Наш маленький париж цитаты
Обновлено: 19.09.2024
26 февраля 1908 года только что принявший власть наказного атамана и начальника Кубанской области генерал Бабыч развернул «Кубанские областные ведомости» и позвал супругу: в казачьей газете густо лепились приветствия новому атаману.
Еще сравнительно недавно неожиданная весть разнеслась по Екатеринодару, вылетела на степной простор, подхватил ее там вольный ветер и помчал по станицам и хуторам. Наказным атаманом назначен наш казак, наш генерал Бабыч! Родной край, который отцы и деды устлали своими костьми, наконец-то попал в золотые руки. Прочь темнота! Так называемые «освободители» клонили к уничтожению казачества, к отобранию у него высочайше дарованных прав и преимуществ и, главное, земельных угодий; кроме того, все дело вели к истреблению чисто русских людей, в особенности тех, что принадлежали к патриотическим партиям и союзам. Много жизней напрасно загублено, много сирот и вдов несчастных оставлено, и да будет за это кровь убитых на них и на детях их!
«Бейте, стреляйте, грабьте кого хотите, только меня не троньте!» — думал запуганный обыватель. А наглецы кричали: «Иду на вы!» И посылали грозные письма за своими грабительскими печатями. Невольно возникал вопрос: да где же твердость, где решимость власти? Когда же этому будет конец? И неслась молитва к богу о ниспослании родному краю человека умного, энергичного и добросовестного. Бог внял молитвам и горю людскому.
Имя генерала Бабыча известно всем от мала до велика. Не ко двору пришелся он «освободителям». Знают они его хорошо по 1905 году. Уже тогда они присылали ему смертный приговор. «Страха не страшусь, смерти не боюсь, лягу за царя, за Русь!» — наверное, так сказал генерал Бабыч, прочитав себе гнусный приговор.
Гой вы, други верные, кубанские! Собирайтесь в круг да послушайте: грозит подлый ворог кошевому нашему атаману. Соберитесь-ка все на полный сход, обсудите все да сплотитесь и подайте громкий клич!
«С нами бог! Не выдадим свого родного, долгожданного атамана генерала Михаила Павловича Бабыча!»
Генерал Бабыч возвращался из Карса с поста военного губернатора 25 февраля.
Город для встречи атамана нанял в дополнение к казенным экипажам еще двадцать пять лихачей, чтобы всех особ привезти и отвезти на место. Извозчик Терешка всю ночь гонял фаэтон с гуляками; к рассвету лошади и он сам притомились. Поспевай теперь на вокзал к приходу поезда. Мучить лошадей и почти ничего не получить за это от городской управы! Но извозчичий староста при каверзном случае поблажки не даст. Терешка ни одного крупного события в Екатеринодаре не пропустил. Будет что порассказать на старости лет, а нынче за борщом домашним. Как и всякий обыватель, приглядит он, во что одеты жена генерала Софья, его маленькие дочки — да и его ли? Жена-то моложе на двадцать лет, и недаром, видно, ездит за ними по свету высокий красивый черкес Батыр-Бек Шарданов.
Никто ничего не знал до той самой минуты, когда конные казаки и экипажи протянулись по улицам длинным хвостом и спустя час скопились у Александро-Невского собора, куда Бабыч вышел на молитву. Ни один лавочник, ни один приезжий станичник не выпустили из своей головы думки о личных делах. Мало ли что! — там кто-то вступает на пост, сегодня кого-то славят, завтра пышно хоронят, послезавтра чью-то особу встречают. И таким безразличным, как бы себе на уме, выглядел бы город в утро появления наказного атамана, если бы не звон колоколов екатеринодарских.
Первое чувство было испуганное: что это? По какому случаю? Какой праздник? Не война ли? Не в честь ли открытия святых мощей? А может, великий пожар? Тем, кто не спал, вспомнилось, что в три часа ночи по небу пролетел огненный шар, осветил на мгновение крыши и степь и, прочеркнув след, упал на западе.
Но слишком торжественным и радостным был заглушающий все на свете звон.
То ж с Черноморской станции повезли на Соборную площадь нового наказного атамана. То ж казаки почуяли свой час.
И опять стало тихо и просто. У дворца ответственные чины штаба пожелали генералу благополучия и с облегчением разъехались по домам. Только старый казак Лука Костогрыз топтался у крыльца и рассказывал молодой охране, как воевал он еще в отряде отца Бабыча и какие чудеса были на Кубани при черноморских атаманах.
— Пошли нам господи, шо было в старину,— крестился он.
Бабыч, переросший на царской службе корявую самостийность, вступал на должность наказного атамана все же с гордостью, мысленно присовокуплял себя к списку чисто кубанских вождей и, может, оттого не чувствовал бремени своих шестидесяти четырех лет. По привычке, усвоенной от отца-генерала, он на рассвете произносил короткую просьбу-молитву, затем писал ее карандашом на листочке: «Господи, даруй добрый день!» Так было и нынче. Теперь уже, наверное, никуда не выгонит его с родной Кубани воинский долг,— хватит, потер конские седла, пожил в казенных домах, покозырял начальству. Теперь он у себя в курене, выше его только наместник, государь и его двор. Когда въезжал через Царские врата в город, потом выходил с насекой под восклицания военных из храма, думал: здесь много товарищей и родни. И первым делом проведал он могилы отца и матери.
Окна двухэтажного дворца у начала Бурсаковской улицы глядели в спину бронзовой императрицы Екатерины, милостиво державшей дарственную грамоту на землю и окруженной снизу слепыми бандуристами с поводырем и первым кошевым начальством. Екатеринодар подражал Петербургу. А сам городок еще маленький, чуть перегнавший застройкой черноморские станицы. Во времена молодости Бабыча на Красной ловили карасей. Но столица! — сюда все стекается. И отныне все будет стекаться к нему, атаману, во дворец.
Да, теперь он самовластный господин. В детстве, когда по станицам только и говорили о деревянном соборе с сорока куренями вокруг него, он приехал с отцом в Екатеринодар и не спал целую ночь: здесь живет наказный атаман! здесь крепость! Ночью случилась тревога. По ту сторону Кубани пробрались черкесы, и на Байдачном кордоне стреляли из пушек. В церкви маленький Бабыч любовался певчими, хлопцами, шедшими вереницей, по два в ряду, в красных мундирах с позументами и с откидными красными рукавами. Вот бы туда!
Нынче он вселился в двухэтажный дворец, а тогда атаман жил в беленьком, чистеньком домике с большими окнами и зеленою крышей. По атаманскому дворику переступал журавль, за ним павлин с самкою. Тучи куликов, уток вспархивали с болота неподалеку. Гоготали дикие гуси. Даже в начале Красной улицы блестело болото с лягушками. И на любой улице было так же. Кругом колодцы с журавлями и громадные дубы, акации. Разве это город? Переваливается воз с сеном, а наверху такой же мальчик, как он. Где тот мальчик? А у него в руках атаманская насека и булава. Думал ли, когда спал, бывало, в родной Ново-величковской на свежей траве, покрытой веретьем? Значит, судьба.
«Господи,— говорил он в тот день на молитве в храме,— не оставь казачество, прикрой нас своею десницей».
За голыми ветками дубов, кленов, акаций клонилось бледное солнце. Звонили без конца. Звонила жена брата Ивана, вдовы героев еще той, кавказской, войны, два-три генерала, приехавших из своих хуторков специально на церемонию, все глуховатые и хриплые.
Следующая цитата
Утром адъютант подал генералу кипу писем. Одно из них было грозное:
«Бабыч! Черносотенный генерал! Крутись не крутись — будешь убит. Мы тебя предупреждать письмами больше не будем, а явимся внезапно и отомстим за кровь наших товарищей. Заявлять о наших революционных требованиях, следовательно, будет некогда, а тебе устраивать засады из царских собак во всем Екатеринодаре невозможно. Пусть не думают наши враги, что аресты и т. п. нас обессилили. Жить в России под виселицей Николая последнего преступно. Екатеринодарская группа анархистов».
Из станицы Умайской выборные приготовили бумагу иную:
«. просить генерала Бабыча не отказать принять на себя звание почетного старика нашей станицы и разрешить нам иметь в присутствии нашего станичного правления его портрет».
Но письмо анархистов все заслонило перед ним, и он, зеленея, отвечал неизвестным: «Не запугаете. Правда света не боится, а ложь да клевета ищут безнаказанности в шайке. Долг свой выполню свято. Я давал присягу».
Успокоили его каракули веселого казака Луки Костогрыза:
«Слава героям, слава Кубани! Пишет тебе, Батько, репаный казак Лука, рад, шо ты сочетался с властью над нами, кубанцами, я две ночи не спал, думал, колы поедемо на охоту и какие я тебе еще геройские подвиги не досказал. А в саду своем стол накрою на тридцать персон и по запорожскому обычаю перекинем столько чарок, аж пока не затошнит. Кланяюсь до сырой земли».
Лука Минаевич Костогрыз почти тридцать лет прослужил в Петербурге в собственном Его Величества Конвое. Дважды по его просьбе спускали Костогрыза на льготу в войско и снова забирали назад. Ему шел семьдесят четвертый год, но был он еще «мужчина в соку», и как-то на день рождения его не смогла вытащить из ямы пара волов. Может, то люди побрехали за чаркой, а все поверили. Могучим, хоть и маленьким на вид, был он всю жизнь. Царям нравился шутливый казак; от Александра III удостоился Лука самых благодарственных слов: «Спасибо, Лука, за молодецкую службу. Ты, как нянюшка, смотришь за мною». В роковой для Александра II день (1 марта 1881 года) Луку взрывною волной сбросило с лошади и оглушило ему правое ухо. Стоял он на часах и в Гатчинском дворце Александра III, на крыльце Казанского собора в Петербурге, скакал рядом с фаэтоном в путешествии царя по Кавказу, сидел на запятках поезда императрицы, побывал и за границей. В 1896 году перед коронацией последнего государя умер в станице Пашковской сын, и Лука попросился домой насовсем — отрастить наконец-то оселедец и развести пчел. За всю историю конвоя ровных в службе нижних чинов насчиталось немало, но выше урядника никто не взбирался. Лука нисколечко не горевал. Зато на пирушках хвастался подписными часами с гербом да крохотным серебряным сундучком, пожалованным из царских рук. В сундук же большой бабка сложила его награды: знаки Георгия трех степеней, четыре золотые и серебряные медали «За усердие», пятнадцать орденов и медалей и знаков российских и иностранных и два шеврона. В Кубанском войске не было торжества и обеда, чтоб Лука не произносил свои то гордые, то потешные речи.
Еще будучи помощником начальника области, Бабыч забирал Луку Костогрыза на охоту в Красный лес. Никто на охоте не умел его так растрогать воспоминаниями о «старовыне», посмешить за ужином, как этот казак, единственный уже, наверно, на всей Кубани носивший на голове оселедец (толстый, словно девичья коса). По примеру запорожского кошевого панибратства допускал Бабыч в иные минуты шутливое обхождение на равных, даже позволял дымить в своей канцелярии заслуженным старикам. Редко, но, глядишь, всунется в дверь знакомая фигура в черкеске, растопырит руки как на базаре, выкликнет первое родное словцо, и тогда не жаль поломать ненадолго казенный распорядок дня.
— Слава героям, слава Кубани! — по заведенному местному обычаю приветствовал Костогрыз часовых на крыльце.— Пушки на меня наставили, так, думаете, не попаду к батьку кошевому? От, бисовы души, нема на вас славных черноморцев. Ей-ей, попаду. От не грех и побожиться. Да шоб я не видел ни родной старухи моей, ни детей, ни внуков, ни Пашковской, если не попаду! О так! Чи не пропустите? Батько у себя? Шо це у вас там пишут лисьими хвостами?
Металлический вензель «АН» на левой груди внушал часовым почтение. То был вензель в память 1 марта 1881 года.
Часы прозвонили двенадцать; Бабыч уже отпустил последнего просителя и сидел в кресле. Возле него услужливо выцветал с сантиметром Василий Попсуйшапка, обмерял голову атамана, заказавшего папаху из шкурки тибетского козла. Был Попсуйшапка донельзя разговорчивым человеком. За полчаса он посвятил генерала в те обывательские истории города, от которых Бабыч поневоле оторван начальственной высотой. Несмотря на донесения, на газеты, полные сплетен, жалобы станичников, многого, простейшего, не ведал Бабыч. Ах, служба. По улице Красной проезжал он в фаэтоне, на базарах не толкался, в станицах его оцепляло начальство. Давно потерял ту свободу, которая есть у любого нищего.
— Так я вам, ваше превосходительство, не досказал. Про Фосса. «Я Фо-осс! Фосс нигде не платит».
Где обедает, буфетчик недосчитается то столовой скатерти, то серебряных ложек. Да потом заключает контракт и едет по России читать лекции о своих похождениях. И теперь на Кубань пожаловал. Вчера в ресторане «Нью-Йорк» уложил в мешок сорок бильярдных шаров, а им до тысячи рублей цена, и как будто так и надо. Никакой пристав Цитович не справится с ним. Три чемодана оставил у носильщиков на Черноморской станции, а с тремя в город, но гостиницы не приняли, он назад. Сел в уголок в зале первого класса. Толпа зевак на него смотрела: сам Фосс! «Я,— говорит им,— ехал из Царицына, думал скрыться от дураков, а их, оказывается, и в Екатеринодаре в избытке». И сплюнул в сторону. А буфетчик уже к нему с бутылками кваса бежит! «Скажи им, — говорит, за созерцание моей особы я беру с каждого рыла по пятаку. »
— И откуда вы, молодой человек, все знаете? — спрашивал Бабыч Попсуйшапку с удивлением.
— Гм. Я ж тут живу. Кто с базара идет — к нам в мастерскую. И рассказывают. В «Кубанском курьере» писали, как наши, из черной сотни, ездили в Царское Село. Они прибыли, около часа ждали выхода государя, значит. Там камер-лакеи в золоченых ливреях разносят чай, кругом все блестит. И, пока ждали, вступили якобы в беседу с лакеями. Узнали, что государь часто бывает печальным. Никто ж держать язык за зубами не умеет.
— Офицерам связываться с газетными писаками незачем,— сказал Бабыч.— Я читаю «Кубанские областные ведомости». Та впустите его,— приказал Бабыч адъютанту,— а то будет кричать через дверь, у мастера от его шуток мерка из рук выпадет. Пустите, чего он пришел?
Через минуту в кабинет ступил сияющий Лука Костогрыз.
— От бисовы души! — как будто бы ругался он на охрану.— Заслонили нашего батьку пушками та саблями. А я уже не справлюсь. Колысь валял кучами, ну все! Нема силушки, батько. Ух, еле добрался до тебя, Михайло Павлович, заморился! Здравствуйте! — низко, театрально поклонился он.— Слава героям, слава Кубани. И вам тоже,— повернул голову к Василию Попсуйшапке, провел пальцем по длинным висячим усам.
Следующая цитата
Алексей Татаринов. Рецензия на роман Виктора Лихоносова «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж»
Рецензия на роман Виктора Лихоносова «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж»
Археологические раскопки древних пространств выявляют исторические слои, представляющие разные цивилизации. Они вырастают на предшествующих культурах, используют руины в качестве твердых платформ.
Роман Виктора Лихоносова позволяет жителю нашего города идти по знакомым улицам и с помощью текста стирать настоящее, наблюдая за чудесными трансформациями родных мест. Вот на улице Красной, свободной от всякого лоска, энтузиасты былых времен ловят карасей, а рядом блестит болото с лягушками. Грустно торчит один-единственный керосиновый фонарь, но вскоре станет значительно уютней. Откроются новые магазины, на углу Красной и Екатерининской заработает «Чашка чая». Здесь прекрасные девушки предстанут официантками – не для наживы, а ради благотворительности. Явятся в утраченном виде Сенной и Новый рынки, иным покажется путь от вокзала к центру города. На месте одной из самых престижных школ пробьется из небытия дворец наказного атамана. Можно вынырнуть из XXI века и присесть в «Обжорке» Баграта – дешевом трактире для простых и веселых людей – для самых разных обывателей, желающих выпить и закусить в присутствии говорливого хозяина. По улицам Екатеринодара промчатся красноармейцы и солдаты Добровольческой армии, а герои «Нашего маленького Парижа станут более реальными, чем наши соседи и соратники по профессиональным делам.
Виктор Лихоносов написал роман – и не роман. Слишком болит в этом произведении реальность родных кварталов, старых особняков, исчезнувших трамваев, а главное – людей, которые воссозданы автором не как выдуманные герои. Как офицеры и присяжные заседатели, извозчики и гимназистки, чье место мы сейчас с вами занимаем. «Есть ли что удивительнее времени?», - спрашивает рассказчик Валентин Т. Много сказано о «самом большом горе человеческом – умирании времени». «Всепоглощающая любовь к живому – и только. И трагедия Времени», - читаем на одной из страниц «Парижа».
Время, время, время… Один рассказчик (Валентин Т.), второй рассказчик (опиравшийся на рукопись Валентина), сам автор поглощены проблемой становления и исчезновения родных пространств в драматическом движении эпох. Роман Виктора Лихоносова – краснодарская версия книги «Экклезиаста». Библейский мудрец учит: познайте тщету богатства, земной мудрости и любви, прорвитесь сквозь тленное к Богу! В «Нашем маленьком Париже» тоже слышу важный призыв: поймите, наконец, относительность сегодняшней суеты, и откройте для себя город в объеме его неповторимых лиц! Бог здесь – это память, ставящая четкую цель. Прошлое – да воскреснет! Но призыв не мешает постоянно слышать плач об ушедшем навсегда. Как в «Экклезиасте», здесь допускается: всё может быть забыто, абсолютно всё…
Герои воссозданы с такой деликатной любовью, что помещаются в сознании читателя навсегда. Лука Костогрыз – наш кубанский характер: сочетаются героизм и юродство, живая память о былом и включенность в быт. Он напоминает шута. Но за его метким словом скрывается сильный, уверенный в казачьей правде богатырь, который всегда готов заступиться за собратьев, спокойно, уверенно говорить с атаманами и царями, без обычных страхов простецов. Тридцать лет Лука Костогрыз прослужил в Петербурге, в собственном Его величества конвое. Был ранен в час покушения на Александра II, чудом сохранился. Пережил двенадцать атаманов, ежедневно собирая вокруг себя кубанцев и рассказывая им байки и предания. Первые вызывают хохот. Вторые заставляют снять папахи, помянуть павших и задуматься о судьбах бывших запорожцев. Перед смертью Лука отправился в Иерусалим – и скончался под Старокорсунской. Умер стоя, удержавшись на последнем выдохе. «Он умел и чепухой насмешить», - сказано однажды об этом благородном старике. Так и многие из нас живут – между смехом и трагедией.
Почему так хорошо чувствуешь себя с Василием Попсуйшапкой, желаешь, чтобы он поскорее вернулся на страницы романа? Это шапочный мастер, бывший приказчик, твердый бытовик. Он доживет до ста лет, похоронит пять жен. Ни с одной не будет памятно, как-то особенно счастлив. «Он с детства боялся драк, страдал, если на него повышали голос, обходил стороной хулиганов», - честно сказано о Попсуйшапке. Нет в нем специальной динамики, сюжеты его жизни подчеркнуто просты. Оказался в котле Гражданской войны – никакой политической сознательности: сумел сам себя вовремя ранить, чтобы выжить и покинуть поля столкновений белой и красной идеологий.
При этом от Василия Попсуйшапки - тепло неторопливо длящегося времени, словно иллюзия бессмертия простого человека нисходит к нам с заоблачных высот. Он – органичный, естественный историк, сумевший до конца дней удержать все события бурного века. Не великие бои и политические проповеди, а образы соседей, товарищей – всех тех, кто ходил по улицам станицы Пашковской, а иногда несся по Ставропольскому тракту, чтобы прогуляться по центральной улице города и романа – Красной.
Виктор Лихоносов – не тот, кто разделяет персонажей и разжигает неразрешимые конфликты. Скорее, писатель склонен к иному – к гармонии и прощению. Истинную вежливость и застенчивость он ценит выше агрессии, мягкость красок и высоту чувств противопоставляет изображению темных углов сознания и разнообразных депрессий.
Почти уверен в правильности предыдущего абзаца. При этом много интересного в романе связано со встречей и противопоставлением героев. Первая пара – Дементий Бурсак и Петр Толстопят. Юрист, присяжный поверенный, адвокат и «воин, русский защитник», есаул в бурном море братоубийственной войны. Бурсак – интеллигент и либерал. Это не значит, что он поборник свободы и защитник прав. Для Лихоносова либерализм Дементия Бурсака – склонность к пафосным речам, вечное недовольство властью и какая-то ощутимая дистанцированность от Кубани и России. Не равнодушие, наверное. Но и не та любовь, что заставляет старого Толстопята плакать, когда на демонстрации маршируют советские солдаты – наследники былых побед. Петр Толстопят грубоват, агрессивен, иногда даже хамовит. Далек от либерализма, верен присяге, Россию удерживает в сердце не эффектной речью, а служением, завещанным предками. Оба оказались в эмиграции, вращались в Париже и европейских окрестностях сорок лет. Пётр Толстопят вернулся в Краснодар в 1957 году, приехал как свой человек, без обид и рефлексий. Принял новый мир, вошел в него, радуясь, что дышит воздухом детства и ляжет там, где упокоились отец и деды. Дементий Бурсак тоже приехал – как турист, в 1964, на три недели. «Вернись навсегда!», - твердят ему сохранившиеся товарищи, бывшая жена. А как вернуться, если сердце поселилось во Франции? Если свои плохие стихи ценишь больше, чем старые улицы. Да и две пенсии ждут там ежемесячно. Бурсаку комфортно в большом Париже, где дети эмигрантов не хотят знать русского языка и фыркают при произнесении слова «Россия».
Мадам В. и Калерия Шкуропатская: две женские судьбы в неизбежном сравнении. Поначалу блудница и праведница, но все намного сложнее. До революции мадам В., будучи замужней женщиной, закрутила в Анапе роман с Бурсаком. Потом набросилась в Петербурге на Толстопята, сломав ему карьеру в царском конвое. Впрочем, жила она со многими мужчинами. В это время юная и чистая Калерия осторожно входила в мир любви. Удержалась в сложных и запутанных отношениях с Толстопятом, вроде бы уверенно выбрала Бурсака, прошла через все трудности, вышла за адвоката замуж, стала вместе с ним строить семью… Прошли годы, все состарились. Итоги следующие. Калерия всю жизнь трудилась, никогда не искала легкости, но прожила как-то на обочине любви, собственно, на расстоянии от нее. Муж Дементий сбежал в эмиграцию, не позвав супругу. А старческое единство Калерии с Акимом Скибой напоминает взаимное сбережение на границе жизни и смерти, а не семейное счастье.
А что с мадам В.? Она – Юлия Игнатьевна – отбросила все страсти молодости, крепко прилепилась к Петру Толстопяту. И не просто поймала одного из кавалеров прошлого, а сумела любить жарко, любить верно, любить незаменимо, подарить своему мужу счастье, разделить с ним тяжесть эмиграции и радость возвращения. О ней – уже ушедшей – горюет Толстопят, давно забыв все растаявшие во времени измены. Плачет и благодарит за совместную жизнь. И хотя бы два слова о Манечке Толстопят, сестре Петра. «Она была кроткая, как свечечка», - скажет о ней Юлия Игнатьевна. Маня тоже из тех, кто любит навсегда. В дни оккупации шагнула за мужем в душегубку. «У нас на Кубани не было узаконенных великих людей, но были в самом деле великие богатыри», - одна из прекрасных фраз, оставшихся от этой «сестры милосердия».
Валентин Т. и учитель Лисевицкий: два отношения к истории. Оба захвачены Екатеринодаром, но по-разному. Рассказчик Валентин приехал в наш город из Тамбова примерно в тот год, что и сам Виктор Лихоносов – из Новосибирска. Лисевицкий всегда жил здесь, он – правнук Луки Костогрыза. Рассказчик ныряет в море ушедших образов, часто беседует с благородными стариками, вылавливает факты и эмоции, пишет и сжигает написанное, пишет снова… И постоянно думает, как же верно сочетать собственную жизнь в единственном времени с неискоренимым интересом к 1908 году или к 1919.
Лисевицкий утонул – в истории и антикварных ценностях, в оторванных ручках екатеринодарских дверей и в пожелтевших газетах. Нет, автор не осуждает его, но есть сожаление: добрый, самоотверженный человек не поместился в собственной жизни, променяв ее на утраченное время, на волнующие слухи о том, что кануло в лету. Квартира напоминает заброшенный склад, ни одна женщина рядом не удержится, никто из ближних не воспринимает всерьез. Иногда читатель готов фыркнуть на Лисевицкого, но тут появляется образ профессора истории – педанта, формалиста, сидящего на преподавательском кресле, как на троне. Вот этого субъекта автор не любит по-настоящему.
Виктор Лихоносов – не современный писатель. Отсутствует столь влиятельная сегодня ирония. Невозможно не заметить уважение и любовь к персонажам, которые не превращаются в ходячие концепции, а хотят быть живыми людьми. Совсем нет авторского эгоизма, стремящегося утвердить собственную картину мира, поразить читателя «ненормативностью» речей и сюжета. Авторская мудрость в «Нашем маленьком Париже» ненавязчива. Только утратив, мы понимаем, как любим то, что потеряли. Старость и смерть приходят слишком быстро. Успей вспомнить тех, кто жил на родной земле до твоего прихода.
Роман Лихоносова – краснодарская версия книги «Экклезиаста». Библейский мудрец учит: познайте тщету богатства, земной мудрости и любви, прорвитесь сквозь тленное к Богу! В «Нашем маленьком Париже» тоже слышу важный призыв: поймите, наконец, относительность сегодняшней суеты, и откройте для себя город в объеме его неповторимых лиц! Бог здесь – это память, ставящая четкую цель.
Виктор Лихоносов – не тот, кто разделяет персонажей и разжигает неразрешимые конфликты. Скорее, писатель склонен к иному – к гармонии и прощению. Истинную вежливость и застенчивость он ценит выше агрессии, мягкость красок и высоту чувств противопоставляет изображению темных углов сознания и разнообразных депрессий.
Издаться в «Роман-газете» - значит, стать корифеем в литературе. «Наш маленький Париж» вышел тиражом 4 млн экземпляров в двух журналах. Правда, часть о Гражданской войне не поместилась.
Цитаты Лихоносова
- Будем живы и богу милы.
- Есть икра красная, есть черная, а эта в сто раз лучше, потому что коричневая. И имя у нее чудесное: кабачковая!
- Литература - может быть, единственная область, где пошлость не права… Пошлость - старое русское слово, и означает оно обыденность, обычность.
- Как часто первое случайное впечатление прочно застревает в нас, и мы уже не можем избавиться от него, боимся лишний раз вглядеться в человека, боимся подумать серьёзно — лень, некогда, всегда отвлекает своё и только своё.
- Как хороши, как дороги оставленные места! Но вернешься к ним жить — и тоска. - Когда нет впереди ничего постоянного на твоём пути, лучше не звать за собой счастливых или готовых к счастью.
- Мечты, желания, письма, надежды, печаль — зачем все это было? Было с тобой, ты еще жив, тебя узнает каждый по глазам, по осанке, но душа твоя что-то потеряла, и эту утрату хранишь только ты. Было, было, было — и нету. Иногда страшно и скорбно оглядываться назад. Страшно изумляться, как то, что было в твое время незаменимым, отступило и завяло, — и так тихо, по шажочку, по пяди, в смене месяцев и лет.
- Время - великое, вечное и равнодушное - что-то убирало и прибавляло в этом, казалось, стоячем мире, творило судьбу каждому и миру в целом и незаметно сдвигало на маленький градус орбиту бытия. Никто не знал, что с ним будет завтра, даже через минуту.
Следующая цитата
Автор знаменитого романа «Наш маленький Париж» Виктор Лихоносов – первый из писателей, кому было присвоили звание Героя труда Кубани. Было это в 2003 году.
– В душе моей только удивление и благодарность за такую оценку моей работы, – и сейчас говорит Виктор Иванович. – Приехал я из Сибири в Краснодар 20-летним в 1956 году. Стал здесь учителем, литератором. Я окреп и созрел в тишине и ласковости юга. Как писатель я поклонился этой земле, ее истории, а земля меня отблагодарила.
Родился Виктор Лихоносов не на Кубани, но считает ее своей второй родиной. Корни его – в Кемеровской области. Детство и юность провел в Новосибирске. В 1956 году он поступил в Краснодарский пединститут на историко-филологический факультет. Затем работал учителем в Анапском районе.
Его карьера писателя началась стремительно. Первый же рассказ «Брянские» опубликовали в журнале «Новый мир» в 1963 году. «Проза у него светится, как у Бунина», – написал тогда редактор Александр Твардовский. В настоящее время это произведение включено в серию «Шедевры русской литературы XX века». Виктор Иванович говорит, что никак не ожидал такого успеха:
– Я просто писал то, что хотелось запечатлеть. И великой неожиданностью явилось то, что меня стали легко печатать. Я готовился к серьезным трудностям непризнания, понимая, что писатели – это Толстой, Шолохов… Но никак не я. Писателю важно сразу попасть в крепкие руки, на приличную высоту, чтобы страшно было катиться вниз. Литература – это мое счастье!
Звания и награды Виктора Лихоносова: • Член Союза писателей СССР, РФ.• Лауреат Государственной премии РСФСР им. М. Горького.
• Лауреат Международной премии им. М. Шолохова, литературной премии «Ясная Поляна» им. Л. Толстого в номинации «Выдающееся художественное произведение русской литературы».
• Награжден орденом «Знак Почета», орденом Дружбы народов, медалью РАН «За выдающийся вклад в развитие русской литературы» и дипломом ЮНЕСКО «За выдающийся вклад в мировую культуру».
• Герой труда Кубани.
• Почетный гражданин города Краснодара.
Через три года свет увидели две его книги «Вечера» и «Что-то будет». В том же году он был принят в Союз писателей СССР. В 1967 году опубликован сборник рассказов «Голоса в тишине» с предисловием Юрия Казакова: «Все написано свежо, музыкально, очень точно и проникнуто острой, даже какой-то восторженно-печальной любовью к человеку».
В 1973 году вышла книга «Чистые глаза», затем – цикл повестей-путешествий по есенинским, лермонтовским и пушкинским местам «Люблю тебя светло», «Осень в Тамани» и «Элегия».
В это же время Виктор Лихоносов с упоением изучал историю Кубани, судьбы старых станиц и их жителей – казаков. Он начал работу над главным своим детищем – историческим романом «Наш маленький Париж», посвященным кубанскому казачеству и его столице – Екатеринодару. Роман построен на большом историческом материале. Его считают самой яркой книгой об истории нашего края, о трагических судьбах кубанских казаков начала XX века.
– Желание напомнить о подлинном казачьем городе было велико. Я не мог совершенно по-детски внять: как же это? Была жизнь, но о ней никто ничего не знает! Считал своим долгом воскресить забытую и отчасти проклятую в то время жизнь. Музыкой моего написания служила мысль: «Была великая Россия, великая Кубань… Царская!», – говорит он.
Многие задавались вопросом, откуда взялось название. Виктор Иванович ответил так:
– Эта метафора употреблялась другими в отношении и Новочеркасска, и Тифлиса. Мне хотелось охарактеризовать город возвышенно. Это как любимую женщину нередко сравнивают с Джокондой.
Работа над романом длилась с 1978 по 1983 год. Все это время Виктор Иванович провел в государственном архиве, где узнавал все новые и новые истории жизни кубанского казачества.
– С первых же дней сопровождала мои занятия необычайная приветливость всех работников, как будто исполнявших негласное завещание длинных казачьих поколений: вы ж, мол, смотрите, не обижайте тех, кто нам поклоняется, раскрывайте все наши заслуги, победы, будни, тайны, мы уже не сможем помешать, – рассказал Виктор Лихоносов.
Роман «Наш маленький Париж» впервые был опубликован в 1987 году. В следующем, 1988 году автору вручили за него Государственную премию. Произведение напечатали в «Роман-газете» тиражом 4 млн экземпляров! С тех пор роман был переиздан несколько раз. Последнее, 10-е издание появилось в 2008 году и было приурочено к 215-летию Краснодара.
В 2016 году в Санкт-Петербурге вышел почти 1000-страничный том сочинений Виктора Лихоносова, в который вошли его известные произведения.
Кроме того, его повесть «Осень в Тамани» была отмечена наградами дважды: в 2003 году – международной премией «Ясная Поляна» им. Л. Толстого, в 2017-м – патриаршей литературной премией имени св. Кирилла и Мефодия.
Восемнадцать лет Виктор Иванович возглавлял литературно-исторический журнал «Родная Кубань», который сплотил вокруг себя литераторов и краеведов.
Автор «Нашего маленького Парижа» и сейчас играет важную роль в жизни Кубани. Он член высшего творческого совета при правлении Союза писателей России. Каждый год в Кубанском государственном университете, почетным профессором которого он является, проводятся Лихоносовские чтения.
Читайте также: