику, получающих значительный резонанс в культуре тюркских народов, исторически связанных с Россией [Гумилев: 2007; Асадов: 2013, 2015; Власова: 2019; Дильмухамедова: 2011; Калижанов: 2017; Сулейменов: 2005 и др.]. Своеобразное художественное переосмысление стихотворения Майкова осуществляется в повести писателя М.Д. Симашко «Емшан», которая начинается эпиграфом из одноименного стихотворения [Симашко: 1966]. По мотивам повести, в свою очередь, был снят фильм режиссера Булата Мансурова «Султан Бейбарс».
В заключение отметим, что Аполлон Николаевич Майков демонстрирует в своем шедевре гармоническое сочетание изобразительности и выразительности, воссоздает внешний и внутренний мир человека в их единстве и взаимопроникновении, мастерски использует всею ритмомелодической палитру русского стиха. В данном отношении он стоит в ряду великих мастеров русского слова, классиков XIX века .
Сегодня, когда мы отмечаем двухсотлетие со дня рождения Аполлона Николаевича Майкова, настало время объединить усилия учителей, методистов, деятелей отечественного просвещения и науки для восстановления должного места замечательного русского поэта в общественном сознании, для всемерной популяризации его бесценного творческого наследия, для более полного и широкого знакомства юношества с его благоуханными произведениями.

Похожая притча

"— Вы — кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.
— А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.

— Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос.
Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.

— А потом?
— А потом наточить, если это возможно.
Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…

Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать её с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.

Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.
— Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.
Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.

Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.
— Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.

Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.
— Что вы сказали? — тихо произнесла она.
— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…
— Оружие? Вы сказали оружие?
— Может я не так выразился, просто…

Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.
— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.
— Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
— Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
— Н-не знаю…
— Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
— Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.

Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.
— Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, — а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?

— Но… А как же?…
— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться!

Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!

Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.
Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.

— Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
— Нет, — сжавшись под её пристальным взглядом, мотнул он головой.
— Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…

Глаза Смерти заблестели.
— Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нём не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!

Вырвав из рук кузнеца своё орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.
— Можно один вопрос? — послышалось сзади.
— Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
— Да.
— Дорога в рай… Она уже давно заросла травой."

Притчей поделился Матвеев Анатолий 28.09.2016г.

Великий мастер лишь один,
И он - искусен, невидим.
Никто не победил его,
Катана - остра у него.

Помни о смерти, помни о жизни,
Есть лишь сегодня - праздник до тризны.

"Ничто не вечно под луной".. и смерть лишь - переход иной.

У каждого, есть - мнение, вопросы, утверждения,
У каждого, Видения - есть Образы, Поток.
Для каждого, Прозрения - достаточно Сомнения,
Для каждого, Воззрения - лишь Истины Исток.

Слово изреченное - ложно, в Иллюзии - всё возможно.
Никто, не знает - о Жизни, до пиршества - собственной Тризны.
Никто, не знает - О Смерти! - Ни Бог, и Ни Дьявол, Ни черти.

А притча тем и прекрасна, что будит от Сна - не напрасно.
В ней правда соседствует с кривдой, в ней вымысел есть субъективный.
И каждый воспримет всё лично - легко, равнодушно, трагично.

Нет смерти, но есть лишь страданья, убийства, болезни, желанья.
Они средь людей происходят и люди же - жертвы находят.
Рождаются в душах напасти - основа их жажда и страсти.
И коль доминируют страсти - всегда рядом смерть и напасти.

Доп. произведения о жизни, любви и смерти:

Душа, не может! - Не любить!
Любовь, всегда! - Всему! - Основа.
Ведь, Вдох и Выдох! - Шаг наш, новый!
Всех Нас! - Связующая нить.
Душа в Мир призвана! - Любить.

Когда Любовь! - живёт Тобою,
Не нужно много говорить.
Свеча горит! - Сама Собою,
Безмолвно - Сердце Бога зрит.

Надежда, Вера и Любовь!
Три Слова, Имени, и Чувства!
И Жизнь! - Великое Искусство!
И Смерть! - Великий Переход. А.В. Козак

Звёздочка летела - из иных миров,
Песни тихо пела и несла - Любовь.
Много или мало? - Рок или Судьба?
Сердце выбирало - Что, Кому, Когда. А.В. Козак

Интересная информация о крылатом выражении:

Всем нам знакомо выражение «хватил кондратий» (или «кондрашка»). Означает оно внезапную смерть. По мнению историка Сергея Михайловича Соловьева, автора труда «История России с древнейших времён», этот самый Кондратий был реальным историческим персонажем. Его звали Кондратий Булавин (ок. 1660 — 1708) и был он казачьим атаманом.

С именем Булавина связано знаменитое Булавинское восстание, которое началось с запрета российского правительства казакам самостоятельно добывать соль и ультиматума — выдать с Дона беглых крепостных крестьян. Оба эти требования категорически противоречили «казацкой старине» — соль была основным доходом самостоятельного войска Донского, а беглые — основным пополнением казачьему войску.

Во время восстания Пётр I отправил князя Юрия Долгорукова в карательную экспедицию за Булавиным. Сам поход князя был очень жесток: изнасилования женщин, убийства, мародерство. Многим местным жителям разорённых земель не очень понравились развлечения Долгорукого по пути за атаманом, и в момент отдыха в городке Шульгин, местные вместе с отрядом Булавина вырезали всю ораву князя, а самому князю отрезали голову.
А царю отправили послание: мол, «Кондрашка Булавин Долгорукова хватил». Местный казачий лексикон предполагал слово «схватил», но в Москве об этом слове никогда не слышали. Долгое время гадали, что же оно значит. Спустя время стало известно, что Долгорукова убили, и с тех пор известия о неожиданной смерти получили свою фразу: «Хватил Кондратий».

Впрочем, не все историки согласны с версией С.М. Соловьева, утверждая, что инсульт (или апоплексический удар) называли кондрашкой задолго до Булавина. И делалось это для того, чтобы эту самую кондрашку не накликать — подобно тому, как смерть называли «костлявой».

Из: Википедия, The Question, Толковый словарь Ушакова

Фильм о жизни, любви и смерти:

Песня о жизни вне смерти:

Сериал. Вечность. лучшие моменты

Это и не притча вовсе. Это растянутый до нельзя афоризм или просто миниатюра. Здесь нет эмоциональной составляющей, а только одна идея в чистом виде. А точнее даже не идея, а мысль, необычный выверт, необычный взгляд, который совсем не претендует на правду. Поэтому он даже не имеет отношение к жизни, а только к традиции. В притче должен быть принцип, выраженный в конкретном, наиболее понятном виде и распространяющийся на множество ситуаций.

Спасибо за стихи, но притча не есть сказка. Это другой жанр. Вот, собственно, что я хотел сказать. Ладно, это ваше дело считать, что все это лишь индивидуальный взгляд на мир. В любом случае не обижайтесь и удачи в творчестве.

Определение Притча это:

Владимир Даль толковал слово «притча» как «поучение в примере».

Притча часто используется с целью прямого наставления, поэтому включает объяснение аллегории. Широкое распространение получили притчи с религиозным содержанием («поучением»), например, «Притчи Соломона», новозаветные притчи о десяти девах, о сеятеле и др.

Эпический жанр в литературе XIX—XX веков, в основе которого лежит принцип параболы; характеризуется предельной заострённостью главной мысли, выразительностью и экспрессивностью языка. К жанру притчи обращались Лев Толстой, Франц Кафка, Бертольд Брехт, Альбер Камю и др.

По мнению Василия Великого, термин происходит от корня -течь- (идти) или -ткнуть- (встретиться). В обоих случаях он означает при-путное изречение — такое, которое служит указателем пути, наставляет человека на пути жизни, давая ему средства к благополучному течению по этому пути.

В русской Библии словом «притча» переводятся два греческие слова:

Притчи Соломона — "премудрость, «изложенная как житейский совет, обоснованная волей единого Бога, придающий мудрости объективный и непреходящий характер». Их толкование по характеру не идентично евангельскому. Толкования, которые Иисус Христос дает своим притчам, говорят о вечной, небесной, истинной, духовной жизни, а соломоновы притчи целиком обращены к повседневной бытовой и ритуальной практике человека. Фабула, связующая земное, временное и небесное, вечностное, фабула, говорящая об индивидуальном нравственном выборе и индивидуальной ответственности за этот шаг — вообще отсутствует.

Притчи Иисуса Христа призвана сделать более «осязаемыми» какие-либо истины, идеи христианства. Толкование в ней — это её суть, главная задача фабулы проиллюстрировать толкование. То есть существуют некие элементы сознания, не доступные чувственному человеческому восприятию, ведь и Бога, и Царствие Небесное нельзя ни увидеть, ни объять разумом, а притча делает эти идеи, принципиально лишенные зрительного и осязательного образа, «видимыми и ощутимыми».

В притче происходит постепенное развоплощение земных реалий в сторону духовной абстракции. В евангельской притче толкование — часть неотъемлемая, в отличие от последующих эпох.

Благодарю за наставление, душевный отклик, своё мнение.
Не различаю - категорий я, привёл - пример, рассказ, историю.
Не спорю я о терминах, их много - неприемлемых.

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Похожая притча

Родная степная земля,
Хранишь ты заветную быль,
Коврами под ветром стелясь,
Поёт эту песню ковыль.

Прославленный хан был Атрак,
Он мир и богатство искал,
Но в степи пришёл Мономах,
Народ половецкий изгнал.

И в горы укрылся народ,
Изведал здесь много побед,
Лишь песни степные поёт
Младенцам седой мудрый дед.

Сырчан укрывался в степи,
Здесь род его беды терпел,
Жызы* он призвал: "Ты верни
Атрака в родимый удел!"

"Пропой ему песни ветров,
О шире степной песни пой!
Зажат он средь горных хребтов,
Затронь его сердце тоской!"

"А коль убоится, то дай
Пучок ему этой травы,
И снова пропой, пробуждай
О нашей степи в нём мечты".

Не долог был сбор, взяв коня,
Жызы растворился в пыли.
Родная, степная земля! -
Вот видятся горы вдали.

Здесь мощью блистает Атрак,
Здесь каждый кунак и родня,
Певец из степи – добрый знак!
Кумыс рекой льётся, пьяня.

Но только не хочет повозки
С кибитками хан вернуть в степи,
И хмуро он смотрит, и грозно,
Лишь след от слезы стал заметен.

Воскликнул жызы: "Грозный хан!
Не все ещё песни пропеты!" -
Кипел на костре дымный чан,
И всполох огня был ответом,

"Прими же тогда дар Сырчана
И песню послушай ещё,
И честно скажи, без обмана,
Что сердце подскажет твоё!"

"Вот весть из родимого дома!" –
Он ветку полыни достал,
И запах разлился знакомый,
Как зов, и жызы петь начал:

"Здесь в далёких горах
Ты прославленный хан
И отцов своих славу забыл,
Но кружит твою голову
Запах емшан,
Зовёт в степи родные полынь.

Что ж ты медлишь, Атрак?
Вспомни как красный мак
По весне в степИ нашей цветёт.

Что ж ты медлишь, Атрак?
Милой Родины знак -
Емшан в вольные степи зовёт.

Кони снова жирны,
Рекой льётся кумыс,
На родимую землю приди!
Так послушай мой жыз**,
Дух емшан ты вдохни,
Лишь землёю родной мы сильны!

Что ж ты медлишь, Атрак?
Знай, погиб лютый враг,
Снова верность и слава в чести!

Возвращайся, Атрак,
Каждый знает кипчак,
Пора в степи народ привести".

Затихли последние звуки,
Кизяк закраснелся в огне,
И поднял Атрак к сердцу руки,
И молвил он, словно во сне:

"Чем славою жить на чужбине,
Уж лучше вернуться домой!
Костьми лечь на Родине ныне,
И в ней обрести свой покой!"

Промчались века над землёю,
Осела столетняя пыль,
Но только навечно с тобою
Осталась заветная быль.

Родные леса и поля,
Прекрасная Родина-мать!
Единым народом живя,
Мы будем емшан воспевать***.

*Жызы – певец.
** Жыз – песня.
*** Автор стихотворения (я) по профессии адвокат, это позволяет на практике реализовать мечту о человеческом общежитии (можно ввести в поисковик "Адвокат Климукин" и Вы попадёте на мою профессиональную страничку)

Читайте также: