Отец сергий булгаков цитаты

Обновлено: 22.12.2024

Сегодня глянула в лицо мне смерть – от раковой опухоли голосовых связок, или же операция, тоже с смертной опасностью или неизбежной немотой. Я смиренно и покорно, даже спокойно принимаю волю Божию. Не смею сказать: «желание имей разлучитися и со Христом быти» 1 , но и светло встречаю загробную жизнь. Только разлука с живыми и их судьба заставляет сжиматься моё сердце, но верю Господу, владеющему жизнью и смертью, что он их не оставит. Стараюсь обдумать, как и с кем надо примириться, кого утешить и обласкать, что сделать. Стараюсь всех вспомнить и никого не забыть. Да пошлёт Господь святого Своего Ангела. Когда-то умирал я духовно в дни своего рукоположения, а теперь, умирая телесно, хотел бы умириться и всех возлюбить. И, конечно, сердце моё истлевает от люта и от сознания всех своих бесчисленных вин пред моим святым ангелом Неличкой 2 и о детях своих. Слава Богу за всё!

11.III.1940

Прошёл год с посещения Божия. Волею Божией я остался жить, хотя и покалеченным, без голоса и слабосильным. Вижу в прошедшем величайшую милость Божию, богатство, сокровище духовное, данное мне в испытаниях Божиих и приближении смерти. Трепетно вспоминаю, как о каком-то неотмирном блаженстве, об этих страданиях и их откровениях, о милостях Божиих, мне посылаемых, о чудесах, в которых так и живу, их недостойный. Но одно меня страшит и томит: как мне сохранить и умножить их богатство, ибо его и нельзя сохранить, не умножая? Как мне сохранить эту благодать доживания, в которой бы оставалось открыто окно в вечность, въяве бы благодать смерти и её откровение, вместе с любовью к жизни и радостью её, которая мне не изменяет? Как удержать живую память о прошедшем как о происходящем? Как удержать себя от обмирщения, от забвения самого дорогого и важного в жизни, это – благодатного лика смерти? Если мне суждено ещё долго жить, то не сделаюсь ли я, как делаюсь уже, жертвой забвения, поглощения временем? Но нет, прочь этот малодушный и маловерный вопрос! Разве мало было тех чудесных явлений милости Божией, памяти Божией? И ради чего, ради какой чечевичной похлёбки должен ты продать своё сокровище, да и что у тебя теперь осталось, какая приманка может дать тебе жизнь? Господи, помоги мне пронести до конца то, что ты явил мне тогда! И да будет воля Твоя! Не искать своего пути, но отдаться Твоему всецело.

1/14 января 1941 г.

Господь судил мне ещё жить, уже почти два года миновало с той поры, когда я был призван под лицо смерти, увидал её лик и трепетно склонился пред ним. И казалось тогда, что время уже коротко, и прочее время живота быстро приведёт к христианской его кончине. Однако было не так. Господь вернул меня к жизни и в жизнь, хотя и получеловеком, полукалекой. Но и таким я должен был погрузиться во все заботы и ответственность в жизни за близких и за своё дело в ней, в это страшное, роковое мировой войны и всех связанных с ней потрясений, и всё это изо дня в день меня обмирщало и обмирщает. Нечто, которое открылось мне в дни умирания, теперь закрылось, оно хранится лишь в памяти, как светлое святое воспоминание, но не как живая, живущая для меня действительность. Правда, я остался как бы в полужизни, приподнявшись над землёй, хотя и от неё не оторвавшись. Мне трудно было бы заключить в этой полуоторванности, какова здесь мера внешнего паралича истории, связанного с войной, и моим полуинвалидным, телесно ослабленным, хотя и работоспособным ещё – из последних сил – состоянием, а какова мера того действительного отрыва от земного бытия, который во мне произошёл. Только все краски поблёкли и цвета потускнели. Это есть моя греховная слабость и вялость, но вместе и неодолимая человеческая немощь. Заботы обсушили и не отступают, я слабосилен преодолевать их верой и упованием, хотя и Господь в милосердии Своём дал мне литургисать и даже пасти малое, но дорогое мне стадо. Уповаю, что во мне остаётся до конца дней моих эта некая свобода от мира, которая даётся смертным от него отрывом, жизнь смертью и даже за смертью, хотя бы в самой слабой мере. Это – моя радость и благодать. Моя жизнь есть внутренно и существенно в этом смысле доживание. Я свободен (или же так только мнится мне) от смерти, она обращена ко мне светом и радостью запредельного мира. Я недостоин этой радости, ибо живу, как и жил, в грехе, пуста и холодна моя молитва, пусто богословие, холодно сердце. Я приемлю мыслью гнев Божий на жизнь мою, которую я даже и мало вспоминаю в покаянии, я имею страх Божий. И, однако, он не страшит меня в смерти. Любовь побеждает страх. Не страшно, но радостно.

В доживании у меня нет уже новых задач неразрешённых и даже несовершённых, на это у меня нет даже сил и жизненного порыва, – остаётся лишь «прочее» лето живота, какое-то подведение итогов, доделывание уже сделанного. Для нового нет уже и остроты мысли, ослаблена память, самого себя повторяю лишь. Однако всё же кое-что доделываю или просто делаю посильное, но творческое, но, мне кажется, кому-нибудь нужное или пригодное – например, проповеди. Но что ещё остаётся верным и ответственным и для «прочего лета живота», даже именно в нём и для него, если уж Господь судил так доживать жизнь, – это сохранить и творчески подтвердить те вдохновения и озарения, которым была посвящена моя жизнь, небоязненно и дерзновенно их исповедовать пред лицом смерти, в смерти самой, понести всё это на суд Божий вместе с собой самим. Это есть дело, ещё остающееся для меня в жизни, ещё – «прочее» лето живота. Я чувствую долг и призвание исповедовать свою веру и передать её свиток в другие руки.

Однако так я сужу, ещё находясь в плане жизни, а силы отходят, и всё чаще приходит мысль о приближающейся смерти. И в сущности меня самого к жизни привязывает только забота о семье, судьба Нели, если ей суждено меня пережить, а не наоборот, и неустроенность Серёжи. 3 Но да будет Его святая воля.

Сам я внутренно как бы не «интересуюсь» временем конца и не вопрошаю о его часе. Это не значит, конечно, что я чувствую себя для него готовым и созревшим, – совершенно наоборот: не зрел и не готов, как и всегда, но согласен принять кончину, когда Господь пошлёт ангела смерти, когда только будет на то Его святая воля. О сем не вопрошаю. Но потому смиренно приемлю, что и этот год может стать и последним, может быть и будет, даже не один, и Господь восхощет испытать мою веру злостраданием. Ибо люта смерть грешника. 4 Однако и здесь стою в уповании своём: страшно и тягостно умирание само, которое я изведал, но светла и радостна смерть, как новая жизнь, новое рождение.

Слава Богу за вся и во всём.

7/20.III.41

Сегодня исполнилось два года со дня моей первой операции. Какие благодарные и благодатные воспоминания обо всём, бывшем со мною тогда, и обо всех, кто были около меня, начиная со своих, сколько любви я видел. И этот Эр – артист, очаровательный в деловитой простоте и сдержанности! И какая великая милость Божия была мне эта болезнь, хотя я по свинству своему её недостоин. Как бы я жил без неё, без этого опыта умирания, без этого уродства, в самодовольстве, в самолюбовании и в трусливом угасании. Мысленно продолжая эту линию жизни, которая тогда уже обозначилась, вижу в ней быстротечно нарастающий страх смерти, продолжающуюся позу, вообще неблаголепное угасание. Но Господь простёр свою милующую руку и поразил. и удар этот внёс спасительный перерыв в жизни и освобождение из стеклянной клетки зеркальной. Я познал смерть, я оторвался от пути жизни и живу – доживаю – между, между жизнью и смертью, дыша уже нездешним воздухом. Но страшусь: чем дальше, тем больше недостоин я данного мне дара, обмирщаюсь, забываю незабвенное, доколе не грянет новый удар Божия гнева. Но уведал любящую и милующую руку Божию, и уже не страшусь, но отдаю себя, вверяю милосердной деснице Господней. Слава Тебе, Боже, слава Тебе.

24.V. / 6.VI.41

Приближается 23-я годовщина моего рукоположения, священный срок самого важного события жизни. С бесконечным благодарением Господу и неумирающим трепетом душевно переживал я это приближение: «яко ангел Господа есмь». кажется, всё сильнее, чем могла кичливо услаждаться душа в священстве: возможность позы, голос, слово, всё отнято, кроме самого главного: возможности в убожестве освящать Святые Дары, и я блажен этим, и не меньше, а больше, чем был блажен в расцвете своего священства. Стояние перед престолом Господним от меня не отнято, хотя было время, когда казалось, что уже было отнято, и я познал это испытание. Может быть, познаю его и ещё – не только через болезнь, если такова будет Господняя воля, но и чрез человеческое произволение, чрез запрещение, угрозу которого никогда не забываю. Но не страшусь: Господь даёт, Он и берёт, если Ему угодно. Вспоминаю, каким юношей я себя чувствовал во дни рукоположения своего, на 47 году жизни, после голода и болезни. Но и ныне калекой, на 70-м году, чувствую я себя юным духовно, хотя и в умирании как-то органически входящим в мою жизнь. И это-то даёт ей светлую закатную радость. Слава Тебе!

9 / 22.VII.1941

Приближается день моего 70-летия. Это – год скоропостижной кончины моего отца 5 , и возможно, год и моей собственной смерти. Я со спокойствием думаю об этом и приемлю к себе волю Божию, если она такова. Увы! За эти два года, которые отделяют меня от последнего приближения смерти, я почти совершенно утерял её благодать и снова сделался тупым и безответственным. Так я возблагодарил Господа за явленные мне Его дары, за Его откровение о смерти, которую встречаю так, как будто никогда не умирал, не знал благодатного её опыта. Господи, прости мне и помоги. Меня снова захватила жизнь, которой я не отрицаюсь и люблю и хочу в ней участвовать последними остающимися у меня силами жизни, – этому не противоречит дар благодарного ведения смерти. Но я не только отдаюся жизни, но и погружаюсь в неё, запутываюсь в ней последними остатками к тому возможностей. У меня остаётся вдохновение жизни, но почти утрачено вдохновение смерти, хотя телесно я уже наполовину принадлежу ей. Когда я думаю о смерти – а я всё-таки никогда не перестаю о ней думать, – во мне поднимается тревога и забота об оставляемых мною близких, их судьба связана со мной и остаётся неустроена, темна и страшна, как я греховно иногда думаю о ней по маловерию своему. Я и до сих пор умею только или забывать о них, забываясь в жизни, или же страшиться о них, вместо того чтобы молитвенно предавать её Господу. Но теперь поднялось в жизни столь великое и страшное, что в этом тонет и моя собственная жизнь, и мои личные судьбы в лице моих близких и дорогих. Это война мировая, сначала западная, а теперь восточная, в которой взвешиваются судьбы моей родины, кровавый меч заносится над главой Матери. И пред этой бедой и опасностью я чувствую себя – почти всецело – лишь её сыном, забывая или отвлекаясь, или закрываясь от злодеев, захвативших над нею власть. Всё равно, я ей могу желать только спасения, победы, одоления, жить её судьбами, скорбеть её скорбью, радоваться её доблести. А дальше приходит и личное: там, в подвергающейся вражьим налётам Москве, друзья и сродники – соотечественники. Но прежде всего – мать – Россия. Я чувствую свою непригодность для неё, своё бессилие – будучи полутрупом, зачем я ей нужен, даже лишённый голоса? Но я люблю её, «принадлежу ей», отдаюсь ей, молюсь о ней, и неужели это всё недейственно, нереально? О, нет! Я знаю, что я – Россия, и она во мне, и так быть и жить я хочу. И хотя не пытаюсь гадать, увижу ли я опять свою родину – об этом даже мечтать не дерзаю и молиться не смею, – но знаю всем своим существом, что ныне приходит час её. И этот великий образ, эта тень становится сейчас между мною и вечностью, этим я прикрепляюсь ещё здесь, по ею сторону смерти. До этого я так не принадлежал и не отдавался жизни, как теперь в эти дни роковые. Я не противляюсь воле Божией и всегда готовлюсь принять ангела смерти, ею посланного, но мысли мои, сердце моё обращены сюда, к ней, к моему Иерусалиму земному, которого не забываю и не могу забыть, даже уходя от него, даже умирая. Я оскудел духовно, я знаю и сознаю это, потому что зажил и после последней моей смерти, когда казалось, так радостно, и торжественно, и полно окончилась жизнь, новою жизнью. Наступила снова – уж не знаю, какой раз это со мной происходит – новая свежесть жизни, новая юность, которая приносит своё вдохновение, но относит куда-то в сторону от прямого и широкого пути к смерти, который ведёт и приведёт к неизбежному концу. Но я не могу уже отрицаться жизни, хотя и ясно знаю, что мне этой новой жизнью не жить. Словно я попал в новый вихрь жизни, её водоворот и пучину, её трагедию. Но в этом-то и заключается для меня сейчас её неотразимое притяжение и высший смысл. Снова перервалась мещанская комедия Запада и бездушное злодейство Востока, на небе появились воинства небесные с знамением. Жизнь стала полна и религиозна, Бог приблизился к земле в этих ужасах войны, исполненных, однако, и её величия. Я полон – хотя из своего старческого далёка – упоения от того духовного восторга пред тем, что воспомнил Господь народ свой и, в частности, мою родину. И поэтому в душе моей музыка смерти – моей вместе с мириадами смертей от войны – сливается в таинственную симфонию Апокалипсиса жизни – песнь торжествующей любви, прославляющую Бога и Его суд. Ему отдаю и своё ничтожество, и своё недостоинство, вместе с родиной, вместе с миром, не хочу жить своей личной судьбой и думать о ней и заниматься ею, хотя и буду судим своим собственным судом и за свою собственную жизнь. Но «воскресни, Боже: суди земли, яко ты царствуешь во веки. Аминь». 6

5/28.VII.1941

Да будет воля Твоя! Завтра исполняется 70-летие моей грешной жизни. Может быть, им открываются и врата смерти моей. Но не хочется даже думать о себе, когда мир горит, когда родина гибнет. О них хочется думать и молиться. Но да будет слава и благодарение Господу, даровавшему жизнь, всегда, ныне и присно и во веки веков!

14 / 27.IV.1942. Да будет воля твоя!

И ещё одна, уже третья, годовщина минула с тех дней, когда смерть ко мне приближалась. И теперь, чрез три года, она стала естественно ближе, чем тогда, но я-то стал от неё дальше, площе, земнее. Оскудевает душа, и теряется та близость того мира, которая тогда открывалась. У меня не явилось такой привязанности к этой жизни, которая бы порождала страх смерти или её неприятие. Я по-прежнему к ней не то что готов или её не боюсь (это, слава Богу, осталось по-прежнему), и у меня нет малодушного желания смерти из страха пред ужасами мирового 7 или усталости от него – я жизнь по-прежнему люблю и в ней утверждаюсь, но «доживание» принимает всё более острые и нередко уже гнетущие формы. Я потерял силу и вдохновение творчества (кроме кратких времён или даже моментов), а без этого жизнь пуста и тяжела. Но и в этом, бесспорно, отдаю себя на волю Божию. Самое тяжёлое и трудное для меня в моей жизни, также как пред лицом смерти, это мой грех перед моими самыми близкими, перед семьёй, которую я не умел духовно и всячески устроить, значит, было недостаточно у меня вдохновляющей любви. И к каждому члену семьи своя особая, неизбывная моя вина. Самая большая перед женой моей, которой я не дал радости и покоя, напротив, терзал её своею требовательностью, хотя ничего здесь не мог и не могу изменить, вина трагическая, а также и перед другими детьми, каждым по-своему.

Но я хочу – и выражаю это как своё завещание, чтобы быть похороненным в одной общей могиле вместе с женой, если только это будет исполнимо. 8

14 / 27.VII.1942

Приближается уже 71 година жизни моей, уже пережил я и отца своего (70 л.). Доживаю в такое страшное время в судьбах мира, родины, и окружающих, и даже лично близких, и только бесчувственность да изнеможения слабости оставляют меня в какой-то тусклости. Наступил – и всё более наступает тот самый апокалипсис, о котором столько говорилось и писалось, но как трудно жить им с полной душой, ответственно, сильно и победно пред лицом всего, всего. А это всё таково: катастрофа России, которая неизвестно как и главное – когда окончится, катастрофа Европы, а далее и всего мира, и, наконец, если ещё – увы! – ещё не катастрофа еврейства, [нрзб.] в нём жидовства, то во всяком случае всеевропейский еврейский погром, устраиваемый Аттилой. Вся историческая эпоха, вся мировая война стала под этот знак – с жидовством и о еврействе 9 . И эта война никого не оставляет равнодушным, но каждого затрагивает, потрясает – общечеловечески, лично, апокалиптически. А при этом остаётся тот же фон личной жизни, с её неустроенностью, с вечной тревогой о семье, о Серёже и его будущности, если есть какая-н[ибудь] будущность сейчас у кого бы то ни было и у нас. Всё темно и неизвестно, всё требует веры и преданности воле Божией во внешней её безответности, сумерки духа. И вот это-то самое греховное и печальное тогда, когда печаль есть уже грех, п[отому] ч[то] от нас требуется стоическая радость и религиозный amor fati 10 (как я и вижу в потрясающем образе пред собой). Я готовлю к выходу свою последнюю апокалиптическую книгу 11 , она вся об апокалиптической радости, о Будущем, но где же, где оно во мне самом, это будущее? Посильно ли мне оно духом в нём участвовать, сделать это не словом, но делом? Только одно могу исповедать: этого – и только этого – я хочу, живой веры в родину, в грядущее, видения и ведения Града Божия, грядущего на землю, «ей, гряди, Господе Иисусе». 12 Больше этого и важнее и нужнее этого ничего нет, и не может быть. И если Промыслу угодно было вверить мне в этот час истории эту истину, хотя я её недостоин и несу недостойно, то в смирении и благодарении Господу приемлю эту задачу. Для меня как-то как бы не существует не только тревожащая мысль, но как бы даже интерес к тому, сколько мне было ещё жить и не будет ли и этот год уже последним (это меня может по-человечески заботить единственно в отношении к семье и её обеспечению). Лишь бы дожить достойно с верой и ведением, победно пред лицом внешне всепобедной лжи и пошлости, неся в руках, вместе с другими, Евангелие Грядущего. Ей, гряди же, Господи Иисусе. Аминь.

В славянском тексте: Желание имый разрешитися и со Христом быти ( Флп.1:23 ). – Прим. ред.

Так в семье называли супругу о. Сергия – Елену Ивановну Булгакову, в девичестве Токмакову (1868–1945). – Прим. ред.

Следующая цитата

Они никогда не виделись, но во взгляде, которым они обменялись, они (особенно он) почувствовали, что они знают друг друга, понятны друг другу.

Добавил(а) Аноним 09.04.13

  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

— Знайте, что всё мне известно, но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь.
Он показал на сердце.

Следующая цитата

Господь посылает людей, Он дает встречи, Он указует пути. Нет ничего случайного в людских отношениях, люди созданы друг для друга. Молись за любящих тебя и друзей, молись за ненавидящих, молись за тех, кто сами о себе не молятся, отягченные и ослепленные. Ведь для всех нужна твоя молитва.

Добавила ulogin_vkontakte_19756171 18.03.20 в 15:42
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Похожие цитаты

То, что я делаю: я возвращаю в людскую жизнь приключение.

Добавила Без имени. 30.10.12
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Если талант есть, он найдёт своё применение в людском потреблении.

Добавил Nver 14.12.16
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Мы не зря молились. Вместе. И просили Бога спасти наш город. Наши молитвы услышаны. Бог спасёт Александрию, ведь он дал нам отвагу её отстоять.

Добавила Moon Rat 19.02.16
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

О, я божий человек и, прежде чем выйти на дорожку, молюсь господу. Прошу, чтобы он дал мне шанс продемонстрировать лучшее, на что я способен.

Добавила neuroRiter 13.08.16
  • Скопировать
  • Сообщить об ошибке

Жизнь… Была для него игрой… И он играл в неё… По своим собственным правилам. Он был загадкой для большинства… Но также и вдохновением для всех нас. Он дал нам свободу. Он дал нам силу. Он дал нам крылья. Он дал нам колёса. Спасибо тебе, Мальком Корлей… За то, что ты дал нам мечту, которая никогда не умрёт…

Следующая цитата

Русский религиозный философ, экономист. Один из наиболее значительных представителей православной мысли за рубежом, участник экуменического движения.

Биография

Сергей Николаевич Булгаков родился в г. Ливны Орловской губернии в семье священника.

В 1885 году окончил Ливенское духовное училище первым учеником, до 1888 года учился в Орловской духовной семинарии, где потерял веру. В 1890 году закончил Елецкую гимназию. Стал марксистом. В 1894 году окончил Московский университет.

Опубликовал в 1896 г. труд "О рынках при капиталистическом производстве", а в 1900 - "Капитал и земледелие" (2 тома). Магистр политической экономии (1901).

В 1901-1905 - преподаватель Киевского политехникума. Профессор политической экономии Киевского политехнического института. Приват-доцент Киевского университета.

В 1904 году совместно с Н. А. Бердяевым, редактировал журнал "Новый Путь", в 1905 году редактировал журнал "Вопросы жизни".

В 1906 году избран членом Второй Государственной Думы.

В 1906 - 1910 - профессор Московского Коммерческого института. Участвовал в сборнике "Вехи" (1909).

Доктор политической экономии (1912). Профессор Московского университета (1917).

Член Всероссийского Собора (1917-1918 гг.) от Таврической епархии, член Высшего Церковного Совета.

11 июня 1918 года рукоположен в сан священника епископом Волоколамским Феодором (Поздеевским). За принятие священного сана исключен из московского университета.

В июле 1918 года переехал в Крым. Профессор политэкономии и богословия Таврического университета в Симферополе. После разгрома войск генерала Врангеля - протоиерей Ялтинского собора.

1 января 1923 г. был выслан из России в Константинополь.

В 1923-1925 - профессор церковного права на Русском юридическом факультете в Праге. Основал в Праге "Братство святой Софии".

В 1925 г. переехал в Париж.

В 1925-1944 - профессор догматики, Ветхого Завета и христианской социологии Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. С 1931 г. - инспектор института, с 1940 по 1944 гг. - декан. Доктор церковных наук "гонорис кауза" (1943).

Видный участник экуменического движения. Вице-председатель Содружества святого Албания и преподобного Сергия. Руководитель Русского студенческого христианского движения (РСХД).

Скончался 13 июля 1944 г. в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Читайте также: