Пушкин и дантес цитаты
Обновлено: 22.12.2024
В университете меня поразили слова нашего преподавателя, читавшего лекции по истории литературы: «Иногда встречаешь высказывания: мол, как жалко, что Пушкин погиб таким молодым! Сколько бы он ещё написал гениальных произведений! А я так думаю: а не написал бы он много ерунды, если бы остался жив? Такой ерунды, из-за которой померкла бы вся слава его прежних творений?»
Став взрослее, я убедился, что некая доля истины в этих словах есть. Конечно, мы никогда не узнаем, какая именно доля. Но ведь правда, что многие выдающиеся творческие люди переживали расцвет своего таланта в молодости, а под старость выдавали такие «перлы», за которые приходилось краснеть их почитателям.
Следующая цитата
Дуэль между Александром Сергеевичем Пушкиным и Жоржем де Геккерном (Дантесом) состоялась 27 января (8 февраля) 1837 года на окраине Санкт-Петербурга, в районе Чёрной речки близ Комендантской дачи. Они стрелялись на пистолетах, в результате чего Пушкин был смертельно ранен и через два дня умер, Дантес — легко.
Свидетельства здесь приводятся по хронологии описываемых событий. Даты до 1917 г. даны по юлианскому календарю.
«Теперь я знаю, что у вас мозоли красивее, чем у моей жены».
За Дантесом и мадам Пушкиной наблюдали сотни любопытных глаз и ушей, рядом находились сливки высшего света, для услышавших эту фразу было ясно: Дантес добился взаимности от Натальи Пушкиной , потому что восприняли как:
Содержание
- см. Константин Данзас по записи А. Н. Аммосова, «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина», 1863
Les Grands-Croix, Commandeurs et Chevaliers du Sérénissime Ordre des Cocus, réunis en grand Chapitre sous la présidence du vénérable grand-Maître de l'Ordre, S. E. D. L. Narychkine, ont nommé à l'unanimité Mr. Alexandre Pouchkine coadjuteur du grand Maître de l'Ordre des Cocus et historiographe de l'Ordre.
… Мария Дмитриевна Нессельроде <…> Пушкина ненавидела и откровенно, даже вызывающе проявляла свою враждебность. Пушкин платил ей тем же. <…>
Ненависть Нессельроде к поэту скорее объясняется распространённым в тогдашнем свете «негодованием» и отвращением к небогатому дворянину, неудачливому чиновнику <…>. Конечно, только в этой плоскости она его и рассматривала, подобно тому как, со своей точки зрения, московская полиция в списке картежных игроков на 1829 год под ном. 36 занесла: «Пушкин, известный в Москве банкомёт». То, что Пушкин был поэт, не возвышало, а роняло его в глазах графини. Писательской деятельности она не уважала вообще <…>. Эта русская барыня «едва умела говорить по-русски» по свидетельству Вяземского. Графиня была типичной представительницей светской черни. Ко всему, вероятно, примешивалась досада на придворные успехи Натальи Николаевны, и — как знать? — запоздалая зависть её красоте. <…>
Графиня Нессельроде, несомненно, принадлежала к партии Геккерена. Но раз <…> ни Дантес, ни Геккерен не могли быть и не были ни авторами, ни рассылателями дипломов, — то зачем это было нужно их стороннице? По-видимому, ответ может быть только один: графиня Нессельроде тут действовала не ради интересов Геккеренов и даже без их ведома: рассылка дипломов была ненужна и невыгодна Геккеренам; знай они о замысле Нессельроде, они бы её, несомненно, остановили.
Какая же нужда была Нессельроде писать эти письма? <…> Как ни странно, на этот вопрос приходится ответить: никакой нужды, никакой действительной, практической выгоды. <…> Иными словами — весь её интерес ограничивался самым фактом рассылки писем и чисто психологической радостью увидать эффект, который это произведёт на Пушкина.
Цель Нессельроде была очень проста и коротка. Ей хотелось доставить врагу минуту мучительной боли <…>. Она следила за результатами и, может быть, испугалась, когда Пушкин, по получении дипломов, вызвал Дантеса на дуэль. Пожалуй, потому она и приняла такое участие в свадьбе Дантеса с Екатериной Гончаровой, что хотела отчасти способствовать расхлёбыванию каши, которую, как ей казалось, она сама заварила. <…>
В настоящее время считается установленным, что в составлении и рассылке дипломов принимало участие по крайней мере два лица. <…>
Как бы то ни было, действовала графиня с Долгоруковым или с кем другим — мы можем сказать уверенно, что рассылка пасквилей, сыгравшая, конечно, свою роль в ходе трагедии, — является эпизодом, по существу, посторонним этой трагедии. Он крепко к ней присосался, но по замыслу главных изобретателей и участников должен был представлять собою нечто самостоятельное, нужное им, а не героям основной трагедии.
Ты поступаешь весьма неосторожно, невеликодушно и даже против меня несправедливо. За чем ты рассказал обо всём Екатерине Андреевне и Софье Николаевне? Чего ты хочешь? Сделать невозможным то, что теперь должно кончиться для тебя самым наилучшим образом. <…> я имею причину быть уверенным, что во всём том, что случилось для отвращения драки, молодой Г. нимало не участвовал. Всё есть дело отца и весьма натурально, что бы он на всё решился, дабы отвратить своё несчастие.
J’avais provoqué M-r G. Heckern en duel, et il l’a accepté sans entrer en aucune explication. C’est moi qui prie Messieurs les témoins de cette affaire de vouloir bien regarder cette provocation comme non avenue, ayant appris par la voix publique que M-r Georges Heckern était décidé à déclarer ses projets de mariage avec M-lle Gontcharof, après le duel. Je n’ai nul motif d’attribuer sa résolution à des considérations indignes d’un homme de coeur.
Дантес, по праву француза и жителя салонов, фамильярно обращался с женой поэта, а она не имела довольно такта, чтобы провести между ним и собою черту, за которую мужчина не должен никогда переходить в сношениях с женщиною, ему не принадлежащею. А в обществе всегда бывают люди, питающиеся репутациями ближних: они обрадовались случаю и пустили молву о связи Дантеса с женою Пушкина. Это дошло до последнего и, конечно, взволновало и без того тревожную душу поэта.
Ne connaissant ni votre écriture ni votre signature, j’ai recours à Monsieur le Vicomte d’Archiac, qui vous remettra la présente pour constater que la lettre à laquelle je réponds, vient de vous. Son contenu est tellement hors de toutes les bornes du possible que je me refuse à répondre à tous les détails de cet épître. Vous paraissez avoir oublié Monsieur, que c’est vous qui vous êtes dedit de la provocation, que vous aviez fait adresser au Baron Georges de Heeckeren et qui avait été acceptée par lui. La preuve de ce <…> écrite de votre main, et est restée entre les mains des seconds. Il ne me reste qu’à vous prévenir que Monsieur le Vicomte d’Archiac se rend chez vous pour convenir avec vous du lieu où vous vous rencontrerez avec le Baron Georges de Heeckeren et à vous prévenir que cette rencontre ne souffre aucun délai.
Je saurai plus tard, Monsieur, vous faire apprécier le respect du au Caractère dont je suis révêtu et qu’aucune démarche de votre part ne saurait atteindre.
Je suis
Monsieur
Votre très humble serviteur
B. de Heeckeren.
Lu et approuvé par moi
Le B-on Georges de Heeckeren.
… нет сомнения, что он погиб вследствие досады придворных дураков на то, что среди них явился человек умный и гениальный. <…> Поединок Пушкина произошёл от интриг некоторых сверстников его по двору.
Бедный Пушкин! вот чем кончилось его поприще! Смерть Ленского в «Онегине» была пророчеством…
Разошлась слава его по Европе, как могущество царское, от Китая до Татарии. <…>
Будто птица из гнезда, упорхнула душа его — и все, стар и млад, сдружились с горестью. Россия в скорби и воздыхании восклицает по нём: Убитый злодейской рукой разбойника — мира!
И так, не спас тебя, от оков колдовства этой старой волшебницы — судьбы, талисман твой! — подстрочный перевод: А. А. Бестужев, май 1837
Враги того, что русским мило!
Разгульный пир теперь у вас.
Вы мните: вот того могила,
Кто восставал грозой на нас,
Чей стих, как хартия завета,
Напомнил вечный наш позор;
Кто пел величье полусвета,
Тот, наконец, закрыл свой взор!
Пируй, мятежная семья!
Пей чашу дикого веселья!
Ликуй на грани бытия.
Но жди кровавого похмелья:
Терпенью близится конец,
Блестит меч грозной Немезиды,
И скоро кровью мы обиды
Омоем в ярости сердец! <…>
… убийца — он на воле,
Красив и горд, во цвете лет,
Гуляет весел в сладкой доле.
И весь, весь этот чёрный хор
Клеветников большого света,
В себе носивший заговор
Против спокойствия поэта,
Все живы, все, — а мести нет.
И с разъяренными очами
Им не гналась она вослед,
Неся укор за их стопами,
Не вгрызлась в совесть их зубами…
Вот он — Пушкина убийца, <…>
Огорчил святую Русь,
Схоронил наш клад заветный,
В землю скрыл талант певца,
Вырвал камень самоцветный
Он из царского венца.
Никогда не было человека, который так переживал бы жизнь, так её ощущал, как Пушкин. <…> Именно жизнь — личная его жизнь — была всем содержанием его души и поэзии. И самая трагедия с Дантесом субъективно была вызвана, я думаю, прежде всего нарастающим ощущением бледнеющей жизни, погасания её красок. Он не годился для старости, как для всего «общего». И, смутно ощущая в себе зарождающуюся старость — пошёл под пулю, тем сильнее ненавидел молодого «счастливца» Дантеса.
Уж, конечно, та сплетня, от которой Александр Сергеевич Пушкин погиб, обошлась не без участия Ивана Александровича Хлестакова. Пушкин погиб, а Хлестаков процветает.
В 1836 <…> он действительно был полумёртв, и живя среди полумёртвых, не мог не заразиться их гниением. Когда цветок в горшке ослабел, на него нападает тля; так светская сплетня сгубила Пушкина, чего никогда не случилось бы, если бы в нём не остыл жар сердца. Но его кровавый закат был прекрасен. В последний час его врождённая страстность вспыхнула великолепным бешенством, которое ещё теперь потрясает нас в истории его дуэли.
…И тишина.
И более ни слова.
И эхо.
Да ещё усталость.
…Свои стихи
доканчивая кровью,
они на землю глухо опускались.
Потом глядели медленно
и нежно.
Им было дико, холодно
и странно. <…>
Над ними звёзды, вздрагивая,
пели,
над ними останавливались
ветры…
Из мемуарных источников о последнем годе Пушкина наиболее ценны воспоминания В. А. Соллогуба. Ценность их в проницательности общего взгляда и точности расставленных акцентов. <…> в отличие почти от всех мемуаристов, писавших о дуэли, он перенёс центр тяжести на её предысторию, уловив, что появление Дантеса было только кровавым эпилогом уже начавшейся драмы. <…>
Даже самые близкие Пушкину люди не наблюдали историю дуэли с начала до конца. Пушкин сам позаботился об этом — по причинам совершенно понятным.
Более или менее разрозненные наблюдения, которыми они располагали, дополнялись другими, полученными из вторых рук, и осмысливались задним числом, получая новый контекст. Многие из прежних оценок и толкований оказывались ошибочными. <…>
В дуэльной истории дело осложнялось тем, что в светском Петербурге существовали группы — «про-пушкинские» и «анти-пушкинские», по-своему интерпретировавшие события и выносившие приговоры, и тем, что в ней оказались затронутыми интересы самых разнообразных лиц, вплоть до вершивших внешнюю и внутреннюю политику Российской Империи. Из этой среды также идут свидетельства, в которых к субъективности добавляется тенденциозность.
Всё это делает анализ дуэльных материалов чрезвычайно сложной источниковедческой задачей, где историческая критика дошедших источников должна основываться на знании социальной, литературной, бытовой и даже психологической жизни эпохи в целом.
Одностороннее выделение какой-либо одной из этих образующих грозит привести к полному искажению общей картины. Достаточно поставить акцент на личных взаимоотношениях — трагедия превращается в мелодраму, и исследователь оказывается ниже современников, которые ощущали дуэль и смерть Пушкина как общественное событие. Игнорирование бытовой стороны, психологии, реалий нередко ведёт к вульгарно-социологическим построениям, за которыми исчезают и подлинная картина, и подлинный документ.
Итак, оглашены
Условия дуэли,
И приговор судьбы
Вершиться без помех… <…>
Куда ж они глядят,
Те жалкие разини,
Кому, по их словам,
Он был дороже всех,
Пока он тут стоит,
Один во всей России,
Рассеянно молчит
И щурится на снег…
Столкнулись глыбы двух мировоззрений.
Добро и Зло. Посредственность и Гений.
Дантес и Пушкин. Мускус и навоз.
«Пришибеев» населяет нашу литературу своими покорными двойниками, убеждённый, что ему на роду написано открыть замутненному взору русских читателей подлинный облик русских классиков. И вот уже Пушкин гибнет в столкновении ни больше ни меньше как с русской историей — будто не было ни слабоватой на передок Натали Гончаровой, ни многочисленных друзей-сальери, ни людской злобы, ни праздного сплетничества, ни назойливой и унизительной царёвой опеки и связанной с ней общественной клеветы, ни самого Пушкина, вконец запутавшегося в самом себе и в своей жизни! Этого ли недостаточно, чтобы уложить человека живьём в гроб? Бродский хорошо как-то сказал , что дуэль Пушкина — стихотворение, в конце которого раздаётся выстрел, даже два, и это как бы парная рифма. А «Пришибеев», упустив пушкинскую судьбу, но учтя острое желание публики превратить великого человека в маленький домашний идол, отчуждённую форму пушкинского самоубийства истолковал в плане политического убийства, от которого, мол, и мы не застрахованы.
Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура.
…И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает — здесь конец… <…>
Возок уносится назад, назад…
Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюблённому забыть нельзя, —
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.
Случайный ветер не разгонит скуку,
В пустынной хвое замирает край…
…Наёмника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай!
Он здесь, жандарм!
Убив его, кому все наши вздохи,
Дантес убил мысль русскую эпохи…
Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно, со мной бы в 1931 году по лесу гулял.
Дуэль и смерть Пушкина в какой-то мере напоминает самоубийство или желание этого, может быть даже и не доведённое до порога сознания. Во всяком случае, если проследить всё поведение поэта за последние три-четыре года жизни, то это соображение покажется правильным. Достаточно сказать, что Пушкин за последние полтора года своей жизни сделал три вызова на дуэль. Правда, два первых вызова (Соллогуб, Репнин) остались без последствий, но они были показательны — поэт сам стремился найти повод для столкновений. Настроение искало объект. (В молодые годы Пушкин давал повод для дуэли, но не стремился найти его.)
… рукой иноземного аристократического прохвоста, наёмника царизма, был застрелен величайший русский поэт.
… смерть Пушкина не может быть вменена Дантесу как дело злой его воли. Пушкин сам поставил к барьеру не только другого человека, но и самого себя вместе со своей Музой и, в известном смысле, вместе со своею женою и детьми, со своими друзьями, с своей Россией, со всеми нами. (Семья, которую он нежно любил, как бы выпала из его сознания в этот роковой час.) <…>
В совокупности всех обстоятельств, жизнь Пушкина, особенно последние годы, была тяжела и мучительна. <…> Вообще осмыслить бессмыслицу ищут, лишь находя в злой воле других причину смерти Пушкина. Стремясь сделать его самого безответной жертвой, не замечают, что тем самым хулят Пушкина, упраздняют его личность, умаляют его огромную духовную силу. <…>
В конце своего жизненного пути Пушкин задыхался, <…> так жить не мог, и такая его жизнь неизбежно должна была кончиться катастрофой. <…>
Дойдя до роковой черты барьера, он стал перед жребием: убить, или быть убитым. Конечно, Пушкин, если бы рок судил ему стать убийцей, оказался бы выше своего Онегина, и никогда бы не смог позабыть это и опуститься до его духовной пустоты. Во всяком случае, за этой гранью всё равно должна начаться для него новая жизнь с уничтожением двух планов, с торжеством одного, того высшего плана, к которому был он призван «в пустыне».
… смерть его, — центральное событие в судьбе России. <…> Но и эта смерть что-то напоминает и возвышается, чем больше о ней думаешь, до величья всенародной жертвы, — не без мефистофельских, правда, смешков вокруг, не без «бесовских» судорог на лице героя.
Нас этим выстрелом всех в живот ранили. <…>
Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт — и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила — поэта. А Гончарова, как и Николай 1-й, — всегда найдётся.
Пушкин умирал не побеждённым, а победителем. <…>
Пушкин не дал сделать из себя игрушку в чужих руках, жертву сплетен, прихотей и чужих расчётов. Он вырвал инициативу из рук своих гонителей и повёл игру по собственному плану. Быть жертвой было не в его нраве. <…>
Друзья с ужасом, враги со злорадством наблюдали, как Пушкин всё сильнее оказывался запутанным в сети интриг и сплетен, как его имя все прочнее соединялось с порочащими слухами, как грязь пересудов заливала его дом. <…> Пушкин разом разорвал все путы. Миг дуэли был его торжеством: он показал, что с ним «шутить накладно», что только жизнь и смерть по ценности соизмеримы со святыней его семейного очага. Вместо лёгкого водевиля, в котором собирались участвовать светские сплетники и молодые шалопаи из «весёлой банды» золотой молодёжи, он вытащил их на сцену трагедии, при безжалостном свете которой сделалось очевидным их ничтожество пигмеев.
Пушкин знал, что он не камер-юнкер и не некрасивый муж известной красавицы, — он первый Поэт России, и имя его принадлежит истории. Бросив на стол карту жизни и смерти, он этой страшной ценою вызвал духа Истории, который явился и всё расставил по своим местам. Пушкин ещё не испустил последнего вздоха, а уже сделалось ясно, что он родился для новой, легендарной жизни, что масштабы, которыми отныне меряются его имя и дело, таковы, что в свете их все геккерены и дантесы, уваровы и нессельроде и даже бенкендорфы и Николаи просто не существуют.
Мало того, что жена [Пушкина] симпатизировала Дантесу. <…> Но ведь Дантес был молод. Дантес был привлекателен. А главное — Дантес был совершенно зауряден. Не отягощён гениальностью, которая молоденьких женщин повергает в ужасающую тоску.
Убеждён, что Пушкина выводила из себя заурядность Дантеса. И она же служила предметом его мучительной зависти. Источником беспредельного комплекса неполноценности…
Слепень, жалящий прикованного Прометея, превращает его существование в трагедию. Но разорвите ему путы, и сразу станет ясно, кто такой Прометей и что такое слепень. Трагедия Пушкина была в том, что он был скован [положением, в котором оказался к 1836], а не в назойливости домогательств случайного авантюриста. Дуэлью поэт разорвал путы.
Придворный льстец вместо певца свободы
При Николае I перед Пушкиным открылось блестящее будущее. Он отрёкся от поддержки своих друзей-декабристов, стал первым придворным поэтом, создавал пропагандистские опусы, наподобие «Клеветникам России», которое не вспоминали в советской России. Проживи Пушкин дольше, он, вероятнее всего, создал бы ещё ряд произведений, подобных этому. В историю России он вошёл бы уже не как «певец свободы», а как апологет самодержавия, наподобие писателей Фаддея Булгарина и Николая Греча. В самом лучшем случае, о нём вспоминали бы примерно как о Жуковском и Карамзине – положительно, но с оговорками, не называя его гордостью России.
Между прочим, Пушкин был очень дружен с Булгариным и Гречем и высоко ценил их талант. Они действительно были талантливы, но их творчество игнорировалось «прогрессивной общественностью» из-за их политической позиции. В советской время их не переиздавали, их имена были заклеймены как «реакционеры». Не исключено, что такая же участь ждала бы и Пушкина. Погибнув на дуэли в 37 лет, он ещё не успел придворным лизоблюдством замарать свой прежний имидж.
Какая-нибудь дуэль наверняка стала бы последней
Кстати, о дуэлях. За роковую дуэль с Дантесом Пушкину полагалось наказание, от которого он был избавлен только смертью. Император Николай I в письме умирающему Пушкину написал, что прощает его и позаботится об его родных. Но убивший Пушкина Дантес был формально разжалован в рядовые и только лишь как иностранный подданный был выслан из России, а секундант Пушкина Данзас получил два месяца ареста. Если бы Пушкин остался жив, то какая-нибудь наложенная на него кара могла снова поставить его в оппозицию к власти.
Пушкин, несмотря на своё примирение с самодержавием, доставлял немало хлопот императору. Николай I говорил, что поэта с трудом «довели до христианской кончины». Это была уже тридцатая по счёту его дуэль! Двадцать девять предыдущих не доходили до кровопролития. Но ведь не всякий раз могло так везти. Если бы не Дантес, который пожелал стреляться по-настоящему, при таком бретёрском нраве Пушкина на него рано или поздно наверняка нашёлся бы другой дуэлянт, который бы отнёсся к делу с полной серьёзностью.
Кадр из фильма "Пушкин. Последняя дуэль." 2006г. Кадр из фильма "Пушкин. Последняя дуэль." 2006г.И у великого поэта, если бы он не обуздал свои порывы гнева, было мало шансов дожить до предсказанного и желанного им момента, когда бы он мог увидеть «рабство, падшее по манию Царя». Это произошло в 1861 году. Пушкину было бы тогда 62 года, но заядлые дуэлянты редко живут столько.
Следующая цитата
Летом и осенью 1836 года ухаживания барона Жоржа Дантеса за женой Пушкина становились всё более скандальными и давали повод для пересудов. О Наталье Николаевне и так любили посплетничать (ссылка внизу).
Картина Г. Савицкого "Встреча Пушкина с Дантесом", 1937 год. Картина Г. Савицкого "Встреча Пушкина с Дантесом", 1937 год.Винили Наталью Николаевну. Умная Долли Фикельмон писала в дневнике о жене поэта:
«она совершенно потеряла способность обуздывать этого человека».
Такого же мнения придерживались и другие великосветские дамы. Правда, ни одна из них не написала инструкцию: а что нужно сделать, чтобы посторонний тебе человек вёл себя прилично?
Высший свет Петербурга с удовольствием наблюдал «сериал», в котором каждый день (бал, музыкальный вечер, раут, спектакль в театре) – новая «серия», новый повод для сплетен.
Особая пикантность появилась после женитьбы барона на Екатерине Гончаровой 10 января 1837 года. Ничего сверхъестественного в том, что женатый дворянин ухаживает на балах за чужой женой не было:
- С жёнами танцевать нельзя по правилам этикета;
- А ухаживание за другими дамами – это дань, поклонение красоте, уму, светскости дамы.
Но поведение Жоржа Дантеса в январе 1837 года выглядело вызывающе и экзальтированно. Живущие в XXI веке не обращают внимания на нюанс: по православным церковным канонам сестра жены (свояченица) приравнивалась к родной сестре. Т.е. Жорж Дантес становился этаким Джейме Ланистером, навязывая Наталье Пушкиной роль Серсеи.
Дантеса пытались увещевать: на балу у Фикельмонов 21 января было 500 приглашенных. И одна из пожилых дам говорила барону:
«Докажите… что вы сумеете быть хорошим мужем и что ходящие слухи неосновательны».
Уже через день, на балу у Воронцовых-Дашковых, Дантес
«…так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намёками, что все ужаснулись. » (дневник Долли Фикельмон).
А как «так»? Что конкретно произошло на балу 23 января 1837-го?
Бал у Воронцовых-Дашковых – событие зимнего великосветского сезона, присутствуют все, включая императора. Во время бала Дантес садится рядом с Натальей Пушкиной и громко отпускает шутку, которая скабрезна и компрометирует замужнюю даму.
Чтобы понять наглость Дантеса, произнесённую по-французски, необходимы пояснения:
- О ногах дамы говорить недопустимо , не для этого их прятали под длинными и широкими бальными платьями.
- У сестёр Гончаровых общий мозольный оператор . Накануне Жорж Дантес увидел мастера педикюра, выходящего из будуара баронессы Екатерины Дантес, остановил его и расспросил о … форме мозолей Екатерины Николаевны и Натальи Николаевны. Мастер поделился «сведениями»: у Натальи Николаевны круглой правильной формы, а у Екатерины – не ровные.
- По-французски слова «мозоль» и «тело» пишутся по-разному, а звучат одинаково .
Барон Жорж Дантес громко произнёс фразу:
«Теперь я знаю, что у вас тело красивее, чем у моей жены».
На балу у Воронцовых-Дашковых Пушкин заметил, что Дантес произнёс что-то, а Наталья Николаевна вздрогнула. Дома спросил жену о содержании разговора, через день было отправлено письмо барону Геккерну, последовал вызов на дуэль.
Следующая цитата
В 1836 году вокруг Александра Сергеевича Пушкина сложилась нездоровая обстановка. В свете поэта и его жену любили и ненавидели одновременно. Наталья Николаевна поражала изяществом и красотой, Александр Сергеевич — талантом и взрывным характером. Но это приводило и к зависти, которая порождала сплетни, с удовольствием муссирующиеся в салонах и при дворе.
Не давали покоя Пушкину и долги, которые росли с каждым днём: четверо детей, младшая из которых, Наталья, появилась в мае 1936 года, требовали значительных вложений, к тому же и положение поэта требовало жизни на широкую ногу.
Завистники находились и в литературе: издатели Булгарин и Сенковский не стеснялись в своих журналах критиковать Пушкина за «некачественность» его последних произведений. Мол, поэт уже не тот, исписался. Находились и те, кто рылся в его биографии, вытаскивая сомнительные «факты».
Весной умирает мать Александра Сергеевича. И хотя на протяжении всей жизни отношения между ними не складывались, в конце концов они всё же помирились, и поэт тяжело переживал уход родного человека.
Тем не менее летом Пушкин создаёт последний цикл стихотворений, в котором обращается к христианству. В течение года выпускает четыре тома альманаха «Современник», где анонимно печатает несколько своих статей на религиозную тематику.
А 4 ноября поэт получает анонимный «диплом рогоносца», в котором сделаны недвусмысленные намёки на связь его жены с императором Николаем. Исследователи жизни Александра Сергеевича предполагают, что именно тогда Наталья Николаевна рассказала ему о назойливых ухаживаниях Дантеса, показала переписку с ним, созналась в том, что принимала его знаки внимания, но при этом физически осталась верна супругу. Пушкин поверил раскаянию жены: «Будь спокойна, ты ни в чём не виновата».
«Пушкин с женой на придворном балу перед зеркалом». Картина Н.П. Ульянова. «Пушкин с женой на придворном балу перед зеркалом». Картина Н.П. Ульянова.Не стоит думать о наивности поэта. Он прекрасно понимал, что женат на одной из самых красивых женщин Петербурга, и не замечать её склонности к кокетству никак не мог. В его письмах к Наталье Николаевне не раз встречаются упрёки в том, что она слишком кокетлива. Тем не менее ни в одном из них нет упоминаний о Дантесе. Похоже, Пушкин действительно не знал о существовании их связи, пусть и платонической, либо не воспринимал её всерьёз.
Когда же поэт наконец всё понял, вызов на дуэль последовал немедленно. Александр Сергеевич был уверен, что автором анонимного пасквиля является голландский посланник Геккерн, приёмный отец Дантеса. Однако, как покажет время и кропотливая работа историков и литературоведов, он ошибался.
Но вызов уже был отправлен. К тому же, по словам самого Пушкина, он не мог обидеться на анонимку — он бросил вызов оскорбившему его семью Дантесу. «Диплом рогоносца» стал лишь поводом для вскрытия более серьёзной проблемы. А причиной дуэли послужила настойчивая страсть кавалергарда к жене поэта.
Барон Геккерн понимал, что возникшую ситуацию нужно немедленно разрулить, иначе она грозит крахом карьеры и для него, иностранного дипломата, и для пасынка. А ведь именно за чинами и деньгами оба заграничных гостя приехали в Россию.
Барон Геккерн. Барон Геккерн.Он упрашивает Пушкина отложить поединок на две недели. Поэт соглашается, и за это время Геккерн, судя по всему, проводит конкретную воспитательную беседу с пасынком, а по совместительству, с большой вероятностью, любовником. И Дантес делает предложение старшей сестре Натальи Николаевны Екатерине. Обществу ситуация объясняется достаточно просто: якобы Дантес всё это время был влюблён в Екатерину и к жене поэта «подкатывал» лишь для того, чтобы почаще бывать рядом с Гончаровыми и любоваться предметом своих тайных вожделений.
Однако, даже несмотря на свадьбу кавалергарда со старшей Гончаровой, в обществе продолжают обсуждать отношения Дантеса и Натальи Николаевны. Но вот друзей Пушкина, которые всячески старались не допустить дуэли, этот брак успокоил. Вероятно, они решили, что поэт забыл прошлые обиды, а даже если и не забыл, то с родственником драться не станет.
Но Александр Сергеевич не забыл. Почувствовав, что внимание друзей ослабело и они его уже не сильно контролируют, он отправляет Геккернам письмо, в котором грубо и недвусмысленно выражает своё к ним отношение. Голландский дипломат и тут пытается выкрутиться и не допустить поединка: он советуется со знатоками дуэльного кодекса и прочих традиций поведения, но ответ однозначен — в данной ситуации Геккерны должны вызвать Пушкина на дуэль.
Пушкин, Натали и Дантес. Художник В.А. Устинов. Пушкин, Натали и Дантес. Художник В.А. Устинов.Несмотря на усилия Луи Геккерна, друзей поэта и даже императора две горячие головы — Пушкин и Дантес, — будто подталкиваемые неведомой силой, идут навстречу друг другу. Можно ли этой неведомой силой считать стремление покончить с противником? Со стороны поэта, вероятнее всего, да. А вот желание Дантеса вполне могло быть подкреплено извне. Очень похоже, что страсть француза к Наталье Пушкиной умело использовал кто-то третий. Складывается впечатление, что этих двух людей целенаправленно подводили к конфликту, и едва он затихал, находились причины для его возобновления.
Читайте также: