Пушкин история пугачева цитаты

Обновлено: 22.12.2024

«История Пугачева» — повесть Александра Сергеевича Пушкина, составленная в виде исторического отрывка о событиях Крестьянской войны 1773—1775 годов под предводительством Емельяна Пугачёва. Составлена Пушкиным по документам, хранившимся в государственном архиве.

Следующая цитата

«Богу было угодно, – сказал он, – наказать Россию через мое окаянство».

Стой, путник! стой благоговейно. Здесь Бибикова прах сокрыт.

Важность не умаляла в нем веселия, а простота не унижала важности.

Пугачев скрежетал. Он поклялся повесить не только Симонова и Крылова, но и все семейство последнего, находившееся в то время в Оренбурге. Таким образом обречен был смерти и четырехлетний ребенок, впоследствии славный Крылов.

Бибиков понимал их и Пугачева, когда писал Фонвизину следующие замечательные строки: «Пугачев не что иное, как чучело, которым играют воры, яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование»

Он решился пользоваться счастием и 3 октября, ночью, под Сакмар

1-го октября, из татарской деревни Каргале, поехал он туда в сопровождении нескольких казаков.

Из Татищевой, 29 сентября, Пугачев пошел на Чернореченскую(12)

Все офицеры были повешены. Несколько солдат и башкирцев выведены в поле и расстреляны картечью. Прочие острижены по-казацки и присоединены к мятежникам. Тринадцать пушек достались победителю

Следующая цитата

Содержание

Сей исторический отрывок составлял часть труда, мною оставленного. В нём собрано всё, что было обнародовано правительством касательно Пугачёва, и то, что показалось мне достоверным в иностранных писателях, говоривших о нём. Также имел я случай пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых.
Дело о Пугачёве, доныне нераспечатанное, находилось в государственном санкт-петербургском архиве, вместе с другими важными бумагами, некогда тайнами государственными, ныне превращёнными в исторические материалы. Государь император по своём восшествии на престол приказал привести их в порядок. Сии сокровища вынесены были из подвалов, где несколько наводнений посетило их и едва не уничтожило.
Будущий историк, коему позволено будет распечатать дело о Пугачёве, легко исправит и дополнит мой труд — конечно несовершенный, но добросовестный.

Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачёва. Грех сказать, говорила мне 80-тилетняя казачка, на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал. — Расскажи мне, говорил я Д. Пьянову, как Пугачёв был у тебя посаженым отцом? — Он для тебя Пугачёв, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Пётр Фёдорович. Когда упоминал я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: не его воля была; наши пьяницы его мутили. <…>
Весь чёрный народ был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачёв и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны. (NB. Класс приказных и чиновников был ещё малочислен и решительно принадлежал простому народу. То же можно сказать и о выслужившихся из солдат офицерах).

Пытаться выдать Пушкина за выдающегося русского историка — попытка несостоятельная, на мой взгляд. Всякий историк — если это историк, а не компилятор, выступает с собственной своеобразной концепцией событий. <…> Но история Пугачёвского бунта и история Петра не более, чем заказная халтура, и всю жизнь мне странно было думать, что одно и то же перо писало «Пугачёва» и «Капитанскую дочку» — повесть, писавшуюся легко и радостно от сознания, что опостылевшие бирки можно бросить и заняться своим любимым делом.

Надежда на возможность преодоления разрыва между народом и передовым (по Пушкину, «старинным», «мятежным») дворянством оказалась несостоятельной. Исследование истории восстания Пугачёва убеждало, что интересы народа и дворянства «слишком противуположны» — разделяла их социальная, классовая рознь. Этот второй вывод автора «Истории Пугачёва» и объясняет отказ от замысла романа о дворянине-пугачёвце.
Но неожиданным и необъяснимым с позиций даже самой передовой исторической науки того времени было обнаружение поразительного факта — восстание народа не могло победить. Исторически закономерная, социально оправданная, справедливая борьба народа с угнетением и бесправием кончилась поражением. <…>
Установление факта неспособности крестьянства, действующего одиноко, одержать победу в справедливой борьбе за свободу было величайшим открытием Пушкина — историка и художника. Он обнаружил <…> важную и трагическую особенность социальной борьбы в России. Эта особенность подтверждалась и безрезультатными жестокими восстаниями 1831 года. Но объяснить эту трагическую ситуацию Пушкин не мог: история не предоставляла к тому возможностей.
<…> исследование причин восстания убедило Пушкина в социальной справедливости борьбы народа против рабства, угнетения и бесправия. О том же свидетельствовали опыт французской революции и теоретические выводы французских историков. Закономерность и оправданность борьбы русского крестьянства за своё освобождение от крепостного рабства, которая в русских условиях неизменно кончалась поражением, и рождала трагическую ситуацию русского бунта. Трагизм восстания обусловливал его поэтический ореол. <…> Только художественное исследование великих событий крестьянской войны могло приоткрыть завесу, скрывающую будущее родины. <…>
В «Историю Пугачёва» Пушкин внёс многозначительный ответ Пугачёва на вопрос допрашивавшего его генерала Панина: «Я не ворон, я воронёнок, а ворон-то ещё летает». Ответ поэтический, исполненный символического значения, — в нём отразилась народная, вера в неминуемость новых восстаний, которые не могут не победить. Познание Пугачёва было одновременно и познанием революционности народа, познанием закономерности этой революционности и её трагического характера.

В публике очень бранят моего Пугачёва, а что хуже — не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя.

… слог «Истории российского государства» — эта дивная резьба на меди и мраморе, которой не сгложет ни время, ни зависть и подобную которой можно видеть только в историческом опыте Пушкина: «Истории пугачёвского бунта».

… образцовое произведение и со стороны исторической, и со стороны слога. В последнем отношении Пушкин вполне достиг того, к чему Карамзин только стремился.

В Пушкине было верное понимание истории <…>. Принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость. Он был чужд всех систематических, искусственно составленных руководств; <…> он был им враждебен. <…> Он не задал бы себе уроком и обязанностью во что бы то ни стало либеральничать в истории и философничать умозрительными анахронизмами. <…>
Труд его не столько «История Пугачёвского бунта», сколько военная история этого бунта. <…> Но в историю события, но в глубь его он почти не вникнул, не хотел вникнуть или, может быть, что вероятнее, не мог вникнуть по внешним причинам, ограничившим действие его. Автор в предисловии своём говорит: «Сей исторический отрывок составлял часть труда, мною оставленного». Этими словами он почти опровергает или по крайней мере значительно ослабляет более обширный смысл заглавия книги своей. Как отрывок с предназначенною целью, он совершенно достигает её. При чтении убеждаешься, что события стройно и ясно вкладывались в понятие его и так же стройно и ясно передаются читателю. Рассказ везде живой, но обдуманный и спокойный, может быть слишком спокойный. Сдаётся, что Пушкин будто сторожил себя; наложенною на себя трезвостью он будто силился отклонить от себя и малейшее подозрение в употреблении поэтического напитка. Прозаик крепко-накрепко запер себя в прозе, так чтобы поэт не мог и заглянуть к нему. Впрочем, такое хладнокровие, такая мерность были естественными свойствами дарования его, особенно когда выражалось оно прозою.

Следующая цитата

admin добавил цитату из книги «История Пугачева» 1 год назад

Наконец подпоручик Толстовалов с пятидесятью охотниками сделал вылазку, очистил ров и прогнал бунтовщиков, убив до четырехсот человек и потеряв не более пятнадцати. Пугачев скрежетал. Он поклялся повесить не только Симонова и Крылова, но и все семейство последнего, находившееся в то время в Оренбурге. Таким образом обречен был смерти и четырехлетний ребенок, впоследствии славный Крылов.

admin добавил цитату из книги «История Пугачева» 1 год назад

Читайте также: