Эпизод чтения соней притчи о воскрешении лазаря
Обновлено: 20.12.2024
. На комоде лежала какая-то книга. Он [Раскольников] каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете [2].
– Это откуда? – крикнул он ей через комнату. Она [Соня] стояла всё на том же месте, в трех шагах от стола.
Преступление и наказание. Краткий пересказ в картинках. Слушать аудиокнигу
– Мне принесли, – ответила она, будто нехотя и не взглядывая на него.
– Лизавета принесла, я просила.
«Лизавета! Странно!» – подумал он. Всё у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее, с каждою минутой. Он перенес книгу к свече и стал перелистывать.
– Где тут про Лазаря? – спросил он вдруг.
Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она стояла немного боком к столу.
– Про воскресение Лазаря где? Отыщи мне, Соня.
Она искоса глянула на него.
– Не там смотрите… в четвертом евангелии… – сурово прошептала она, не подвигаясь к нему.
– Найди и прочти мне, – сказал он, сел, облокотился на стол, подпер рукой голову и угрюмо уставился в сторону, приготовившись слушать.
«Недели через три на седьмую версту, милости просим! [3] Я, кажется, сам там буду, если еще хуже не будет», – бормотал он про себя.
Соня нерешительно ступила к столу, недоверчиво выслушав странное желание Раскольникова. Впрочем, взяла книгу.
– Разве вы не читали? – спросила она, глянув на него через стол, исподлобья. Голос ее становился всё суровее и суровее.
– Давно… Когда учился. Читай!
– А в церкви не слыхали?
– Я… не ходил. А ты часто ходишь?
– Н-нет, – прошептала Соня.
– Понимаю… И отца, стало быть, завтра не пойдешь хоронить?
– Пойду. Я и на прошлой неделе была… панихиду служила.
– По Лизавете. Ее топором убили.
Нервы его раздражались всё более и более. Голова начала кружиться.
– Ты с Лизаветой дружна была?
– Да… Она была справедливая… она приходила… редко… нельзя было. Мы с ней читали и… говорили. Она бога узрит.
Странно звучали для него эти книжные слова, и опять новость: какие-то таинственные сходки с Лизаветой, и обе – юродивые.
«Тут и сам станешь юродивым! Заразительно!» – подумал он. – Читай! – воскликнул он вдруг настойчиво и раздражительно.
Соня всё колебалась. Сердце ее стучало. Не смела как-то она ему читать. Почти с мучением смотрел он на «несчастную помешанную».
– Зачем вам? Ведь вы не веруете. – прошептала она тихо и как-то задыхаясь.
– Читай! Я так хочу! – настаивал он, – читала же Лизавете!
Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее дрожали, голосу не хватало. Два раза начинала она, и всё не выговаривалось первого слога.
«Был же болен некто Лазарь, из Вифании…» [4] – произнесла она наконец, с усилием, но вдруг, с третьего слова, голос зазвенел и порвался, как слишком натянутая струна. Дух пересекло, и в груди стеснилось.
Раскольников понимал отчасти, почему Соня не решалась ему читать, и чем более понимал это, тем как бы грубее и раздражительнее настаивал на чтении. Он слишком хорошо понимал, как тяжело было ей теперь выдавать и обличать всё свое. Он понял, что чувства эти действительно как бы составляли настоящую и уже давнишнюю, может быть, тайну ее, может быть еще с самого отрочества, еще в семье, подле несчастного отца и сумасшедшей от горя мачехи среди голодных детей, безобразных криков и попреков. Но в то же время он узнал теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь теперь читать, но что вместе с тем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему, чтоб он слышал, и непременно теперь – « что бы там ни вышло потом!»… Он прочел это в ее глазах, понял из ее восторженного волнения… Она пересилила себя, подавила горловую спазму, пресекшую в начале стиха ее голос, и продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова. Так дочла она до 19-го стиха:
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог» [5].
Тут она остановилась опять, стыдливо предчувствуя, что дрогнет и порвется опять ее голос…
«Иисус говорит ей: воскреснет брат твой. Марфа сказала ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек. Веришь ли сему? Она говорит ему
(и как бы с болью переведя дух, Соня раздельно и с силою прочла, точно сама во всеуслышание исповедовала):
Так, господи! Я верую, что ты Христос, сын божий, грядущий в мир».
Она было остановилась, быстро подняла было на него глаза, но поскорей пересилила себя и стала читать далее. Раскольников сидел и слушал неподвижно, не оборачиваясь, облокотясь на стол и смотря в сторону. Дочли до 32-го стиха.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
Раскольников обернулся к ней и с волнением смотрел на нее: да, так и есть! Она уже вся дрожала в действительной, настоящей лихорадке. Он ожидал этого. Она приближалась к слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило ее. Голос ее стал звонок, как металл; торжество и радость звучали в нем и крепили его. Строчки мешались перед ней, потому что в глазах темнело, но она знала наизусть, что читала. При последнем стихе: «не мог ли сей, отверзший очи слепому…» – она, понизив голос, горячо и страстно передала сомнение, укор и хулу неверующих, слепых иудеев, которые сейчас, через минуту, как громом пораженные, падут, зарыдают и уверуют… «И он, он – тоже ослепленный и неверующий, – он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас же, теперь же», – мечталось ей, и она дрожала от радостного ожидания.
«Иисус же, опять скорбя внутренно, проходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит; ибо четыре дни, как он во гробе».
Она энергично ударила на слово: четыре.
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший,
(громко и восторженно прочла она, дрожа и холодея, как бы в очию сама видела):
обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами; и лицо его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его; пусть идет.
Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него».
Далее она не читала и не могла читать, закрыла книгу и быстро встала со стула.
– Всё об воскресении Лазаря, – отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги.
[2] Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете. – Достоевский описывает экземпляр Евангелия, который был подарен ему в 1850 г. в Тобольске на пересыльном дворе женами декабристов А. Г. Муравьевой, П. Е. Анненковой и Н. Д. Фонвизиной.
[3] …на седьмую версту, милости просим! — На седьмой версте от Петербурга, в Удельной, находилась больница для умалишенных.
[4] «Был же болен некто Лазарь, из Вифании…» — Начало гл. 11 Евангелия от Иоанна (до стиха 46). В Евангелии, принадлежавшем Достоевскому, текст этой главы размечен его рукой, цитируемые отрывки помечены римскими цифрами: II, III, IV, V. Текст Евангелия здесь и далее Достоевский цитирует неточно.
[5] «И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии — даст тебе бог». — Евангелие от Иоанна, гл. 11, ст. 19–22. В принадлежавшем Достоевскому экземпляре Евангелия этот текст отчеркнут им черными чернилами.
«Мой Бог мне помог»
В истории о воскрешении Лазаря есть еще два странных момента.
Первый – это слезы и возмущение духовное, скорбь Иисуса, подходящего ко гробу. Он знает о смерти заранее, знает заранее и о воскресении – почему же Он плачет? Полагаю, это можно объяснить только одним образом – здесь явлено нам то истинное со-чувствие и со-страдание, когда Один буквально ощущает то, что ощущает – нет, даже не другой, но Он сам за этим завалившим вход камнем. Он сам, Его образ, скорчившийся в гниющей плоти Лазаря, но не покинувший ее, ждущий, чтобы отозваться на зов. Так образ Христов будет мучиться и болеть в Раскольникове-убийце, пока тот не воскреснет на берегу реки, несущей вечные воды и не явит в себе отчетливо Младенца-Христа [2] .
Второй странный момент – это слова Иисуса: «отнимите камень» (Ин 11, 39). Зачем возвращающему жизнь мертвому просить соучастия людей? Не властен ли Тот, Кто властен над жизнью и смертью, убрать любое препятствие? Не подчинится ли камень Тому, пред Кем отступает смерть? Но Иисусу – и Лазарю – нужна поддерживающая вера. Засомневается сестра умершего Марфа: «Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе» (Ин 11, 39). Так и мы всегда сомневаемся: может ли воскреснуть тот, кто, по нашему разумению, уничтожил в себе все человеческое; страшный и нераскаянный грешник? Но даже там, где умирает человек – остается страдающий Бог, Который откликнется на Свой же призыв извне.
Весь роман Достоевского о том, что без человека не спасается человек. Что вера человека нужна, чтобы Бог начал действовать. Отваливание камня как бы производится с двух сторон: нужно признание в своем преступлении от преступника – и вера в возможность его преображения и обожения от тех, кому он признается. Камень от гроба героя романа Достоевского отваливают Соня и Порфирий Петрович. Раскольникова спасает верящая в него сквозь страх и отчаяние Соня. Вспомним, между прочим, что другая героиня романа – Дуня – не сможет поверить в Свидригайлова – и он погибнет.
Накануне Своей смерти, преодоление которой выведет все мироздание из того гроба, из того уединения, в которое вверг его однажды человек, Христос выводит из гроба самого человека, не могущего одолеть им самим порожденной каменной стены иначе как с помощью Божией. Недаром и само имя Лазарь означает «мой Бог мне помог».
[1] Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Л., Наука, 1972–1990. Здесь и далее том и страница указываются в тексте в скобках после цитаты.
Похожая притча
Похожая притча
Когда Раскольников впервые посещает квартиру Сони Мармеладовой, он просит девушку прочесть притчу о воскресении Лазаря. Родион хотел найти ответ на вопрос: сможет ли вера воскресить совершенно погибшего человека? Другими словами Раскольникова. Однако чтение притчи поначалу оборачивается почти трагедией не для Родиона, а для Сони Мармеладовой. Голос девушки дрожит, она сбивается, ведь как пишет Достоевский:
«Он (то есть Раскольников) слишком хорошо понимал, как тяжело было ей теперь выдавать и обличать все свое»
Соня – грешница, а потому волнуется, читая о праведном Лазаре, который удостоился спасения. Дело в том, что Соня Мармеладова боится быть не прощённой Господом и она боится Страшного суда, на котором все грешники будут отправлены в Ад, а все праведники соответственно попадут в Рай. Вот почему девушка ставит ударение на словах, обозначающих окончательную смерть Лазаря, то есть делает акцент на том, что чудо могло не произойти, что всё было против Христа, что Лазарь должен был быть мёртв . Это слова: четыре (воскрешение возможно только в течение трёх дней после смерти, а в случае с Лазарем их прошло четыре), вышел умерший и другие. Таким образом, чтение притчи о Лазаре должно было:
Татьяна Касаткина об истории Лазаря в «Преступлении и наказании»
Приблизительное время чтения: меньше минуты.
— Где тут про Лазаря? — спросил он вдруг.
Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она стояла немного боком к столу.
— Про воскресение Лазаря где? Отыщи мне, Соня.
Она искоса глянула на него.
— Не там смотрите. в четвертом Евангелии. — сурово прошептала она, не подвигаясь к нему.
— Найди и прочти мне, — сказал он, сел, облокотился на стол, подпер рукой голову и угрюмо уставился в сторону, приготовившись слушать.
В центре романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» находится включенная в текст евангельская глава о праведном Лазаре, друге Христовом. В слабом свете гаснущего огарка мы видим убийцу и блудницу, «странно сошедшихся за чтением вечной книги» (6, 525) [1] . И в блуднице, и даже, отголоском, – в убийце, чтение о воскрешении погребенного за каменной стеной, заваленного камнем, тлеющего, смердящего («ибо четыре дни, как он во гробе») Лазаря отзывается дикой, жгучей, исступленной надеждой: «Вот и я, вот и меня…» Хотя, казалось бы, какое отношение имеют очевидные и страшные грешники к другу Христову?
Ну ладно Соня – ее тело болезненно тлеет, не допуская пока греха в ее душу, как тлело тело мертвого Лазаря, не касаясь души. (И однако сама Соня видит свою душу пораженной грехом – не тем внешним, бросающимся в глаза нам, в жертву которому отдано тело, – а грехом против любви (нами часто и не замечаемым: нам удивительно и даже немного смешно: она – великая грешница, потому что воротнички не захотела подарить Катерине Ивановне?) – грехом сбережения своего для себя, грехом неполной самоотдачи. Грехом отказа другой душе, робко потянувшейся из повседневного ада в попытке восстановить в себе образ красоты…)
Но Раскольников – нераскаянный убийца? Откуда в нем надежда? Откуда в нем желание слушать про Лазаря?
Чтобы это постичь, нужно понять, как Достоевский видит человека.
Похожая притча
Эпизод «Соня читает Евангелие» важен как в постижении основной идеи произведения, так и в раскрытии характера литературного героя. Этот фрагмент из IV главы 4-й части романа «Преступление и наказание» открывает кульминацию. Душевные муки Раскольникова в то время столь велики, что у него возникает острая потребность увидеть Соню — человека, живущего теми мыслями и чувствами, которых нет у него самого. Родион дошел до полного разобщения с миром, людьми, Богом.
Внутренняя борьба накладывает отпечаток на поведение персонажа: встреча с Соней начинается почти открытым вызовом. Мысли о душевном нездоровье девушки вынуждают его задать грубый, обидный вопрос о том, что Бог дает ей за веру. Соня кричит неистово и убежденно: «Что ж бы я без бога-то была?» Всевышний, по ее словам, ей «все делает», хотя сама она не требует от него ничего.
Взгляд Раскольникова останавливается на лице Сони, и его поражает выражение обычно «кротких голубых глаз», которые, оказывается, могут «сверкать таким огнем». В этот момент собеседница представляется ему юродивой. Да и сам Родион переживает «почти болезненное чувство». Как будто против воли, рука его тянется к Сониной настольной книге. Это единственная заметная вещь в убогой комнате девушки.
Какой-то внутренний импульс заставляет Раскольникова открыть Евангелие, а мысли сами обращаются к притче о Лазаре. На самом деле все происходящее нельзя назвать случайным. Со дня совершения убийства проходит ровно 4 дня, преступление становится медленным и мучительным самоубийством, и вот наступает момент духовной смерти главного героя. Лазарь, который 4 дня мертв физически («четыре дни, как он во гробе»), восстал и воскрес. В подобном, только внутреннем воскрешении нуждается Родион. Но пока у него нет для этого главной опоры — веры, что понимает и Соня. На его просьбу прочесть вслух притчу, она возражает: «Ведь вы не веруете?» Раскольников отвечает грубо и властно: «Я так хочу!» И девушка вдруг осознает: слово Всевышнего необходимо человеку, оно может стать для него спасительным. Именно поэтому она решается доверить страдальцу свою «тайну», «все свое», как подчеркивает автор романа.
Дрогнувший голос, «горловая спазма» выдают Сонино волнение, но слова вечной книги дают ей силу. Фразы Евангелия были для нее «своими», и это чувствовал Родион. Искренне произносила она слова, с которыми всегда была безоговорочно согласна: «верующий в меня, если и умрет, оживет».
Соня ниже Раскольникова по интеллектуальному развитию, но, бесспорно, выше его духовно, нравственно. В этот момент она подсознательно понимает, какой сильной моральной поддержкой могут оказаться для несчастного «слепого» строки из великой книги. Читая, девушка «дрожала от радостного ожидания», и ее волнение передавалось Раскольникову.
Кроме этого душевного трепета, Родион ощущает благодарность. Он понимает, что Соня готова разделить с ним страдание, хотя и сама несет страшное бремя греха и унижения. Так возникает незримая связующая нить между двумя страдающими грешными существами, и эта близость подчеркивается в романе почти символической сценой совместного приобщения к вечной книге.
Борьба света и тьмы в нездоровом сознании главного героя здесь приобретает особый смысл. С этого момента начинается самый важный виток внутреннего конфликта. Человек, бросивший сестру и мать, перечеркнувший, разорвавший все прежние связи с социумом, ищет в Соне духовной опоры, она же указывает ему единственно верный, по ее убеждению, путь к спасению. Это в полной мере согласуется с религиозно-философской концепцией самого Достоевского.
Идеолог почвенничества — популярного в то время в России направления передовой мысли, Достоевский считал, что грешника, человека, преступившего законы Бога и общества, не может переделать и спасти тюрьма, ссылка или всеобщее осуждение. Он был убежден в действенности нравственного, внутреннего совершенствования падшего. Потому автор и ведет героя по всем кругам ада, заставляя вновь продумать и прочувствовать слабость антигуманной теории «крови по совести». Так, например, Евангелие, которое читает Соня, принадлежит Лизавете. Невинная жертва как будто незримо присутствует при этой сцене. Получается, бессловесная сестра Алены Ивановны тоже участвует в деле спасения Раскольникова. «Жертвы, взывающие к палачам», — вот еще один образ, напоминающий читателю Библию. Писатель усиливает этим философское и психологическое звучание эпизода, показывая столкновение двух разноплановых идеологий — вечного гуманного закона добра и всепрощения, страдания и самопожертвования с индивидуалистической теорией вседозволенности.
Значимой деталью эпизода становится присутствие Свидригайлова за тонкой перегородкой Сониной комнаты. Другой человек, двойник Раскольникова, слышит и разговор, и притчу о Лазаре, но эту изуродованную душу грешника не трогает слово великой книги. И если читатель надеется, что слова «Я верую!» произнесет когда-нибудь Родион, то в возможности перерождения Свидригайлова он, как и автор, сомневается. Вот почему сюжетная линия, связанная с главным героем, заканчивается открытым финалом, а Свидригайлов уходит со страниц романа раньше. Его самоубийство — еще один грех, который не может быть прощен Создателем.
Расстановка персонажей в этом фрагменте текста мотивирует сюжетное действие и композиционное выстраивание дальнейших глав и эпизодов, фокусирует главные смысловые линии романа. Следовательно, эпизод важен для понимания концептуальных идей «Преступления и наказания», он помогает постичь принципы христианско-гуманистического мировоззрения писателя.
«Друг Христов» за каменной стеной
Для Достоевского в каждом из нас, как в склепе, тлеет друг Христов. За каменной стеной, заваленный камнем – и все же еще живой, не могущий до конца умереть – ибо друг Христов – это образ самого бессмертного Христа.
На ряде икон, изображающих воскрешение Лазаря, мы видим, что Лазарь и Христос имеют один лик. Христос может воскресить Лазаря, потому что Он одновременно – и внутри склепа, заваленного камнем, – и вовне. Христос воскрешающий взывает к Своему Образу в друге своем, в том, который своим путем и своей волей может только умереть. Но воскреснет, поднятый воззвавшей к нему извне волей Христовой, а изнутри воздвигнутый ответившим этой воле Его образом.
Каменная стена, заваливший проход камень – это наше отдельное Я, повторившее грех праотцев, пожелавшее обособленного бытия. Наше Я, заслонившее нас от внешнего мира крепостной стеной и заключившее образ Божий внутри нас в тюремную камеру, могильный склеп. Наше Я, отделившее нас и от того, что вовне, и от того, что внутри нас.
Адам и Ева, пожелавшие быть сами по себе, как боги, оказываются в позиции блудного сына, потребовавшего от отца своей части наследства. И Господь такое наследство им дает, «проклиная» – то есть отделяя от Себя в их владение землю, закручивая ее законами сохранения вещества и энергии ради возможности автономного бытия. Так все человечество, все мироздание становятся Лазарем в склепе, ибо отделенное от всего тело, питающееся само собой, – это и есть тело тлеющее, разлагающееся, живущее в длящейся смерти, принимаемой за закон жизни.
«Преступление и наказание» с этой точки зрения – лишь ответ на «Записки из подполья», на страстный вопль «подпольного», раздавшийся там: «Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило» (5, 105-106). «Подпольный» видящий, что эту каменную стену формируют «законы природы», все же не может, по образцу других, смириться с невозможностью преодолеть ее – обрекающую наш мир на отдельность и автономность, обрекающую нас на смерть. В одном из его высказываний каменная стена, опоясывающая мироздание, прямо сожмется до размеров склепа: он будет говорить о том, что «человек природы и правды» легко мирится с каменной стеной – а «человек природы и правды» – «l’homme de la nature et de la vérité» – это надпись на гробнице Руссо, определившего себя похожими словами в своей «Исповеди».
Начало истории Лазаря у Достоевского полагает неожиданное заключение подпольного «на вечную тему» о том, «что даже и в каменной стене как будто чем-то сам виноват» (5, 106). Вспомнивший о том, что каменная стена, отделяющая человека и мироздание от Бога, от жизни вечной есть то, что формируется, поддерживается и обновляется его грехом, вспомнивший о своей ответственности – лишает каменную стену иллюзорной неприступности.
Иллюзорной – потому, что неприступность каменной стены, однажды возведенной для охраны свободы воли пожелавшего отдельности человека, была разрушена пришествием Христовым. Потому мы и читаем в Псалтири: «Богом моим прейду стену» (Пс 17, 29).
Так в стене появляется пролом, проход. Дверь. Сам Христос – дверь, отворенная нам, выход из недр того склепа, которым каждый из нас становится для себя самого; дверь, открывшаяся, «чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Ин 10, 9-10).
Но уважающий нашу свободную волю Господь не рушит стену, оставляя за нами нерушимое право завалить проход своим грехом, как камнем, вновь заключить себя в обособленное от Бога бытие.
Обособленное от Бога бытие – бытие отрезанного пальца. Какое у отрезанного пальца бытие – кроме тления?
Раскольников, заваливая награбленное камнем, – заваливает себе тем же камнем выход из склепа.
Христос медлит?
И в «Преступлении и наказании», и в 11 главе Евангелия от Иоанна есть один странный эпизод. Он исключен Достоевским из того, что слышит читатель в Сонином чтении – именно потому, что он включен им непосредственно в ход романа, вписан в путь жизни Раскольникова. Извещенный о болезни Лазаря Иисус не идет сразу к нему, но медлит два дня (Ин 11, 6), и только узнав внутри Себя о смерти его, идет к его гробу вместе с учениками.Раскольников, ужаснувшийся своему замыслу после сна о лошадке, обращается к Господу: «Господи! Покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей» (6, 50). И он немедленно чувствует себя успокоенным, исцеленным, освобожденным. А дальше – он делает по пути домой лишний крюк, «небольшой, но очевидный и совершенно ненужный» (6, 50). И именно на этом лишнем пути, в момент промедления на пути домой, он слышит разговор Лизаветы с торговцами, который сокрушает его только что обретенный мир, свободу, самую жизнь: «Он вошел к себе как приговоренный к смерти» (6, 52).
Читайте также: