Скабичевский и панаев цитата из мастера и маргариты
Обновлено: 21.11.2024
Все в романе "Мастер и Маргарита" не просто так, а хорошо обдуманно. Вот отрывки из исследования:
"Литературные воспоминания" А. М. Скабичевского, последний раз переизданные в наиболее полном виде в 1928 г. , накануне начала работы Булгакова над романом "Мастер и Маргарита", послужили важным источником для описания пожара Д. Г. и других пожаров в Москве (Торгсина на Смоленском рынке и дома 302-бис по Садовой) . Скабичевский рассказывал о пожарной эпидемии 1862 г. в Петербурге, запечатленной также в романе Федора Достоевского (1821-1881) "Бесы" (1871-1872). Автор "Литературных воспоминаний" яркими красками нарисовал пожар Апраксина двора, случившийся в Духов день, 28 мая 1862 г.. .
Коровьев и Бегемот внешне очень походят на "мазуриков", которым молва, по свидетельству автора "Литературных воспоминаний", приписывала поджог с целью поживиться в возникшей панике имуществом гуляющих купчих. Но у Булгакова добыча Бегемота и Коровьева на пожаре Д. Г. невелика: обгоревший поварской халат, "небольшой ландшафтик в золотой раме" и целая семга. Немного больше - два больших балыка смог унести с собой директор ресторана Д. Г. Арчибальд Арчибальдович (как и у Скабичевского, огонь пощадил рыбу) . В Петербурге горят места торговли - Апраксин и Гостиный дворы, у Булгакова жертвой пожара становится Торгсин на Смоленской. Подобно Скабичевскому, Воланд видит на пожаре носителя верховной власти - И. В. Сталина, констатируя в окончательном тексте "Мастера и Маргариты": "У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь". Как и петербургские пожары 1862 г. , московские пожары прекращает посланный Воландом сильнейший ливень с грозой.
Еще одно место в мемуарах Скабичевского привлекло внимание автора "Мастера и Маргариты" - рассказ о студенческих вечеринках: ". Напивались очень быстро и не проходило и часа после начала попойки, как поднимался страшный содом общего беснования: кто плясал вприсядку, кто боролся с товарищем; менее опьяненные продолжали вести какой-нибудь философский спор, причем заплетающиеся языки несли невообразимую чушь; в конце концов спорившие менялись своими утверждениями (поэтому, быть может, Бегемот и Коровьев так легко меняются фамилиями "Панаев" и "Скабичевский"). "
Следующая цитата
Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.
-- Увы, не нам, не нам, -- грустно заговорил Коровьев, -- а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть.
Бегемот только горько развел руками и надел кепку на круглую голову, поросшую густым волосом, очень похожим на кошачью шерсть. И в этот момент негромкий, но властный голос прозвучал над головой гражданки:
-- Пропустите, Софья Павловна.
Гражданка с книгой изумилась; в зелени трельяжа возникла белая фрачная грудь и клинообразная борода флибустьера. Он приветливо глядел на двух сомнительных оборванцев и, даже более того, делал им пригласительные жесты. Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в ресторане, которым он заведовал, и Софья Павловна покорно спросила у Коровьева:
-- Как ваша фамилия?
-- Панаев, -- вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота.
-- Скабичевский, -- пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней. Коровьев против Панаева написал "Скабичевский", а Бегемот против Скабичевского написал "Панаев". Арчибальд Арчибальдович, совершенно поражая Софью Павловну, обольстительно улыбаясь, повел гостей к лучшему столику в противоположном конце веранды, туда, где лежала самая густая тень, к столику, возле которого весело играло солнце в одном из прорезов трельяжной зелени. Софья же Павловна, моргая от изумления, долго изучала странные записи, сделанные неожиданными посетителями в книге.
Официантов Арчибальд Арчибальдович удивил не менее, чем Софью Павловну. Он лично отодвинул стул от столика, приглашая Коровьева сесть, мигнул одному, что-то шепнул другому, и два официанта засуетились возле новых гостей, из которых один свой примус поставил рядом со своим порыжевшим ботинком на пол. Немедленно исчезла со стола старая скатерть в желтых пятнах, в воздухе, хрустя крахмалом, взметнулась белейшая, как бедуинский бурнус, другая, а Арчибальд Арчибальдович уже шептал тихо, но очень выразительно, склоняясь к самому уху Коровьева:
-- Чем буду потчевать? Балычок имею особенный. у архитекторского съезда оторвал.
-- Вы. э. дайте нам вообще закусочку. э. -- благожелательно промычал Коровьев, раскидываясь на стуле.
-- Понимаю, -- закрывая глаза, многозначительно ответил Арчибальд Арчибальдович.
Увидев, как обращается с весьма сомнительными посетителями шеф ресторана, официанты отбросили всякие сомнения и принялись за дело серьезно. Один уже подносил спичку Бегемоту, вынувшему из кармана окурок и всунувшему его в рот, другой подлетел, звеня зеленым стеклом и выставляя у приборов рюмки, лафитники и тонкостенные бокалы, из которых так хорошо пьется нарзан под тентом. нет, забегая вперед, скажем. пился нарзан под тентом незабвенной Грибоедовской веранды.
-- Филейчиком из рябчика могу угостить, -- музыкально мурлыкал Арчибальд Арчибальдович. Гость в треснувшем пенсне полностью одобрял предложения командира брига и благосклонно глядел на него сквозь бесполезное стеклышко.
Обедающий за соседним столиком беллетрист Петраков-Суховей с супругой, доедавшей свиной эскалоп, со свойственной всем писателям наблюдательностью заметил ухаживания Арчибальда Арчибальдовича и очень удивился. А супруга его, очень почтенная дама, просто даже приревновала пирата к Коровьеву и даже ложечкой постучала. -- И что ж это, дескать, нас задерживают. пора и мороженое подавать! В чем дело?
… Надменно тыча ложечкой в раскисающее сливочное мороженое, Петракова недовольными глазами глядела, как столик перед двумя одетыми какими-то шутами гороховыми как бы по волшебству обрастает яствами. До блеска вымытые салатные листья уже торчали из вазы со свежей икрой. миг, и появилось на специально пододвинутом отдельном столике запотевшее серебряное ведерко.
Лишь убедившись в том, что все сделано по чести, лишь тогда, когда в руках официантов прилетела закрытая сковорода, в которой что-то ворчало, Арчибальд Арчибальдович позволил себе покинуть двух загадочных посетителей, да и то предварительно шепнув им:
Следующая цитата
В последних главах романа "Мастер и Маргарита", когда парочка из компании Воланда разгуливает по Москве, оставляя после себя следы разрушения, - их задерживает непреклонная вахтерша писательского ресторана, и после недолгого препирательства между ними происходит следующий знаменитый диалог:
"…Софья Павловна […] спросила у Коровьева: – Как ваша фамилия?
– Панаев, – вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота.
– Скабичевский, – пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней. Коровьев против фамилии «Панаев» написал «Скабичевский», а Бегемот против Скабичевского написал «Панаев» […] Софья же Павловна, моргая от изумления, долго изучала странные записи, сделанные неожиданными посетителями в книге".
Сколь это ни покажется невероятным, но прообраз этого диалога появляется у Булгакова еще в январе 1924 году, в рассказе, посвященном смерти В.И.Ульянова-Ленина, "Воспоминание. " Точно так же от персонажа - супруги вождя, известной впоследствии под именем Н.К.Крупской, там требуется подпись - под заявлением рассказчика на предоставление ему жилплощади, и точно так же вместо одной, ожидаемой нами подписи - "Крупская" появляется другая, заимствованная ею у правящего супруга - "Ульянова". И даже грамматическая форма фамилий, заменяющих одна другую, сохраняется (Ульянов/Крупская - Панаев/Скабичевский).
Но нас сейчас будет интересовать не это, а тот предмет, который держит в своих руках. или лапах? - один из собеседников "грибоедовской" Софьи Павловны: поскольку этот предмет тоже выдает причастность диалога "ленинской" теме! "Примус" по-латыни значит "первый"; это слово напоминает… о "первом" человеке советского государства - председателе Совета народных комиссаров Ульянове-Ленине. И, так же как в рассказе 1924 года, он "появляется" в романном диалоге не один, а в сопровождении своей "половины".
Булгаков в этом фрагменте ведет разветвленную паронимическую игру с именами: "примус" – это то, что связано с кастрюлями, со скобяными товарами. Потому-то, назвав фамилию "Скабичевский", Бегемот и "указывает на свой примус". А что варят в кастрюлях на "примусе"? Кашу, крупу! Еще в 1924 году, вместо того чтобы назвать героиню "Воспоминания…" по фамилии, Булгаков не раз повторяет: "…давали крупу… без всякого сожаления я оставлял рыжую крупу…"
Таким образом, можно утверждать, что, заканчивая свой "закатный роман", Булгаков вспоминал о "закате" вождя, запечатленном им в 1924 году. Напоминает об этом и предмет кухонной утвари, превратившийся в руках колдуна-Бегемота в грозное оружие, наподобие портативной атомной бомбы.
Поразительно, но факт: О.Э.Мандельштам, давний, еще по Владикавказу, знакомый Булгакова, в конце того же 1924 года пишет и в начале 1925 года выпускает книжку стихов для детей под названием… "Примус". В первом же, обусловившем выбор заглавия сборника стихотворении починка примуса последовательно изображается как. картина его лечения. Лечение – успешное, но разве не служит оно воспоминанием о закончившемся трагически длительном лечении другого "primus’а", Ленина?!
Посмотрим на обложку этой книги. С первого взгляда, в написании ее заглавия, выделяющегося самым крупным размером букв на листе, - "ПРИМУС" - привлекает внимание одна особенность, объяснение которой находится не сразу. А все дело в том, что эта надпись изображена так, как будто она находится в трехмерном пространстве: окружает полукружием сверху - круглый примус, располагающийся в центре страницы! Отсюда - и естественный перспективный эффект, выражающийся в том, что крайние буквы заглавного слова - "П" и "Р", ближе всего находящиеся к зрителю и оказывающиеся на боковых от него, зрителя, сторонах полукружия, - выглядят суживающимися, более узкими, чем все остальные.
Здесь мы вновь видим выделенной среднюю часть заглавного слова. Происходит это теперь за счет геометризации первой и последней из составляющих его букв, превращения их из языковых знаков - в орнаментальные изображения: "П" - выглядит здесь просто как квадрат, а "С" - совсем как. телефонная трубка. Но "оставшееся" слово получается уже совершенно другим, чем в предыдущем случае. Буквы "М" и "У" одна над другой начертаны таким образом, что сливаются в одно ромбовидное начертание третьей буквы - буквы "О". И в целом средняя, выделенная часть слова и оказывается названием города - но на этот раз не европейского, а южноамериканского: Рио, Рио-де-Жанейро.
Вот почему я говорю, что увиденное на страницах книги детских стихов Мандельштама превзошло мои ожидания. Оказалось, что Мандельштам не просто подхватывает булгаковскую словесную игру, связанную со смертью "примуса" - Ленина, и, тем самым, продолжает в своем стихотворении о "лечении" примуса булгаковскую некрологическую тему начала года. Но оказалось, что Мандельштам был в это время посвящен в такие тайные уголки булгаковского творчества, которые нам сегодня начинают приоткрываться только лишь упорного и кропотливого исследования!
А это, между прочим, заставляет нас серьезно пересмотреть вопрос о личных и творческих отношениях Булгакова и Мандельштама. Мне в моих исследованиях творчества Булгакова 1920-х годов то и дело приходилось убеждаться, насколько большое значение для Булгакова имела поэзия Мандельштама, насколько глубоко она проникала в самый текст его - известных до сих пор и остававшихся неизвестными нам - произведений. Теперь уже можно со всем основанием выдвинуть гипотезу о том, что они были ближайшими сотрудниками и единомышленниками.
Взглянем, наконец, на иллюстрацию к первому стихотворению сборника 1924 года - и мы найдем подтверждение нашей расшифровки начертаний заглавного слова. Мы видим здесь гигантский примус, гигантский спичечный коробок и т.д. - и занимающегося починкой примуса доктора-лилипута. Это решение художника-иллюстратора обыгрывает устойчивый мотив булгаковских произведений. Связан он по преимуществу с жилищной темой: так, повествователь в рассказе "Воспоминание. ", впервые попав в Москву и не имея угла, доходит в своем отчаянии до того, что начинает размышлять - а нельзя ли ему жить. в собственном чемоданчике? Как и на рисунке Добужинского, человек - сжимается, превращается в лилипута, который может жить в чемоданчике (у Свифта так именно и происходит: Гулливер, попав в страну великанов, живет в сундучке).
Остается сказать, что слабый след изображения этих условий существования (феноменальная звукопроницаемость помещений, уподобляющая их телефонной трубке) сохраняется у Булгакова в очерке "Умер. ", название которого спрятано в названии книжки "Примус" на ее обложечной иллюстрации.
Следующая цитата
Самое любопытное, что в кармане Панаева лежал паспорт на имя Скабичевского, а в карманах. СТОП! А у Этого-то карманы откуда.
Лучший ответ
"Мастер и Маргарита". Бегемот с Коровьевым, подлецы!
Остальные ответы
О Панаеве (Панаевых) в другой раз, а подробнее об Александре Михайловиче Скабичевском (1838–1910/11) теперь можно узнать из книги его воспоминаний, выпущенной издательством “Аграф”. Один из ведущих критиков “Отечественных записок” времён Некрасова и Салтыкова-Щедрина, страстный продолжатель (может быть, точнее сказать: упорный реаниматор) традиций добролюбовско-писаревского социологизма в русской словесности, Скабичевский в своих мемуарах (при жизни автора они печатались частями) предстаёт ярким изобразителем российского общественного и литературного быта 1840–1880-х годов (повествование завершает история с запрещением “Отечественных записок”).
Роман то известный-назвали уже. Но мало кто знает что Панаев был другом поэта Некрасова борца за народное счастье который обыграл его в карты оставив без средств к сущесвованию. Поэт в свободное время был еще и карточный шулер. Во многогранность таланта!
Читайте также: