Песнь об ахилле цитаты
Обновлено: 22.12.2024
Повисла тишина. Еда и питье стояли праздно, и ни один из двоих не прикоснулся к ним. Через тунику я заметил, как проступили у Ахилла ребра.
Взгляд Приама упал на другое мертвое тело, мое, лежащее на ложе. Несколько мгновений он колебался. - Это. твой друг?
- Филтатос, - резко ответил Ахилл. Возлюбленный. - Лучший из людей, и зверски убит он был твоим сыном.
Следующая цитата
Глаза у него были коричневато-зелеными, лесными, и золотые искры в них были видны даже в сумерках.
Во сне он был совсем другим, красивым, но холодным, точно лунный свет. Мне даже захотелось, чтобы он проснулся, – увидеть, как к нему возвращается жизнь.
Не стоит отдавать без боя то, чего ты достиг сегодня.
Гордость нас только украшала, наши герои никогда не были скромными.
Людям надлежит помогать друг другу в горести, даже если они враги.
Их слишком много, – отвечал он. – Пусть лучше они все помнят меня.
Но слава – странная штука. К одним она приходит после смерти, другие же, умерев, исчезают из людской памяти. Одно поколение восхваляет то, что будет ненавистно другому.
И это, наверное, и было непривычнее всего – отныне он ими командовал. Он должен будет узнать все: все имена, все доспехи, все истории. Он больше не принадлежит мне одному.
Я лежал, стараясь не думать об уходящих минутах. Еще вчера у нас их было в изобилии. А теперь каждая – капля из кровоточащего сердца.
Следующая цитата
Он сметает наступающих троянцев, крушит лица и груди, метит их искрами своей ярости. Не успевают их тела упасть, как он уже несется дальше. Поредевшая после десяти лет войны трава пьет густую кровь царевичей и царей.
Брисеида стоит на коленях у моего тела. Она принесла воду, холстину и теперь смывает с меня кровь и грязь. Руки у нее нежные, будто она обмывает младенца, а не покойника. Ахилл откидывает полог, их взгляды встречаются над моим телом. – Отойди от него, – говорит он. – Я почти закончила. Не подобает ему лежать в грязи. – Убери от него руки. Взгляд у нее пронзительный от слез. – Думаешь, ты один его любил? – Пошла вон. Вон! – После смерти ты печешься о нем больше, чем при жизни. – Боль в ее голосе прорывается горечью. – Как ты мог отпустить его? Ты же знал, что он не умеет сражаться! Ахилл кричит, швыряет блюдо, оно разлетается на мелкие осколки. – Вон! Но Брисеида не отступается: – Убей меня! Этим ты его не оживишь. Он стоил десяти таких воинов, как ты. Десяти! А ты послал его на смерть! Крик, который у него вырывается, нельзя назвать человеческим: – Я пытался его удержать! Я велел ему оставаться на берегу! – Нет, ты вынудил его туда пойти! – Брисеида делает шаг в его сторону. – Он отправился сражаться, чтобы спасти тебя и твою драгоценную честь. Потому что не мог видеть, как ты страдаешь! Ахилл закрывает лицо руками. Но она и не думает жалеть его. – Ты никогда не был его достоин. Не знаю, почему он вообще тебя любил. Ты думаешь только о себе! Их взгляды встречаются. Ей страшно, но она не сдается: – Надеюсь, Гектор тебя прикончит. Он хрипло выдыхает: – Думаешь, мне этого не хочется?
Ахилл рыдает. Он прижимает меня к себе, он отказывается от еды, он не произносит ни единого слова – кроме моего имени. Я вижу его лицо будто бы сквозь воду, как рыба видит солнце. У него текут слезы, но я не могу их ему утереть. Такова теперь моя стихия, полужизнь непогребенного духа.
Он видит все обрывками. Воины идут по берегу, по направлению к стану. Одиссей, прихрамывая, шагает рядом с остальными царями. У Менелая что-то в руках. Свешивается перепачканная травой нога. Из-под сделанного наспех погребального покрова торчат спутанные локоны. Благословен будь этот лед внутри. Он держится еще считанные секунды. И затем – его оглушает. Он хватается за меч, чтобы перерезать себе горло. И только наткнувшись на пустоту, вспоминает, что отдал меч мне. Антилох хватает его за руки, и все начинают говорить разом. Но он видит лишь обагренный кровью покров. С ревом он отталкивает Антилоха, сшибает с ног Менелая. Падает на тело. Осознание подступает к горлу, душит. Наружу пробивается, вырывается крик. За ним – еще один, и еще. Он хватается за голову, рвет на себе волосы. Золотые пряди падают на окровавленный труп. Патрокл, говорит он, Патрокл. Патрокл. Снова, снова и снова, пока от имени не остается один лишь звук. Где-то там Одиссей, опустившись на колени, упрашивает его что-то съесть, выпить. Его охватывает рдяное, бешеное исступление, и он чуть не убивает Одиссея на месте. Но для этого ему пришлось бы выпустить из рук меня. А он не может. Он прижимает меня к себе так крепко, что я чувствую слабое биение его сердца, будто трепет крылышек мотылька. Последние обрывки духа – эхо – еще липнут к моему телу. И это пытка.
Копье, которого я не замечаю, настигает меня сзади. Пронзает спину, проникает в полость под ребрами. Я спотыкаюсь, но сила удара, ужас рвущей меня боли и жгучее оледенение в животе несут меня дальше. Я чувствую рывок, копье падает. По озябшей коже хлещут струи горячей крови. Кажется, я кричу. Лица троянцев расплываются, я падаю. Кровь течет по пальцам, капает на траву. Толпа расступается, и я вижу идущего ко мне воина. Он словно бы нисходит ко мне, надвигается на меня откуда-то издалека, а я – будто бы лежу на дне глубокой пропасти. Я знаю его. Бедра как резные перекладины храма, суровый, нахмуренный лоб. Он не глядит на окружающих его мужей, он шагает так, словно кроме него на поле брани никого нет. Он идет, чтобы убить меня. Гектор. Я только хватаю ртом воздух, и каждый вдох – словно заново открывшаяся рана. Кровь стучит в ушах, и таким же грохотом отдаются во мне воспоминания. Он не может меня убить. Ему нельзя меня убивать. Тогда Ахилл не оставит его в живых. А Гектор должен жить, всегда, ему нельзя умирать, даже когда он состарится, даже когда одряхлеет так, что кости будут перекатываться у него под кожей будто россыпь камешков в ручье. Он должен жить, потому что его жизнь, думаю я, отползая, цепляясь пальцами за траву, – последняя плотина, сдерживающая поток крови Ахилла. Я в отчаянии поворачиваюсь к столпившимся вокруг воинам, хватаю их за ноги. Пожалуйста, хриплю я. Пожалуйста. Но они не глядят на меня, они смотрят на своего царевича, на старшего сына Приама, на его безжалостный ход. Я запрокидываю голову и вижу, что он уже рядом, уже занес руку с копьем. Я слышу только, как вздымаются и опадают мои легкие, только шум воздуха, который грудь набирает и выталкивает из себя. Копье нависает надо мной, накреняется будто кувшин. И затем – летит вниз, проливается в меня ярким серебром. Нет! Мои руки взлетают в воздух, будто перепуганные птицы, пытаясь отразить неумолимое движение копья к животу. Но против силы Гектора я слаб как младенец, и мои ладони сдаются, опадают красными лентами. Наконечник опаляет меня такой болью, что я перестаю дышать, и по всему животу, вскипая, разливается агония. Моя голова вновь ударяется о землю, и последнее, что я вижу, – склонившегося надо мной Гектора, который с серьезным видом проворачивает во мне наконечник, будто помешивает еду в котле. Последнее, что успеваю подумать: Ахилл
Сквозь мутный туман ужаса я вижу воина, который целится копьем мне в лицо. Но я каким-то чудом успеваю пригнуться, и копье пролетает у меня над головой, взъерошив мне волосы, будто дыхание возлюбленного. Копье летит мне в колени, чтобы меня подрезать. Я перепрыгиваю через него, поражаясь тому, что еще жив. Еще никогда в жизни я не бегал так быстро.
Я взмахнул рукой, и Автомедон развернул лошадей по дуге, подхлестнул их – вперед! Мы обогнали бегущих троянцев, развернулись и перегородили им путь. Мои копья летели, летели в цель, вспарывая животы и глотки, легкие и сердца. Я – без устали, безошибочно, минуя пряжки и бронзу, – разрываю плоть, которая красно льется, будто лопнувший бурдюк с вином. Я столько времени провел в белом шатре, что знаю теперь все до единой слабости человеческого тела. Это так просто.
Скажи мне, – спрашивает Одиссей, – отчего Гектор еще жив? – Он вскидывает руку. – Сам я не ищу ответа, лишь повторяю то, о чем желают знать все воины. За минувшие десять лет ты мог убить его тысячу раз. Но не убил. Поневоле начнешь удивляться. В его голосе, однако, нет никакого удивления. И эту часть пророчества он знает. Я рад, что с ним пришел один Аякс, который не поймет этого разговора. – Ты выгадал себе десять лет жизни, и я рад за тебя. Но остальным… – он криво усмехается, – остальным приходится ждать, пока ты живешь в свое удовольствие. Это ты, Ахилл, держишь нас здесь. Ты стоял перед выбором – и выбор свой сделал. Так не отказывайся от него теперь. Мы глядим на него во все глаза. Но он еще не все сказал. – До сих пор тебе неплохо удавалось избегать судьбы. Но ты не можешь избегать ее вечно. Боги тебе этого не позволят. – Он делает паузу, чтобы мы расслышали каждое его слово. – Нить все равно спрядут, хочешь ты этого или нет. Говорю тебе как друг, лучше встретить судьбу самому, лучше, чтобы она шла за тобою, а не ты – за ней.
Ее безопасность в обмен на мою честь. Доволен торгом? – В предательстве друзей чести нет. – Странно, – говорит он, – что это ты заговорил о предательстве. В его словах больше боли, чем я – почти – могу вынести. Я заставляю себя думать о Брисеиде. – Другого выхода не было. – Ты предпочел ее, – говорит он. – Мне. – Твоей гордости. Слово, которое я выбрал для этого, – ὕβρις. Наше слово для высокомерия, что задевает звезды, для злобы и безобразной, неистовой ярости, столь присущей богам. Он сжимает кулаки. Вот теперь, наверное, набросится. – Моя жизнь – это моя честь, – говорит он. Он хрипло дышит. – Это все, что у меня есть. Я долго не проживу. И людская память – это все, на что я могу надеяться. – Он сглатывает, с трудом. – Ты сам это знаешь. И ты хочешь, чтобы Агамемнон порушил все это? Хочешь помочь ему все у меня отобрать? – Нет, – отвечаю я. – Но я хочу, чтобы память была достойна тебя. Я хочу, чтобы ты был собой, а не тираном, которого все помнят только из-за его жестокости. Отплатить Агамемнону можно и по-другому. И мы ему отплатим. Клянусь, я тебе помогу. Но не так. Никакая слава не стоит того, что ты сделал сегодня.
Волосы у Менелая были ослепительно рыжими, цвета раскаленной в горниле бронзы. Сильное тело ярилось мускулами, самой жизнью. Он привез богатый дар, прекрасно выкрашенную ткань. – Хоть дева и не нуждается в украшениях, – улыбаясь, прибавил он. Красиво сказал. Я жалел, что не умею выражаться так же остроумно.
Следующая цитата
– Я не смогла подарить ему божественной жизни, – говорит она.
Голос у нее хриплый, отяжелевший от горя.
Но ты подарила ему жизнь.
Она долго не отвечает, просто сидит, и в глазах ее сияют последние блики умирающего солнца.
– Все, – говорит она.
Сначала я ничего не понимаю. Но затем вижу гробницу и надпись, которую она сделала на камне.
АХИЛЛ – написано на нем. А рядом – ПАТРОКЛ.
– Иди, – говорит она. – Он ждет тебя.
diana цитирует 2 месяца назадОн сам собирает мой прах, хотя это обязанность женщин. Он ссыпает его в золотой фиал – самый красивый, какой нашелся в стане, – и оборачивается к глядящим на него ахейцам:
– Когда я умру, смешайте наш прах и похороните нас вместе.
diana цитирует 2 месяца назад– Назови хотя бы одного героя, который был бы счастлив.
Я задумался. Геракл сошел с ума и убил всю свою семью; Тесей потерял невесту и отца; детей Ясона и его новую жену убила жена старая; Беллерофонт поразил Химеру, но стал калекой, свалившись с Пегаса.
– Вот и не назовешь.
– Знаю. Тебе ни за что не дадут быть и великим, и счастливым. – Он вскинул бровь. – Хочешь секрет?
– Хочу. – Таким я его любил.
– Я буду первым. – Он взял меня за руку, приложил свою ладонь к моей. – Обещаешь?
Читайте также: