Ксения голубович сербские притчи

Обновлено: 14.11.2024

Из книги Ксении Голубович "Сербские притчи"

88. Свети Стефане

Недалеко от Реживичей, между ними и Будвой, есть маленький остров, что называется Свети Стефане. Туда отправляемся мы с отцом в первый день его приезда и на седьмой день моего, поскольку меня отправили отдыхать раньше. Сначала мы едем через огромный парк, где растут в основном маслины и кипарисы. Это - королевский парк, и едем мы к летней резиденции черногорских королей Петровичей, теперь это президентская гостиница, и нас не пускают на пляж, потому что туда приехал президент Черногории. Нам могут разрешить пройти на другой, более простой, пляж, но эта перспектива ввиду большого количества бетона и малого песка нас с отцом совершенно не радует, и мы отправляемся дальше - к тому пляжу, который располагается перед Свети Стефане. Пляж со множеством белых пластмассовых кресел, в которых лежат красивые загорелые тела в ярких полосках купальников и плавок, делает красивый туристический поворот, и мы, посмотрев на него сверху, начинаем спускаться: в журнальный проспект.
От пляжа прямо в море идет коса. "У черногорских рыбаков, что жили здесь на побережье, был договор с генуэзцами против турок, - говорит отец, пока мы идем к острову, - и вот они захватили турецкий корабль. А там было много золота. И вот, чтобы не делить золота, они сложили все вместе и построили на него эту косу и дома и перешли жить на остров".
Остров - целое архитектурное сооружение, у него нет ни побережья, ни окружающего его леса. Он маленький. Таких отколовшихся от материка каменных островков очень много, они как знак двоеточия между землей и морем. Остров обнесен стеной, а внутри него, все возвышаясь, стоят дома и дома, все вместе образующие сложный ансамбль, похожий на дворец, "После войны коммунисты велели всем переселиться обратно, дали денег, они построили дома на побережье, а остров стал самым элитным отелем. Там даже Тина Тернер отдыхала". Генуэзцы, турки, черногорцы, рыбаки, Тина Тернер, словно жужжащий улей, это место полнится ароматом перекрестных опылений, древности с ее портами и судами и современного мира, чьи белые пчелы - самолеты, чьи ульи - терминалы. С.144-145

91. Новый Герцог

Мы приезжаем в Херциг Нови, или Новый Герцог. Это недалеко от Котора, практически в том же месте. В отличие от Котора Херциг Нови гораздо менее собран в нечто единое, старая венецианская крепость не обнимает собой города, не подчиняет его своей архитектурой, она немного отодвинута, а город, слоистый, многоуличный, где иногда можно встретить заброшенные виллы со старыми пальмами, напоминающими крымские пейзажи из соловьевской "Ассы", распространяется как бы пульсирующим ковром, проходящим от склона к побережью. Улицы-раскладушки с резко уходящими вбок ступенями крутых лестниц, ведущих или идущих с моря, этот город, скорее, похож на театр или библиотеку, чем крепость. А центральное место в нем огорожено высокой стеной и у входа в себя предваряемо напоминающей огромную шахматную ладью башней с часами. Мне почему-то не хочется подниматься внутрь этой башни, и все же когда я делаю это, то внутри застаю византийского вида большую церковь св. Михаила с золотою мозаикой и площадь, полную столиков, вынесенных из окружающих кафе, как если бы именно здесь сосредоточилась вся суть светской жизни - площадь, кафе-ресторанчики и православный, византийской выделки храм. С.149

…"Черногорская еда проста, - говорит отец, - и ее, конечно, тебе в Белграде приготовят, но это не то, это не правильно". Тут должно быть море, свисающий виноград, горы. И тогда надо налить вина, порезать крупно, обязательно крупно, словно каждый кусок - зубец горы, сиреневый лук, большие сочные алые помидоры, белый, как фата невесты, свежайший, мягкий сыр, посыпать оливками, без ножа, обязательно руками наломать хлеб, и главное - разложить пршуту. Пршута - дивное изобретение сельской простоты, свиной окорок, который сушат на склонах гор под перекрестьем и в споре двух ветров, горного и морского. Пршута - сама Черногория, нигде она не будет хороша, кроме как здесь…. С. 153

106. Василий Острожский

И значит, что-то еще ускользает: что-то есть еще, что притягивает меня и зовет на этой земле. За всяким магическим искусством, за луной и солнцем, за всеми знаками и звездами есть - другое, еще один взгляд, который держит ее в совсем другом охвате, который вмещает все. Долгий путь на ту вершину, где врезан храм Василия Острожского. Как когда-то на горе Сен-Виктуар, до пика которой должна была дойти и где перед пиком - монастырь, обитель святого Виктуара, - так и теперь после долгой езды четыреста последних метров мы должны пройти пешком. Туда не ходят машины, туда лишь, как живой поезд, задающий твой ритм, идет вверх по узкой тропке толпа паломников. Но до этих завершающих четырехсот метров вдоль всей горы кружит, как птица, асфальтная дорога; она узка, ты долго стоишь и ждешь, пока через какой-нибудь мост проедут встречные, уже возвращающиеся машины,, потом кто-нибудь, взявший на себя роль регулировщика, повыглядывав за повороты, машет тебе рукой, и ты проезжаешь дальше, кивая из окна остановившимся и пережидающим тебя легковушкам. Путь этот долог, часто он становится бессмысленным, а бессмысленней еще и то, что сегодня, когда мы едем, вся долина внизу заволоклась белым облаком, туман плывет внизу, небо наверху так же туманно: видимости мало. Есть только эта асфальтированная дорога и поднимающаяся вверх стена горы. Иногда попадаются дома. Благо, здесь бьют источники, но и то не везде, вдоль горы я замечаю нечто вроде фуникулера, но только это не фуникулер - это маленькая подвесная дорога для доставки снизу воды. Ехать надо все дальше и дальше, и мужество начинает отказывать моему водителю, отцу, пока наконец мы не подъезжаем к стоянке - огромной поляне, куда ставят без разбору все машины. Недавно прошел дождь, земля скользит под шинами, и остается неясным, сможем ли мы отсюда выехать вообще. "Выбраться отсюда нам только разве что святой Василий поможет", - бормочет мой отец.. Мы выходим, и начинаются последние четыреста метров. Все вверх, по крутой тропе, по камням. Перед нами и за нами - тянется толпа. Что будет толпа, стало уже ясно по количеству машин, встреченных нами на пути. В машинах виднелись не только старушки-бабушки, но и по двое-трое мужчин, молодые женщины с детьми. Это в самом деле место паломничества, у стариков здесь нет привилегии. Мы идем все выше, вот впереди нас поскользнулась маленькая девочка, ее хватают, слегка ругают за прыткость и непоседливость, и она бежит дальше; отцу тяжело, путь вверх заставляет его задыхаться. Тяжелые кроны августовских деревьев, часто маслин, красиво переплетаются над нами. Возле тропы кто-то разбил стекло, видно, простую зеленую бутылку, но разбил ее так хорошо, что она лежит среди коричневых земляных камешков как россыпь изумрудов. "Мы не дойдем и за час, - говорит отец. «Мы будем там через пятнадцать минут»,- отчего-то совершенно уверенно говорю я.
И мы доходим. до ворот, за которыми - мощеная площадь, высокое здание встроенного в стену храма, а впереди - встроенная в боковую стену горы обитель, главный храм - тот, где молился Василий Острожский и перед которым - его мощи. Храм сам так плосок, так примыкает к горе, что если бы хотеть просто войти в него, то надо было бы лезть по приставным лестницам с самого низу. Потому толпа стоит на подстроенном длинном балконе над горой, упирающимся в своем конце в дверь, а в середине имеющем вход в храм. Но в храм идут только те, кто сначала заходил в дальние двери - там мощи святого. Толпа стоит тихо и сосредоточенно. Туман застилает видимость в низу горы, и все, что видно, это спины людей, верхушки дорастающих до каменного балкона крон, пучков травы, выбивающейся из-под его камней. А впереди - я вижу - время от времени отворяется дверь и появляется рука, которая приглашает внутрь. "Так будет и там, - думается мне, - там все будут стоять тихо-тихо, как трава в безветрие, не будет ни мужчин, ни женщин, ни старых, ни малых, все будут просто и как-то бесконечно окончательно стоять и ждать". Я замечаю, как мало здесь эротического, туман и холод как будто подчеркивают эту тихую самопогруженность толпы, с ее склоненными шеями и округленными спинами. Я знаю, почему нависла вся эта облачная пелена над миром - он скрыт теперь, люди оставлены одни. Белое-белое, все белое-белое. Тихое-тихое, сокрытое пеленой. Вот рука зовет и меня.
Внутри маленькой часовенки темно. Ее стены красные и многое в ней - тиары, священническое украшение - за стеклом, как в музее, но главное - открытые мощи, где я вижу темную-темную, словно из черного дерева вырезанную ручку святого. На самом верху горы - эти священные останки, мне кажется, я попадаю в какую-то невыносимую древность. Долго смотреть на эти темные, благородно черные кости я не могу. Это - то же, что слишком долго смотреть на реальность, которая ни в чем не похожа на свои слабые, обработанные нашим сознанием штампы. Кто видел благородные, черные кости? Кто из них знает действительно, а не воображает, что знает, человечье тело?
Выйдя из часовенки, я иду в срединный проход и с балкона попадаю вовнутрь большого храма. Этот храм - одна из святынь Сербии, он встроен в самую гору. На самом его верху, если подняться по крутой лестнице, точно на колокольню, отгорожена в нише и увита диким виноградом еще какая-то могила. И пока я приглядываюсь к этой могиле, стараясь прочесть, что написано на табличке возле нее, происходит то, на что мы уже перестали надеяться: пелена рассеивается. Вернее, обернувшись на зов отца и подойдя к перилам, я вижу, как она проредилась, прояснилась, точно легкая пленка, она еще плавает в воздухе, но мягкие солнечные лучи уже греют землю сквозь ее легкую широкую ленту, и за этим облаком открылась земля огромным зеленым ковром, с тысячью дорог в мягких горных складках, с пестрящими реками. Вот так, как солнце сквозь белую-белую пелену, быть может, она и есть Сербия, вот в этой видимости сквозь тусклость, все расступающейся, где каждый цвет будет приглушен легкой облачностью, но изнутри подсвечен солнечным теплом. Это чувство пробуждения и есть, быть может, Сербия… В этом восхождении на гору и переходе через смерть и кости праведника, в этой расступившейся пелене нет больше никакой слепящей белизны, нет черно-белого пепельного существования, больше никакой трагедии. С. 173-176

Голубович К.О. Сербские притчи: путешествие в 11 книгах. М.: Издательство «Логос», Издательство «Гнозис», 2003. 184 с.

Похожая притча

Это могло произойти либо из-за того, что с Вашего адреса идут некорректные обращения к сайту, либо по ошибке. Чтобы восстановить доступ к сайту, свяжитесь пожалуйста с нами через эту форму и укажите там свой ip-адрес: 178.186.77.42

Похожая притча

Ксения Голубович — лучшие книги

3 произведения – 2 издания на 2 языках

ISBN	5-8163-0075-X, 5-98861-003-X
Год издания	2005
Издательство	Логос, Степной ветер
Язык	Русский

… и если долгое, медленно, трудно проходящее детство и есть книга (поскольку детство быстрое и беспамятное, не имеющее тайной муки попасть в далекие-далекие волшебные страны, или в заповедные места, где исполняются желания, обычно не книжно, и обычно - не детство), то эта книга закончена.

Похожая притча

Автор: Ксения ГОЛУБОВИЧ

Путешествие в одиннадцати книгах.

Из Книги зрений

Белград встретил меня тускло и подслеповато. На выезде из аэропорта запыленными пальмами и запыленными рекламными щитами он казался похожим на Сочи или Гагры. Совсем не яркий, совсем не походящий на картинку из иллюстрированного журнала, с ее чистотой и гигиеничностью, с ее выработанными параметрами идеального существования, на которые так или иначе пытается претендовать любой европеизированный город, Белград представлял собой тяжеловатое, полудепрессивное зрелище. В отличие от Москвы - скорее, нечто курортное и более советское. Те же долго раскрывающиеся спальные районы из тех же белых сутулых домов вдоль длинного, ничем не приукрашенного шоссе, то же бесхозное небо, точно пустырь, оставленное над городом, то же мелькание людей с не слишком заманчивыми причинами идти туда, куда они идут.

Да, по контрасту видно, что Москва теперь менее "советская". В дни перед отъездом стояла прекрасная, кристальная летняя погода. От перемены то ли участи, то ли климата италийский свет был разлит по московским улицам, золото крестов и белизна свежеотремонтированных храмов горели на солнце, но даже давно не крашенные рамы старых домов и те выглядели четко белыми, а трещины - особыми виньетками, дополнительными украшениями на поверхности города. Все бушевало в цвете и свете, в этом буйстве любая лужа и выбоина оказывались на своем месте - средством дополнительной экспрессии, и это редкое зрительное удовольствие казалось достижением, венцом последних лет. Оно соответствовало ярким рекламным щитам, витринам магазинов с четкими, до стежка продуманными мужскими костюмами и женскими платьями.

Похожая притча

/40x40/d41d/userpic.jpg" alt="Временный профиль" width="100%" height="100%" />

Ксения Голубович

В избранное в избранном Сообщать о новых рецензиях

Читайте также: