Страшен путь на ошхамахо цитаты
Обновлено: 06.11.2024
Надменная мужская гордость не выносит подозрения в трусости; да что там в трусости — в простой осторожности! Такое подозрение хуже смерти, а к смерти вообще надлежит относиться с небрежной презрительностью.
Satulik цитирует 3 года назад
«Мужчина не спрашивает, сколько врагов, а спрашивает, где они»
Satulik цитирует 3 года назад
Бисмилляхи рагмани рагим! [47]
(При этих таинственных, жутковатых словах невежественные уорки, погрязшие во мраке язычества, испуганно переглянулись и присмирели, придавленные гнетом чужой, недоступной мудрости.)
Satulik цитирует 3 года назад
«Вот уж поистине, — думал Тузаров, с трудом втягивая воздух сквозь намертво стиснутые зубы, — саблей ранят — заживет, ранят языком — не заживет».
Satulik цитирует 3 года назад
— О, аллах! Что я слышу?! — возмутился Исмаил. — С каких это пор лживость языка стала признаком мужских достоинств? Не шутишь ли ты, Алигоко?
Алигоко покраснел: нет, не от стыда — от злости.
— Я не шучу, — сказал он сквозь зубы. — Разве тебе не хочется получить щедрый подарок?
— Теперь меня еще и подкупаю?! — задыхаясь от возмущения, крикнул Исмаил. — Кубати! Закрой уши! Тебе не надо знать, до какой низости могут опускаться мужчины!
Следующая цитата
Князь ответил, что ему это неизвестно, ибо он, "бедный адыг", не только не силен в арабской грамоте, но в любой другой грамоте тоже. Предание упоминало о каком-то изречении из Корана.
- А где твой грамотей? - с суровой требовательностью вопросил Каплан-Гирей своего кадия . -
Ты, кажется, хвастался, что он чуть не все языки знает.
Кадий, высокий и тощий старик, тяжко вздохнул:
- Коль скоро мои слова вызовут гнев нашего луноподобного, то гнев этот будет праведным. У меня самого сердце ныне полно скорби, а душа негодования: этот внук греха и сын ишачьего навоза не далее как прошедшей ночью накурился шайтанского зелья - гашиша - и неосторожно упал на раскаленные угли прогоревшего костра. Он сильно обжег свою богомерзкую харю и сейчас, наказанный аллахом, мечется в беспамятстве на моей мажаре.
- Дашь ему плетей, когда очнется, - добродушно махнул рукой хан: гневаться "ныне", хотя бы и "праведно", у монарха не было желания.
Панцирь, разумеется, никого не оставил равнодушным. Важные сановники до отказа вытягивали свои жирные шеи, перешептывались и даже не всегда могли удержаться от громких восклицаний. Она, эта сталь с золотыми заклепками и золотым львиным ликом, и в самом деле обладала каким-то завораживающим свойством!
Один лишь Алигот-паша не издавал ни звука. Угрюмо набычившись, он изредка бросал на Шогенукова злобные взгляды.
Князь Алигоко вышел из ханского шатра вспотевший, по счастливый. В руках он держал расшитый бисером кошелек с золотыми монетами, а в ушах у него до сих пор звучало сладкой музыкой обещание хана подумать о "дальнейшем положении Алигоко-паши" (имя князя хан, как выяснилось, помнил прекрасно).
Чья-то грузная туша выплыла из темноты и загородила Шогенукову дорогу. Он услышал хриплый, дрожащий от ярости голос Алигота:
- Где взял? Почему скрыл.
- От хана я не скрыл…
- Ведь мы должны были вместе… Мы еще там… эта… увидели вместе! И хану должны были поднести его вдвоем. Вдвоем!
- Или, что еще лучше, сиятельный паша сделал бы это один. Не так ли? - Шогенуков поклонился с насмешливым смирением и быстро зашагал в темноту.
Что-то неразборчивое прошипел ему вдогонку Алигот. Князю показалось: вшиголовый шакал.
"Ничего, ничего, - думал Шогенуков, - когда-нибудь и это тебе припомним, боров пучеглазый! А пока можешь бесноваться, только гляди не лопни с натуги".
Перед рассветом обрушился водопадный ливень, промочивший до костей все войско.
Река вздулась, верхушки больших валунов, еще вчера торчавшие из воды, сегодня скрылись под мутными потоками. Не радовал и неожиданно холодный ветер, налетавший порывами со стороны Главного хребта.
Переправлялись завоеватели медленно, с частыми задержками. Огромные колеса телег, на три четверти утопавшие в бурой воде, застревали между камней, а лошади, не находя достаточной опоры, не могли сдвинуть с места тяжелый груз. Всадники легче справлялись с разбушевавшейся рекой, но их тоже сносило быстрое течение. Многих своенравная Малка стаскивала с брода и швыряла на глубину; то и дело можно было видеть, как еще несколько человек вперемешку с лошадьми, барахтаясь и захлебываясь, а то и совсем скрываясь под водой, стремительно "плывет" вниз по течению.
Десятки мажар опрокинулись, развалились на части: тонули и кони, если кто-то не успевал обрезать постромки.
Крымцы тащили с собой тяжеленную пушку в упряжке из шести лошадей - это был подарок какого-то из султанов какому-то из ханов. Толку от пушки в такой войне никакого: Каплан, видно, решил взять ее для пущего устрашения противника и придания дополнительного веса своей царственной особе.
Когда переправилась большая половина войска, а было это уже после полудня, переправили и луноподобного с его свитой. Повозку, устланную войлоками и коврами, тоже тянули, как и пушку, шесть лошадей, да еще восемь здоровенных нукеров помогали проворачивать колеса. Хан громко икал, содрогаясь всем телом.
На том берегу орда поднималась вверх по склону и занимала обширное безлесное плато на той самой горе, чей ближний к реке скат написал обрывистыми уступами над малкинской долиной.
Противоположный от реки край плато полого спускался к дремучему лесному массиву.
К вечеру на правый берег Малки перешло уже все войско…
ХАБАР ШЕСТНАДЦАТЫЙ,
предостерегающий тех, кто забывает о метком высказывании кабардинских крестьян, заметивших, что "бугорок, насыпанный кротом, арбу опрокидывает"
Маленький Тутук, его громоздкий приятель Шот и еще два человека сидели в густом подлеске у нижнего края плато и наблюдали, как на верхней половине чуть покатого склона накапливалось крымское войско. Старший среди четверки, бывалый шестидесятилетний муж со шрамами на обветренно-багровом лице и чуть сдвинутой набок переносицей, имел круглый деревянный шит с набитыми на его поверхности железными пластинами, русский стрелецкий бердыш и шлем на голове. Все наступательное и оборонительное оружие старого витязя было "по возрасту" значительно старше не только его самого, но, наверное, и его дедушки. Безусый юноша, внучатый племянник почтенного воина, располагал короткой пикой с остро отточенным наконечником. У Тутука - большой боевой лук и сабля. Шот выбрал самое подходящее для себя оружие: огромную дубину с круглым утолщением на конце, утыканном металлическими шипами.
На горе становилось, как отметил Шот, гораздо оживленнее, чем когда-либо это видели здешние чабаны.
- А они все идут, идут, идут, - сказал Шот, - ну как бесконечные овечьи отары во время перегона.
- Только не бывает таких зубастых овец, - мрачно проворчал матерый вояка.
- Очень много, очень, - сокрушенно покачивал головой Шот. - Побьют они нас.
Тутук насмешливо фыркнул:
- А ты, мой мальчик, не дойдя до брода, рубаху не задирай!
Старый джигит обвел молодых соратников снисходительным взглядом.
- Ваши мамаши еще вас всех и рожать не думали, когда мы с удалым Каспулатом, сыном Муцала и внуком Сунчалея, били этих татар. Били на реке Тэн , били в степях тургутских , где целый день скачи - не увидишь ни деревца, схватывались с татарами, да и турками тоже у стен Азова и на великой украинской реке.
И всегда почему-то крымцев оказывалось больше, чем нас, но мы их все равно расклевывали, как ястребы куропаток, и славу себе добывали немаловажную. Каспулат, бедный, любил меня - и за то, что мое имя Сунчалей (как у его деда), и за то, что привелось мне разок-другой немножечко отличиться в кое-каких рукопашных стычках. Да-а… А вот этих, - он небрежно кивнул в сторону врагов, - надо было у переправы встречать. Там они не смогли бы действовать излюбленной повадкой - разворачиваться широкой лавиной и напирать всем скопищем. Ведь только в открытом и ровном поле сильна их конница. Да-а… На берегу, на узком берегу, клянусь железными ногами Тлепша, мы должны были на них напасть!
- Верно говоришь, Сунчалей! - согласился Шот. - Мы бы там слегка поразбавили Балк красной краской. Жаль, не успели встретить вовремя. Кургоко сидит сейчас в лесу вне себя от возмущения: некоторые наши князья не слишком спешили на его зов и дружины привели не слишком многочисленные.
- А кое-кто с охотой покорился бы хану! - вдруг вставил слово безусый паренек.
Сунчалей удивленно вскинул седые дремучие брови:
- Эге! Наша юная курочка запела - быть беде! На этот раз ладно, Бишка, прощаю твой невоздержанный язык. - Он обратился к Шоту и Тутуку:
- От волнения у него это. Первый раз в битву. А вообще он сказал правильно, хотя и должен был помалкивать, пока не спросили…
Некоторое время не только Бишка, но и все остальные молчали, глядя в сторону татарского становища.
Косматый серый войлок дождевых туч висел над горами, упрятывая в своей толще наиболее выдающиеся вершины. Ветра не было, но зябкая сырая промозглость добиралась до костей. Четверке джигитов казалось, что весь мир объят суровым, тоскливо-безысходным раздумьем, словно века покатились вспять - к той далекой древности, когда злонравный бог Пако лишил нартов огня и приковал к скалистому утесу в снегах Ошхамахо доблестного и мудрого Насрёра, хотевшего вернуть огонь людям. Казалось, Насрен все еще там, в ледово-каменном плену, и хищный орел, затмевая свет исполинскими крыльями, терзает печень героя. Другой славный герой - Батараз - еще не убил чудовищную птицу, не освободил Насрена Длиннобородого, тхамаду нартов, и добрый благодатный огонь еще не скоро запылает в остывших очагах и унылых людских душах.
- Костров не разжигают, - тихо сказал Тутук.
- После такого ливня и поголовного купания в реке - где им взять сухую растопку? - резонно заметил Шот. - А мы вчера даже все заготовленное тут сено сволокли в лес…
- Ах, бедолаги! Ни обсушиться им, ни шурпу сварить, ни своих лохматых лошаденок сеном покормить!
- Смотри, шатры ставят. А вот и целая стая тетеревов расфуфыренных, - Шот покосился на лук друга и вздохнул. - Далековато. Пять раз по сотне шагов…
Следующая цитата
«… Хоть и масть у лошадок одинаковая, но это не значит, что они будут скакать по одной и той же дороге…»
«… Корова, выросшая в хлеву у стойкого приверженца ислама, дает такое же молоко, как и корова, принадлежащая христианину…»
«… Там, где надо перерубить древко копья, не следует применять силу, нужную для того, чтобы перерубить оглоблю…»
«… Если ты съел одну дольку чеснока, то можешь смело приканчивать всю головку. Запах от тебя буде один и тот же…»
«… Владеющий собой, лучше чем владеющий крепостью…»
«… Даже древо, у которого обрубят молодые ветви, преждевременно стареет и засыхает на корню…»
«… Если ты тревог не знал, то и спокойствие не оценишь…»
«… Для того, чтобы подняться ввысь, птице нужны крылья, а человеку – разум…»
«… Не такая уж и беда, когда сила уходит из рук и ног, гораздо хуже, когда ум дряхлеет. Птицу носят крылья до последнего дня жизни. Вот таким же сильным должен оставаться до самого конца и человеческий ум. Для того, чтобы устремиться ввысь, птице даны крылья, а человеку – разум…»
«… Ум горы сдвигает, а хмель ум сокрушает…»
«… Печаль желудка скоро забудешь – не скоро сердца печаль…»
«… - Вот ты, уважаемый еджаг, говоришь, что в эдеме прекрасно, там сады, орошенные потоками вод. Так? – спросил Ханаф
- Так, - подтвердил Адильджери.
- Тогда, скажи, разве мало садов на нашей адыгской земле? А разве не хватает воды? Да ее достаточно, чтобы взрастить в сто раз больше садов, чем у нас есть, да еще останется, чтобы затопить всю твою геенну огненную…»
". Кубати услышал шелест прошлогодней листвы под чьими-то легкими скачками - и почти сразу же на край котловины выскочила косуля и резко остановилась, уставив на охотника блестящие бусины глупых доверчивых глаз. Кубати прицелился ей в лоб и увидел, как следом за мамашей на тропе появился ее детеныш на тоненьких дрожащих ножках. А палец стрелка уже потянул на себя спусковой шарик, и Кубати со страхом почувствовал, что уже поздно и сейчас свершится постыдное и непоправимое злодеяние: как же мог он так оплошать! Самка, да еще с маленьким детенышем. Но выстрела не было - слава аллаху или даже Мазитхе, все равно! Оказывается, Кубати забыл взвести курок. Он опустил ружье, а легконогие лесные козочки бросились наутек. "
Следующая цитата
Эти стены всегда вызывали в моей памяти рассказы стариков о знаменитой башенной крепости султана Сирии и Египта великого Салаха ад-Дина, которого франги, румы, инглизы и другие неверные называли Саладином. В этой крепости помещалась адыгская часть войск Багдадского халифата, мечтавшего ссадить с египетского престола турка Хаджи бин-Шагбана, главу бахрийских мамлюков. Ведь в свое время Салах ад-Дин основал в Египте государство, а его брат, став султаном, купил или нанял тысячу бахрийских, что означает морских, мамлюков - в основном турок-сельджуков - и сделал из них крупных военачальников. Впоследствии мамлюки захватили власть и основали свою династию. Затем, в свою очередь, потерпели поражение около ста сорока лет назад и сельджуки. Однако на престоле воцарился не халиф из тогдашней династии аббасидов, а предводитель черкесского воинства Баркук, который стал именоваться меликом аз-Захиром, "Всеясным Монархом". А династия черкесов, просуществовавшая сто тридцать пять лет, получила от несведущих иноземцев наименование "башенных мамлюков". Название "мамлюки" к нам, адыго-кабардино-черкесам, не совсем подходит. Ведь аббасиды пригласили нас с Кавказа , а потом наше войско пополнялось за счет плененных турками и татарами кавказских адыгов, которых мы дорогой ценой выкупали из плена… Наверное, наш дорогой Шогенуко знает об этих событиях?
Не больше того юноши, что стоит у дверей? Он так заслушался, что не замечает, как чья-то рука из-за порога тычет его в бок…
Так вот. Теперь о панцире. Он принадлежал самому Салаху ад-Дину. Лучезарный герой древности (с тех пор прошло более трех веков) получил этот панцирь от прославленного короля инглизов мелика Рика - Ричарда Львиное Сердце
- при заключении перемирия, когда войска христианских рыцарей были на грани полного разгрома. Благородные противники очень уважали друг друга и обменялись множеством ценных подарков. Из них не последнее место по ценности занимал и румский панцирь. Толкователи событий древности утверждают, что панцирь ковали в Милане специально для Ричарда, не зная, что ошибаются в размерах. Могучий торс повелителя инглизов оказался чересчур объемист, и Не суждено было чудесной, неслыханно прочной и легкой стали прикрывать грудь, в которой билось "львиное сердце".
Панцирь Саладина попал к бахрийским султанам, от них - к "башенным" черкесам. Последним надевал его мой всеясный родич мелик Каншао аль-Гури. Считается, что серебристая броня панциря - кстати, она не подвержена ржавчине
- обладает волшебной силой и непроницаема для стрел, дротиков, лезвия топора или наконечника копья. И все-таки эта волшебная сила не спасла Каншао во время сражения с полчищами султана Селима. Правда, стрела угодила ему не в панцирь, а в горло, и наш мелик умер, захлебнувшись кровью.
Войскам, изрядно поредевшим в бою, пришлось отступить.
Мой дядя Туманбей, уже пожилой и слабый здоровьем человек, стал последним черкесским меликом Египта.
Вскоре он вызвал меня для очень важного и секретного разговора.
Беседовал он со мной не в тронном зале, а в своем любимом "оружейном покое", где по стенным коврам было развешано столько великолепных луков и колчанов со стрелами, клинков в драгоценных ножнах, столько щитов и мушкетонов, что их хватило бы для вооружения сотни всадников. В углу, на низком столике черного дерева, занимал свое почетное место панцирь Саладина.
Туманбей с усталым лицом полулежал на диване. Меня он заставил сесть на дамасскую кожаную подушку, туго набитую шерстью. Мелик приказал слугам и нескольким приближенным выйти из комнаты, и мы остались с ним наедине.
- Мысроко, тебе я доверяю не меньше, чем своему старшему сыну, - тихим голосом начал Туманбей. - Как ты думаешь, выдержим ли мы новый натиск султана, собирающего силы для решительного сражения?
Вопрос оказался для меня неожиданным. Я ответил, что не думал о серьезных опасностях для нашего государства.
- Вот и Каншао тоже не думал, - с горечью подхватил дядя. - Он, конечно, много заботился о стране.
Строил каналы и дороги, возводил красивые мечети и ветряные мельницы, увлекался школами и библиотеками. Даже о паломниках подумал: вырыл новые колодцы на пути в Мекку. Но лучше бы он больше думал об укреплении нашей военной мощи. Сколько денег он расточил на поощрение поэтов и музыкантов! А ведь нашей армии не хватает запасных лошадей…
Я согласился с тем, что нельзя сокращать конницу, И в самом деле: даже десяток самых лучших поэтов не заменит одной хорошей лошади.
- Сейчас мы поговорим о другом, племянник, - монарх приподнял с подушек свое грузное тело и повернул голову в сторону черного столика. - Тебе знаком этот панцирь. Почему он не спас Каншао? Знаю, знаю: стрела попала ему в горло. Но почему магические силы панциря не отвели эту стрелу в сторону? Не знаешь? А я догадываюсь. Аллах вразумил… Хотя мы давно приняли ислам, но никто из нашей семьи в последние годы не ходил в Мекку, чтобы помолиться в священном храме Каабы. Я хочу, чтобы это сделал ты, Мысроко. Под халатом у тебя будет панцирь, которым ты дотронешься до небесного Черного камня. А затем попросишь кого-нибудь из важных мулл или шейха сделать на панцире надпись: аят из корана или воззвание к аллаху Айнану, Меджиду. Думаю, что из девяноста девяти имен аллаха самые подходящие в нашем случае как раз эти два: Айнан и Меджид - Истинный и Всемогущий.
Мелик помолчал, сдвинул тюрбан набекрень, почесал потную плешь и продоложил:
- Я бы сам совершил этот хадж, но мне теперь нельзя отлучаться из Каира. А главное, по дородности своего тела я, как и тот монарх с львиным сердцем, все равно не смог бы втиснуться в это стальное одеяние. Носить панцирь и стоять во главе нашего войска придется… моему Мысроко. Священная реликвия поможет тебе разбить турок. Ты - главная моя надежда.
О столь высоком назначении я мог лишь только мечтать. Но мне недавно исполнилось всего тридцать шесть лет, и я не думал, что моя мечта осуществится так скоро.
- Наш всеясный, да хранит его аллах, смутил мою душу, - сказал я после некоторого раздумья. - Ведь у него есть сын, а кроме того, найдется несколько воителей постарше и поопытнее меня.
Туманбей досадливо махнул рукой:
- В голове моего сына - одни кобылы - и четырехногие и двуногие. Может, у него и появится со временем государственная мудрость, но командовать войском он никогда не сможет. А эти твои старшие… почти все они погрязли в роскоши, развлечениях да в мелочном петушином соперничестве. Нет, решено! И я объявлю о своем решении, когда ты вернешься… Денег не забудь с собой взять. Сейчас позову казначея… А, обойдешься своими? Это хорошо. Ведь наша казна, сам знаешь… Побольше тогда возьми. Придется иметь дело со священниками. Они, конечно, святые люди, но на звон золота откликаются быстрее, чем на призыв муэдзина, да простит мне аллах! Ну, ладно, бери панцирь и иди. Устал я… Отправляйся сегодня же, после вечернего намаза…
Читайте также: