Разипурам кришнасвами нарайан цитаты и афоризмы
Обновлено: 13.05.2024
Разипурам Кришнасвами Нарайан
Мы сидим на скамейке в Архангельском и мирно беседуем. Почему-то нас занимает вопрос о наследственности. Юмор, например, говорит кто-то, нередко отличает членов одной семьи.
— Вот, скажем, брат господина Нарайана — известнейший в Индии художник-карикатурист. Правда, господин Нарайан?
— Да, он довольно хорошо у нас известен. Вы его тоже знаете, он иллюстрировал все мои книги.
— Но там почему-то стоит: «Художник Р. К. Лаксман».
— Это и есть мой брат.
— Это, должно быть, его псевдоним?
— Нет, это его собственное имя.
— Так это ваш двоюродный брат?
— Нет, нет — родной.
— Почему же у вас разные фамилии?
— Фамилии? Фамильное имя у нас одно — Разипурам Кришнасвами. Оно всегда ставится впереди, вот видите инициалы — Р. К., а имена у нас действительно разные — Лаксман и Нарайан. Так принято у нас на юге, ведь человека отличает его собственное, а не фамильное имя.
Разговор этот происходил в июне 1964 года, когда Р. К. Нарайан приехал в Москву на встречу писателей стран Азии и Африки. Мы воспользовались случаем показать писателю Москву и ее музеи и, конечно, расспросить его об Индии и литературе. Мы сидим в Архангельском парке, смотрим на белеющие в зелени скульптуры и старинный дом, по которому только что прошли. Солнечное воскресенье. Неторопливая воскресная толпа. Утром произошла встреча, неожиданная и немного сумбурная, о которой часто мечтают для «своих» авторов переводчики, а может быть, и сами писатели, — встреча с читателем. Только не на собрании и не в клубе, где произносятся заранее обдуманные и подготовленные речи, а встреча случайная, на улице, на бегу, когда слова вылетают изо рта прежде, чем успеешь сообразить, что ты сказал. У ворот парка мы встретили друзей, и я представила их нашему гостю.
— Знакомьтесь, это господин Нарайан.
— Тот самый Нарайан? — переспросил отец семейства.
Потом все жали писателю руку и говорили, что «Гид»[1] — прекрасный роман, а он, Нарайан, — то есть, простите, господин Нарайан! — прекрасный писатель. А что он сейчас пишет? А у нас это будет публиковаться?
И вот сейчас тот самый Нарайан сидит с нами на лавочке в парке, мы задаем вопросы и все больше и больше проникаемся сознанием того, какой сложный мир представляет нам писатель и как много кроется за самыми простыми, казалось бы, вещами. Расспрашивать его нелегко — он отвечает коротко, односложно, то и дело отсылает нас к своим книгам.
— Я ведь там все сказал.
— А почему вы пишете по-английски?
Нарайан усмехается. Знакомый вопрос! Сколько раз его задавали писателю.
— В моем новом романе, над которым я сейчас работаю, есть такая сцена: отец, продавец сладостей в небольшом городке на юге Индии, узнает, что его сын-студент хочет стать писателем. «Интересно, на каком языке он будет писать? — думает отец. — На тамили[2] или на английском? Если на тамили, он будет известен у себя на юге, если на английском, его будет знать весь мир». Вот так и я — рассуждаю, как мой продавец сладостей…
Нарайан улыбается, но улыбка у него невеселая. За шуткой писателя стоят суровые факты. До сего дня вопрос о языке остается одним из самых наболевших для литераторов Индии, ибо в первую очередь вопрос о читателе. Авторы, пишущие на одном из национальных языков Индии, все еще — через столько лет после получения независимости — не имеют достаточно широкой читательской аудитории. Известное исключение составляют лишь такие «крупные» языки, как бенгали, маратхи и хинди. (Вспомним, однако, что даже великий Тагор переводил собственные произведения с бенгали на английский, а порой и писал их прямо на английском. А ведь бенгали — один из тех языков Индии, которые имеют давнюю и богатую литературную традицию!) У остальных «языковых» авторов круг читателей и теперь еще очень мал. Хороший роман, написанный, скажем, на языке каннада (один из языков южной Индии), может за три-четыре года разойтись в тысяче экземпляров. Объясняется это прежде всего не общей численностью национальной группы, а числом грамотных в ней. Писатель в Индии до сих пор может рассчитывать только на город — ведь сельская Индия все еще почти полностью неграмотна. Впрочем, и в городе количество грамотных очень невелико. «К тому же какой процент из этих людей сможет позволить себе купить книгу? И какой процент захочет это сделать?» — спрашивает Нарайан.
Немалое значение имеет здесь и национальная традиция. «Писатель, — заявил Нарайан в одном из своих интервью, — по самой природе своей чужд нашей стране». Заявление парадоксальное, особенно если вспомнить, что оно принадлежит одному из крупнейших писателей Индии. «Устная традиция сидит у нас глубоко в крови. И по сей день мы спокойно просиживаем по четыре часа кряду, слушая сказителя. А много ли найдется среди нас людей, готовых провести столько же времени над книгой?» — с горечью замечает писатель. Вместе с тем «коммерческая» литература в Индии процветает. Издаваясь многотысячными тиражами, она отравляет ум и вкус широкого читателя, которого так не хватает подлинной художественной литературе. Рецепты «массового успеха» давно проверены и просты. «Разбросайте по страницам книги несколько трупов, и пусть читатель ломает себе голову над тем, кто убийца, — пишет Нарайан в статье „Писатель и современность“. — А если в центре повествования не насилие, тогда по крайней мере это должен быть секс. Секс тоже идет хорошо. Такие книги пишутся по старым рецептам, и никто не возражает, даже если все заранее известно, как в простейшей задачке».
К этой теме — писатель в Индии — Нарайан возвращается вновь и вновь. Ей посвящены статьи и эссе, некоторые из них вошли в наш сборник, и многие страницы его художественной прозы, также представленной здесь.
Р. К. Нарайан вошел в индийскую литературу в середине тридцатых годов и сразу занял в ней особое место. Он родился в Мадрасе в семье брахмана. Окончив в 1930 году колледж в Майсуре, Нарайан получил место преподавателя и начал исподволь, с большим трудом выкраивая время для литературных занятий, писать. В 1935 году вышла первая повесть Нарайана, сразу же обратившая на него внимание. Рекомендовал ее к изданию известный английский писатель Грэхем Грин. Впоследствии он так описал свое знакомство с этой книгой Нарайана: «Мой индийский друг прислал мне как-то, еще перед войной, очень „слепую“ рукопись и просил прочесть ее. Несколько недель рукопись пролежала у меня на столе. Но затем… я решил прочитать и был совершенно очарован. Это история индийского ребенка, называется книжка „Свами и его друзья“. Я уговорил издательство напечатать эту книгу… Нарайана я считаю одним из лучших романистов нашего времени, пишущих на английском языке. Некоторые из его ранних произведений каким-то странным образом напоминают мне Чехова — то же огромное чувство юмора, та же грусть…»
С самого начала Нарайан заявил о себе как о писателе, резко противостоящем коммерческой литературе, как о писателе большой национальной темы. Он подчеркнуто избегает клише, обеспечивающих дешевый успех, о которых он с такой горечью говорит в приведенной выше статье. В его произведениях нет поверхностной занимательности. Даже самые названия его романов подчеркнуто «профессиональны» и сдержанны: «Бакалавр искусств» (1938), «Учитель английской словесности» (1945), «Финансовый эксперт» (1952), «Печатник из Мальгуди» (1957) «Гид» (1958), «Продавец сладостей» (1967). И тем не менее они увлекают той особенной силой и внутренней напряженностью, которые присущи лишь подлинным произведениям искусства. Романы Нарайана строятся на столкновении моральных и этических принципов, осмысленных не отвлеченно, в теории, а на живых человеческих характерах и судьбах.
Следующая цитата
— Да, друзья. Так вот, они как раз сидели на веранде и разговаривали. Когда я входил в дом, Мали сам окликнул меня. «Прежде чем вы уйдете, — говорит, — уделите мне несколько минут». А я и говорю: «Конечно, Мали. Располагай мной как хочешь». Когда я закончил свои дела и вышел из дома, Мали мне и говорит: «Я пойду с вами».
— Он пошел пешком? Я думал, он не любит ходить пешком.
— Он дошел со мной только до калитки. Ему не хотелось, чтобы его друзья слышали, что он мне скажет.
— Что же он сказал? — спросил Джаган.
Теперь он был у братца в руках.
— Он хочет производить роман-машины, — ответил тот.
Услышав это, Джаган так растерялся, что не смог даже выразить свое удивление. Он еще о чем-то спросил, но так невразумительно, что тут же замолчал.
Братец не отводил от него глаз, смакуя его растерянность, и наконец произнес с видом простака:
— Разве вы ничего не слышали о роман-машинах?
По его тону можно было предположить, что машины эти давно уже вошли в повседневный обиход. Он торжествовал победу — небольшую, но все же победу. Он доказал свое превосходство в знании американской жизни. Джаган решил признать свое поражение и отбросить всякое притворство. Братец меж тем, чтобы продлить удовольствие, говорил:
— А я-то думал, что он вам все расскажет! О чем же вы говорили сегодня утром?
— Мы говорили о другом, — произнес Джаган высокомерно. — Он рассказал мне о всяких других делах.
— Но сейчас это для него самое главное. Он день и ночь только об этом и думает.
— Да-да, — сказал Джаган. — Конечно, я понял, что он говорит о какой-то машине, но там возник один вопрос, и я не успел выяснить, что это за машина.
— Это совсем не обычная машина, — сказал братец.
Тут Джаган снова закричал:
— Капитан! Что там за толпа?
Но братец внушительно продолжал:
— Нет, вы послушайте! Эта роман-машина, как вы уже, верно, догадались, пишет романы.
— Как она это делает? — спросил Джаган с неподдельным удивлением.
— Меня об этом не спрашивайте, — сказал братец. — Я ведь не инженер. Мали все время повторял слово «электронная», а может, «электрическая» или еще как-то. Он все мне подробно объяснил. Это очень интересно — почему вы у него не спросите? Я уверен, он все вам наилучшим образом объяснит.
Джаган дождался удобного момента на следующее утро, когда Грейс вошла на его половину, чтобы убрать в кухне, и сказал:
— Я хочу поговорить с Мали. Он свободен?
— Конечно, — сказала она. — А если и не свободен, то освободится.
Она прислушалась — из комнаты Мали доносился стук пишущей машинки.
— Он, кажется, занят, — заметила она. — Сейчас я его позову.
Она исчезла, а потом, выйдя из комнаты, с важным видом произнесла:
— Он выйдет к вам через пятнадцать минут.
На мгновение Джагану почудилось, что он стал просителем в собственном доме. В голове у него мелькнуло воспоминание о тех далеких днях, когда Мали стоял у него под дверью, выпрашивая прощения или немножко денег, и он ужаснулся перемене, которую принесли годы.
— Мне самому нужно уходить, — сказал он, чтобы восстановить нарушенную справедливость, но Грейс вернулась в кухню, не произнеся ни слова. В нерешительности он открыл шкаф и остановился, глядя на старые бутылки и оберточную бумагу, которые хранил, исходя из теории, что выбрасывать вещи можно не раньше чем через семь лет.
Грейс, не выходя из кухни, сказала:
— На той неделе я приберу в шкафу. Вообще в этом доме нужно устроить хорошую уборку.
Джаган, огорченный ее намеком, с волнением произнес:
— Не делай пока ничего.
Меж тем машинка перестала стучать, прозвенел звонок, и Грейс сказала:
— Он ждет вас. Можете войти.
Она держалась так, словно Мали был знаменитостью.
Она подвела его к двери в комнату Мали.
— Вы ведь знаете, он очень методичен.
Джагану это было приятно, хоть он и не знал, как ему держаться. Он постарался взять себя в руки. Взглянул на часы на стене и пробормотал:
— Через пятнадцать минут мне нужно идти.
Джаган уселся в кресло для гостей, посмотрел на сына и тотчас перешел к делу:
— Так как же все-таки работает роман-машина?
— Я же тебе вчера объяснил, — сказал Мали.
— Кое-чего я не понял, вчера я очень торопился.
Сын взглянул на него с жалостью, встал, открыл стоявший тут же деревянный ящик, отбросил оберточную бумагу и шпагат, вынул из него небольшой, похожий на радиолу предмет и поставил его на стол.
— Я только ее и ждал. Вчера я ходил за ней на почту. Как здесь не дорожат временем! В жизни не видал такой страны.
Джаган с большим трудом удержался, чтоб не сказать: «Нам для наших дел времени хватает».
Мали встал в позу лектора и, похлопав машину по боку, произнес:
— С помощью этой машины всякий дурак может написать роман. Подойди поближе — я покажу тебе, как она работает.
Джаган послушно отодвинул кресло, встал и подошел к сыну. Он с гордостью заметил, что едва достает Мали до плеча.
«Бог его знает, что за консервы он ест. Вид у него, конечно, усталый, но как он вырос!» — размышлял он.
Мали меж тем объяснял:
— Видишь эти четыре ручки? Эта — для героев, эта — для чувств, а эта — для кульминации. Ну, а четвертая сделана вот почему: каждый роман состоит из героев, событий, чувств и кульминаций, и если правильно их скомбинировать…
На минуту он прервал свою речь, выдвинул ящик стола и взглянул на отпечатанный на ротапринте листок, потом закрыл ящик и вернулся к машине.
— …на ней можно прямо печатать, как на пишущей машинке. Надо только решить, сколько у тебя будет героев. Работает она на транзисторах и обычных лампах. Испортить ее никакой дурак не сможет. А потом мы добавим к этой машине такую приставочку, которая разложит любой готовый роман на компоненты и проанализирует их. В следующей модели она уже будет.
— Ты хочешь писать на ней романы?
— Да. Кроме того, я собираюсь производить эти машины и продавать их у нас. Одна американская фирма предлагает войти со мной в долю. С течением времени в каждом доме в нашей стране будет такая машина. Мы выпустим больше романов, чем любая другая нация в мире. Сейчас мы немного отстали. У нас ничего нет, кроме всякого старья вроде «Рамаяны» и «Махабхараты». А в одной Америке, к примеру, за сезон выпускают десять тысяч книг.
Он снова рванулся к столу, выдвинул ящик, взглянул на отпечатанный листок и повторил:
— Да, десять тысяч названий. Каждая семья должна иметь такую машину. Писателю остается только купить, нажать на клавиши, и через секунду на бумажной ленте появится нужная формула, с которой он может начать…
Джаган подошел ближе — он рассматривал машину, словно она свалилась с другой планеты. Приблизился он к ней с такой осторожностью, что Мали сказал:
Джаган нагнулся к машине и прочел: «Герои — положительные, отрицательные, нейтральные. Чувства — любовь, ненависть, мстительность, преданность, жалость. Осложнения, происшествия, несчастья. Кульминация — место, развитие, развязка».
Машина вся так и сверкала — отделка у нее была красного дерева, а клавиши зеленые, красные и желтые.
— Как же на ней писать роман?
— А так же, как на пишущей машинке, — ответил Мали, и Джаган подивился, сколько всего он знает об этой машине.
В эту минуту в комнату вошла Грейс, встала рядом с ними и шутливо произнесла:
— Какой он у нас умница, правда?
Джаган не нашелся, что ей ответить, в голове у него все смешалось, звенели бесчисленные вопросы. У него помутнело в глазах: он не узнавал знакомой комнаты, она выглядела словно контора в какой-то чужой стране. Что это Мали задумал? А какую роль в его плане играл он сам, Джаган? Какие обязательства возьмет он на себя?
Он с трепетом произнес:
— А знаешь, Грейс, наши предки никогда не записывали своих эпических поэм. Они их сочиняли и читали, эти великие книги жили веками, переходя из уст в уста…
Мали прервал его жестом отвращения.
— А-а, времена твоих предков давно прошли. Сейчас нам приходится конкурировать со странами, развитыми не только в экономическом и промышленном, но и в культурном отношении.
Последние записи в этом журнале
Цитаты. Джон Стейнбек.
Писатели по рангу находятся чуть ниже клоунов и чуть выше дрессированных тюленей. Джон Стейнбек
Цитаты. Джон Стейнбек.
Есть несколько видов любви. Первая — это эгоистичная, подлая и алчная любовь, которая служит укреплению собственной важности. Это уродливый…
Цитаты. Джон Стейнбек.
Советы никому не нужны. Все хотят только получить подтверждение тому решению, к которому они уже пришли. Джон Стейнбек
Следующая цитата
Повар почтительно выслушал его и ушел, не сказав ни слова. Джаган вздохнул с облегчением — хорошо, что хоть этот ничего не спросил о телеграммах и о том, чему равен цент.
Ему пришлось держать себя в руках до половины пятого, пока не явился братец. Он проследовал прямо в кухню, а потом вышел к Джагану.
Джаган со спокойной твердостью произнес:
— Мальчик благополучно прибыл на место назначения.
И помахал письмом. Это была особая милость — другим он только говорил о письме, а братцу предоставил возможность его увидеть.
— Прекрасная новость! Я знал, что у него все будет в порядке, — сказал братец, облизываясь.
— Телеграмму он не послал.
— Конечно. К чему? В наши дни письма идут так быстро. Вам надо зайти в храм на углу и пожертвовать богу Ганеше[11] парочку кокосовых орехов.
— Конечно, конечно, разумеется, — сказал Джаган, словно между ним и Ганешей был подписан договор о безопасности Мали. — Сегодня же сделаю это.
— Я куплю орехи по дороге, — сказал братец, и Джаган тут же выхватил из ящика монету и вручил ему.
— У меня словно тяжесть с сердца свалилась. Когда кто-нибудь отправляется в такое далекое путешествие, да еще на самолете, всегда волнуешься, хотя об этом, конечно, не говоришь.
— Знаю, знаю, — поддакнул братец. — А что он пишет?
— Ему там, конечно, нравится. Всюду высокие дома и машины. Надеюсь, он будет ходить по улицам осторожно… Еда там, он пишет, хорошая. Теперь я спокоен. Знаете, это ведь страна миллионеров. Все там очень богаты.
Мали из-за океана проявлял необычайную общительность, и, хотя временами бывал резковат, нелогичен и ничего не сообщал о себе, он много рассуждал о стране, в которой жил. Голубые конверты выросли в целую стопку. Если бы только Мали догадался оставлять поля, Джаган переплел бы их у Натараджа в маленький томик. Натарадж, несомненно, понял бы, как это важно, и выполнил бы заказ в кратчайший срок.
Теперь в карманах у Джагана всегда лежала пачка писем, он то и дело вытаскивал их и каждому встречному зачитывал отдельные места. Главным слушателем оставался по-прежнему братец; он, не жалуясь, слушал их снова и снова. Постепенно голубые конверты заменили Джагану «Бхагавадгиту». Читая и перечитывая их, он составил себе представление об Америке и мог теперь со знанием дела рассуждать об американской культуре, истории и географии. Ему было все равно, с кем говорить, он останавливал первого встречного. Его знакомые опасались, что он заболел «болтливой болезнью».
Выйдя из дома, он окидывал улицу взглядом в поисках знакомого лица, коршуном кидался на невинную жертву и заговаривал ее до оцепенения. Однажды он даже остановил у сточной канавы городского нищего, чтобы описать ему Большой каньон.
— Во всем мире нет ничего подобного, — заключил он и дал нищему пять пайс за то, что тот его выслушал.
Если его знакомым везло, они успевали вовремя скрыться, если же нет — погрязали в американской саге. Джаган видел, что, пока он говорит, слушатели его нервничают, и потому торопился все рассказать побыстрее. Его прямо-таки распирало от всяких мыслей, и он с нетерпением ждал того благословенного часа, когда придет братец, который проявлял такой интерес к Америке, что никак не мог наслушаться рассказов Джагана.
Братец часто просил показать ему письма, но Джагану это не нравилось. Письма он хранил, как священную реликвию, и никому не разрешал их касаться.
День за днем братец накапливал сведения об американских обычаях и нравах и распространял их в собственном кругу слушателей. Скоро почти все в Мальгуди знали, что в автомобильных катастрофах в Америке ежегодно погибает пятьдесят тысяч человек и что, когда по радио сообщали о смерти Кеннеди, на всех перекрестках стояли вокруг обладателей транзисторов люди и плакали. Джаган мог подробно, как очевидец, описать путь автокавалькады в тот роковой день. У него перехватывало горло, когда он рассказывал, что в это самое утро в Далласе Кеннеди окружила толпа народа, которая рвала его одежду и волосы из чистой любви к нему. Позже он не скрыл от своих слушателей ни единой подробности о смерти Освальда.
Но об одном письме Джаган не говорил никому ни слова. В нем Мали после трехлетнего пребывания в Америке написал: «Я начал есть мясо, и мне от этого ничуть не хуже. Бифштекс — очень вкусная и питательная еда. Почему бы и вам всем не перейти на мясо? У нас в стране тогда не будет бесполезного скота, и нам не придется просить продовольствия у Америки. Иногда мне просто стыдно становится, когда Индия просит американской помощи. Почему бы вместо этого не резать бесполезных коров, которые бродят по улицам и мешают движению?»
Джаган был потрясен. В шастрах[12] среди пяти смертных грехов убийство коровы стоит первым.
Пока он размышлял, как выразить свои чувства на эту тему, и подбирал цитаты из шастр и высказываний Ганди о коровах, чтобы включить их в письмо к Мали, вдруг как-то утром пришла телеграмма: «Возвращаюсь. Со мной еще человек».
Джаган не знал, что и думать. Какой это «еще человек»? Его мучило страшное предчувствие, к тому же он не смел рассказать об этом братцу, так как тот мог оповестить весь город об «еще человеке». Самые худшие предположения Джагана подтвердились в тот день, когда подошедший поезд выбросил на платформу Мали, «еще человека», огромное количество багажа и, пыхтя, укатил прочь. Самый вид обтекаемых чемоданов, сумок и перетянутых ремнями картонок внушил Джагану беспокойство и робость. Старый носильщик растерялся от такого обилия багажа, хотя обычно он, не задумываясь, хватал десятки ящиков и корзин и тащил их. Теперь ему пришлось призвать на помощь мальчишку из табачной лавки через дорогу.
Не поворачивая головы и едва шевеля губами, Мали бормотал:
— Осторожно, там много бьющегося. Багаж мне стоил кучу денег.
Джаган отступил на задний план, вытолкнул вперед братца, чтобы тот принимал приехавших и говорил что надо. Он был потрясен видом сына: Мали вырос, возмужал, посветлел, шагал широко и уверенно. На нем был темный костюм, пальто, сумка авиакомпании, зонт, фотоаппарат и множество других предметов.
Джагану казалось, будто он видит совсем незнакомого человека. Мали подошел к нему с протянутой рукой — он сделал попытку отступить и спрятаться за братцем. Когда же ему понадобилось что-то сказать сыну, он с трудом удержался, чтобы не назвать его «господином» и не обратиться к нему на «вы».
Положение осложнилось, когда Мали указал на девушку, стоявшую рядом с ним, и сказал:
— Это Грейс. Мы женаты. Грейс, это мой отец.
Смятение… Женаты? Когда это вы поженились? Ты ничего мне не написал. Разве отцу не нужно было об этом сказать? Кто она? Похожа на китаянку… Разве ты не знаешь, что сейчас нельзя жениться на китаянке? Они захватили наши пограничные земли.
…А может, она японка? Как это выяснить? Любой нескромный вопрос может вывести из себя этого господина с фотоаппаратом. Джаган с опаской оглянулся на братца и сбежал, сделав вид, что нужно присмотреть за погрузкой багажа в такси Гафура. До самого такси за ними шла небольшая толпа зевак.
— Он приехал из Америки, — переговаривались в толпе.
Мали приветствовал Гафура словами:
— Ну как твоя старушка? Все еще бегает?
Гафур ничего не понял и посмотрел на него с удивлением. Присутствовавшие переглянулись — о какой старушке идет речь?
Джаган и братец уселись впереди рядом с Гафуром, предоставив заднее сиденье Грейс и Мали. Не оглядываясь, Гафур спросил:
— Что же ты не привез мне машину в подарок?
Джаган испугался, что фамильярность Гафура рассердит Мали, но молодой человек, только что вырвавшийся из объятий демократии, не обиделся и сказал:
— Почему же ты мне раньше об этом не сказал? Перед возвращением я как раз продал свой «понтиак».
Гафур, не отрываясь от руля, начал обстоятельный рассказ о положении с автомобилями в стране. Чтобы купить «фиат», надо ждать пять лет, «амбассадор» — три года, ввозить машины запрещено, на таможне недавно конфисковали совершенно новый «плимут» и уничтожили на глазах владельца. Все это рассердило вновь прибывшего. Мали поглядывал в окно и говорил: «Все здесь по-прежнему». Грейс как зачарованная смотрела на улицы и базары и ворковала:
Ганеша — один из богов индуистского пантеона, изображается обычно с головой слона. Согласно верованиям индусов, предотвращает несчастья.
Шастры — веды, пураны, философские и другие древнеиндийские трактаты по различным отраслям знаний.
Следующая цитата
Ты становишься писателем через письмо. Это йога .
- Нарайан Разипурам Кришнасвами
Читайте также: