Метерлинк разум цветов цитаты
Обновлено: 22.12.2024
Морис Метерлинк (1862 — 1949) — бельгийский драматург и философ, лауреат Нобелевской премии по литературе 1911 года. Он был одним из ведущих представителей «новой драмы». В своих произведениях писатель отразил непреходящие поиски человеком счастья, любви, понимания и смысла жизни. Его творчество глубоко символично: за всеми образами и метафорами (зачастую жуткими и пугающими) скрываются философские размышления автора о вечных проблемах и ценностях. Самыми известными пьесами Метерлинка стали «Синяя птица», «Чудо святого Антония» и «Слепые».
Следующая цитата
Граница нашего познанья кажется нам достоверной, но единственно, что в ней достоверно, — это наше неведение.
Кто сказал нам, что жизнь надо оценивать при помощи смерти, а смерть при помощи жизни? Нет ничего справедливее счастья.
Следующая цитата
МОРИС МЕТЕРЛИНК
БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК Н. МИНСКОГО
От редакции: предлагаемый читателю очерк написан Н. М. Минским в 1914 г. для Полного собрания сочинений Мориса Метерлинка, вышедшего в переводе и под редакцией Минского в издании Товарищества А. Ф. Маркса в Петрограде в 1915 г. Мы сочли целесообразным сохранить этот очерк, ибо он проникнут духом времени и созвучен по своей сокровенности мысли Метерлинка.
Метерлинк известен у нас большой публике как автор трагедий, и лишь немногие знают о нем как о философе, моралисте, учителе жизни. По сложившемуся мнению, Метерлинк один из первых узрел и воссоздал трагизм не только исключительных несчастий и героических коллизий чувств, но и серой обыденной жизни, то есть углубил и расширил область трагизма до бесконечности. А так как трагизм естественно соприкасается с пессимизмом, то многие считают автора "Слепых" и "Смерти Тентажиля" пессимистом или склонным к пессимистическому взгляду на жизнь. Между тем на самом деле Метерлинк один из самых убежденных, может быть, самый убежденный и наиболее подлинный оптимист в современной литературе. Приступая к чтению произведений этого "трагического" автора, вступаешь в полосу яркого, ровного, бестенного света.
Если бы принято было давать великим писателям, как это делается относительно великих полководцев или государей, прозвища, характеризующие их судьбу и деятельность, то нет сомнения, что Метерлинк перешел бы в потомство с прозвищем Счастливого. Метерлинк-Счастливый - этот эпитет рисует и жизнь писателя, которая, как можно судить по рассказам его биографов и разбросанным в его книгах намекам, похожа на безветренный, солнечный, но не знойный, светлый, но не ослепляющий день, и его основное поэтическое настроение, и его философию. Метерлинк написал целый трактат, в котором он страстно убеждает людей быть счастливыми. С первого взгляда кажется, что счастье как будто и не нуждается в том, чтобы к нему склоняли доводами, как добро не нуждается в том, чтобы его оправдывали. Однако, быть может, прав Метерлинк, прославляя счастье, как был прав Соловьев, оправдывая добро. Если все люди стремятся к счастью, то многие стыдятся его, в особенности в литературе. Еще недавно на сто поэтов, громко повествовавших о своих страданиях, едва ли можно было отыскать одною, кто бы шепотом решился поведать о своем счастье. Теперь это изменилось, и Метерлинк один из первых смело откинул этот ложный стыд или ложный страх. По его мнению, счастливый человек достоин не столько зависти, сколько всеобщего почета и даже признательности. Достигнув счастья и всенародно заявляя об этом, такой человек является всеобщим благодетелем, ибо он на своем примере доказывает людям, что цель, к которой они все стремятся, достижима, что эдем, который они все видят в своих снах и мечтах, существует наяву и в действительности, и что с высоты этого земною счастья душа, свободная от забот, от страха, от волнений, прозревает блаженство еще высшее, чем счастье. Он похож на альпиниста, который, взобравшись первый на вершину горы, кричит своим спутникам, еще карабкающимся по ее склону: "Сюда! Вершина доступна! Верхняя площадка просторна, и вид отсюда волшебный!"
"Необходимо было бы, - говорит Метерлинк в названном трактате ("Мудрость и Судьба"), - необходимо было бы, чтобы от времени до времени кто-нибудь, особенно благоприятствуемый судьбою, награжденный счастьем блистательным, возбуждающим зависть, сверхчеловеческим, пришел и просто объявил нам: "Я получил все то, что вы призываете в желаниях каждый день. Я обладаю богатством, здоровьем, молодостью, славой, могуществом и любовью. Теперь я могу назвать себя счастливым, но не из-за даров, которыми судьба меня одарила, а потому, что эти блага научили меня смотреть поверх счастья".
Так как Метерлинк в книге "Мудрость и Судьба" сам "просто объявляет" нам все это, то почти нет сомнения, что он в слегка замаскированном виде нарисовал свой образ и что в собственных глазах он и есть такой благоприятствуемый судьбою человек, обладающий богатством, здоровьем, молодостью (Метерлинк написал "Мудрость и Судьбу" на тридцать четвертом году жизни), славой, могуществом и здоровьем. И нужно сказать, что такое самоопределение Метерлинка строго отвечает действительности.
Каждый крупный писатель есть прежде всею судья мира, и все его произведения, в сущности, не что иное, как мотивированный и иллюстрированный ответ на вопрос о том, каким он находит творение и Творца. Художнику объективному, взирающему на жизнь, подобно Гете, с бесстрастной высоты, мир кажется ареной бесконечного развития, изменчивым узором света и теней. Пессимисту мир кажется тюрьмой или больницей, сатирику - сумасшедшим домом, юмористу - пестрым маскарадом, мистику - храмом или жертвенным алтарем, реалисту - шумным базаром. И вот, если бы предложить этот основной и существенный вопрос Метерлинку, то нет сомнения, что он, не задумываясь, ответил бы, что мир кажется ему цветущим садом, земным эдемом.
Один второстепенный французский писатель - Жорж Моривер - послал Метерлинку собрание своих рассказов, прося, по французскому обыкновению, украсить их своим предисловием. Метерлинк ответил предисловием-письмом, которое начинается так:
"Под ясным небом, в голубоватом свете великолепной глицинии, которая, устремившись из одного стебля, покрывает меня трепетным сводом радости и четыре раза обвивает вокруг трельяжа свои длинные ветви, отягощенные кистями цветов, которые кажутся отблеском небесных гроздей и как будто воплощают собою все счастливые мысли и все радости земли, вдруг ставшие видимыми, - посреди тысячи опьянений этого вечно длящегося апреля, которым нас дарит наш волшебный Прованс, - я только что прочел Ваши рассказы, перебрал один за другим, вдыхая их аромат, эти цветы, сотканные Вашей искусной и заботливой рукой в одну очаровательную гирлянду.
Я называю такую критику "испытанием сада", которое в настоящем случае еще усилилось, благодаря беспощадному свету и присутствию несравненной весны. Испытание сада всегда решительно и часто бывает болезненнее, чем испытание огнем и водой прежней инквизиции. Редко какая книга выдерживает это испытание, и я решаюсь подвергать ему лишь те стихи и ту прозу, которые с первых строк внушают мне доверие, ибо зачем напрасно мучить бедную книгу, которая если не всегда хороша, то почти всегда полна добрых намерений".
Мне кажется, что этому райскому испытанию садом Метерлинк подвергал не только критикуемые книги, но и все явления действительности и вымысла, природу, судьбу, жизнь и смерть, - и все они еще больше, чем довольно посредственные рассказы Моривера, блестяще выдержали это испытание. Мы всего ближе подойдем к душе Метерлинка, если, читая его, будем иметь перед собою образ, нарисованный им самим в приведенном предисловии, если будем представлять себе его сидящим в очаровательном саду, среди вечной весны, в голубоватой тени каких-то небесных цветов, взирающим на жизнь глазами, опьяненными от света и радости, судящим и оправдывающим людей и судьбу в избытке счастья и доверия. Метерлинк - безусловный адвокат вселенной, всезащищающий, всеоправдывающий. Приговор, который он выносит творению и Творцу, даже не оправдательный, а хвалебно-восторженный, благословляющий. Конечно, приговор этот не голословный, а, как и все приговоры, подкреплен фактами и основан на мотивах. Мы дальше увидим, что мотивы, по которым Метерлинк оправдывал жизнь, в течение его деятельности резко изменились и из мистических, какими они были в "Сокровище Смиренных" или в "Сестре Беатрисе", сделались рациональными, как мы это видим в "Мудрости и Судьбе" и в "Синей Птице". В молодости Метерлинк оправдывает мир во имя светлого, духовного начала, скрытого в каждом человеке и делающего каждого из нас святым, несмотря на его поступки, мысли и чувства. Впоследствии Метерлинк стал оправдывать жизнь во имя разума, побед науки и ненасытной жажды истины. Но эта перемена в мотивах не повлияла на характер, на цвет, на аромат его философии, и за каждой фразой - мистической или рациональной - мы слышим тот же спокойный, благословляющий голос, видим тот же детски ясный, опьяненный от света и радости взор, ибо в каждой фразе отчетливо отражен один и тот же образ - Метерлинка-Счастливого.
Следующая цитата
Философское эссе Метерлинка "Жизнь пчел" - своеобразное продолжение его прославленного "Разума цветов". Перед читателем весьма необычное произведение. В нем тончайшие наблюдения за жизнью насекомых служат основой для размышлений о социальном развитии человечества, о попытке "вписаться" в современное общество, не отказываясь от уникальности своего "я" - по Метерлинку оно состоит в неразрывной связи человека и природы. Природы, в которой ему надлежит почерпнуть высшую мудрость.
Однако в идеальных ли отношениях состоит Природа и Общество?
Часть I. На пороге улья 1
Часть III. Основные обитатели 12
Часть IV. Молодые царицы 20
Часть V. Брачный полет 25
Часть VI. Истребление самцов 30
Часть VII. Прогресс рода 31
Морис Метерлинк. Жизнь пчел
Мы отобрали 10 цитат из его произведений:
Мы уже много лет живем вместе и никогда не видели друг друга! Можно подумать, что каждый из нас живет в одиночестве! Для того чтобы любить, нужно видеть. «Слепые»
Смех еще не доказывает счастья. «Синяя птица»
Все камни одинаковы, все драгоценны, но человек видит лишь некоторые из них. «Синяя птица»
Мертвые, о которых помнят, живут так же счастливо, как если бы они не умирали. «Синяя птица»
У каждого человека бывает только одна любовь. Если он ее упустит, то бродит потом по свету как неприкаянный. «Обручение»
Все матери богаты, если они любят своих детей. Нет ни бедных, ни некрасивых, ни старых. Любовь их остается навеки самой прекрасной радостью. А когда они кажутся печальными, один поцелуй, который они получают или дают, преображает слезы в глубине их глаз в звезды. «Синяя птица»
Мы не в силах забыть причиненное нам зло, ибо самый глубокий из наших инстинктов, инстинкт самосохранения, непосредственно заинтересован в том, чтобы помнить об этом зле. «Разум цветов»
Слова обычно прикрывают то, что говорит сердце. «Обручение»
Дойдя в жизни до известной полосы, начинаешь испытывать больше радости, говоря вещи справедливые, но не поразительные. «Жизнь пчел»
Счастье заключается в том лучшем, чем обладают наши души. «Аглавена и Селизетта»
Часть I. На пороге улья
Я не намерен писать трактат по пчеловодству или руководство по уходу за пчелами. Все цивилизованные страны уже владеют превосходными руководствами, которые было бы бесполезно переделывать: Франция – Дадана, Жоржа де Лайенса и Бонне, Бертрана, Гаме, Вебера, Кемана, аббата Коллена и т.д.; страны, говорящие на английском языке, имеют руководства Лангстрота, Бивана, Кука, Чешайра, Кована, Рута и их учеников. Германия имеет Дзиерзона, Ван-Берлепша, Поллмана, Фогеля и многих других.
Но моя книга не будет также ни научной монографией об apis mellifica, ligustica, fasciata и т.д., ни сборником новых наблюдений или исследований. Я не скажу почти ничего такого, что не было бы известно всем тем, кто хоть сколько-нибудь имел дело с пчелами. Чтобы излишне не загромождать этот труд, я оставил для другой, предназначенной уже для специалистов, работы целый ряд опытов и наблюдений, проведенных мною в течение двадцати лет занятий пчеловодством, – наблюдений, достаточно специальных, и потому имеющих весьма ограниченный интерес. Я просто хочу рассказать о "белокурых пчелах" Ронсара так, как рассуждают о предмете, который знают и который любят, говоря с теми, кто его не знает совсем. Я не собираюсь ни подкрашивать истину, ни причислять себя к числу тех занимавшихся пчелами лиц, которых Реомюр справедливо упрекал в замене действительно чудесного нравившимся им чудесным-фантастическим. В улье много чудесного, но это не основание для преувеличений. Кроме того, я уже давно отказался искать в этом мире более интересное и более прекрасное чудо, чем истина или чем усилие человека ее постигнуть. Не будем тратить сил на поиски величия жизни в неведомом. Вещи, самые обычные, полны величия, и мы до сих пор не исследовали основательно ни одной из них. Поэтому я буду говорить только о фактах, или проверенных мною лично, или таких, проверка которых являлась излишней ввиду их полной установленности в апидологии. Моя задача ограничивается тем, чтобы представить факты столь же научно, но в более живой форме, связать их с некоторыми наиболее глубокими и наиболее свободными размышлениями о них и придать им очертания более гармоничные, чем то возможно сделать в руководстве, в практическом учебнике или научной монографии. Тот, кто прочтет эту книгу, конечно же, не будет в состоянии руководить ульем, но он узнает приблизительно все, что известно о его обитателях достоверного, любопытного, интимного и глубокого. Но все это, конечно, ничто в сравнении с тем, что кроме этого предстоит ему изучить. Я обойду молчанием все традиционные заблуждения, которые по-прежнему продолжают оставаться легендой улья в деревнях и во многих сочинениях. Когда возникнет сомнение, разногласие, гипотеза, когда я столкнусь с неизвестным, – я честно сознаюсь в этом. Вы увидите, что нам часто придется останавливаться перед неизвестным. Кроме крупных и значительных актов внутреннего управления и деятельности легендарных дочерей Аристея , о них неизвестно ничего всецело достоверного. По мере того как совершенствуется культивирование пчел, все чаще приходится убеждаться в незнании подлинных глубин их существования; но такое незнание уже само по себе лучше бессознательного и самодовольного невежества, которое составляет основу нашей науки о жизни. Да, по всей вероятности, этим и ограничивается все, что человек может надеяться узнать в этом мире.
Существует лиеще труд о пчелах, подобный настоящему? Лично мне не попадалось ничего в этом роде, – хотя думаю, что я прочел практически все, что о них писалось, – кроме главы, посвященной этому предмету Мишле в конце его книги "L'Insecte", и этюда на ту же тему знаменитого автора "Силы и Материи" Людвига Бюхнера, в его книге "Geistesleben der Thiere" . Мишле едва коснулся этого предмета; что касается Бюхнера, то его этюд довольно полон, однако, прочитав его рискованные утверждения, легендарные факты, ссылки на давным-давно отброшенные источники, я подозреваю, что он никогда не выходил из своей библиотеки, дабы вопросить непосредственно своих героинь, никогда не открывал ни одного из тех сотен шумных, словно пламенем охваченных крыльями, ульев, в которые необходимо проникнуть прежде, чем наш инстинкт приспособится к их тайне, прежде, чем удастся напитаться атмосферой, ароматом, духом и таинствами трудолюбивых девственниц. В книге Бюхнера нет аромата меда и духа пчел; она страдает тем же недостатком, что и многие наши ученые книги, в которых выводы часто предвзяты, а их научное построение есть не что иное, как огромное нагромождение недостоверных анекдотов, взятых где попало. Но мне нечасто придется сталкиваться с ним в своем труде, потому что наши отправные пункты, наши точки зрения и наши цели полностью различны.
Непосредственно история пчелы начинается в XVII веке с открытия великого голландского ученого Шваммердама. Однако к этому необходимо прибавить еще одну малоизвестную подробность, а именно: еще до Шваммердама фламандский натуралист Клутиус высказал по этому поводу несколько важных истин, в том числе ту, что царица является единственною матерью всего ее народа и что она обладает атрибутами обоих полов; но он этого не доказал. Шваммердам изобрел истинные методы научного наблюдения, создал микроскоп, придумал сохраняющие инъекции, первый анатомировал пчелу, открытием яичников и яйцевода окончательно установил пол царицы, которую до тех пор считали царем, и неожиданным лучом пролил свет на все внутренние отношения улья, как основанные на материнстве. Наконец, он произвел разрезы и сделал рисунки, настолько совершенные, что они по сей день служат иллюстрацией для многих трактатов по пчеловодству. Он жил в шумном и беспокойном Амстердаме, сожалея о "мирной деревенской жизни", и умер в сорок три года, изнуренный трудом. Он изложил свои наблюдения в большом труде "Bybel der Natuure", написанном в благочестивом и строгом стиле. В этой книге прекрасные и простые порывы веры, которая боится быть поколебленной, относят все к славе Создателя; столетием позже она была переведена доктором Бергавом с нидерландского языка на латинский под заглавием "Biblia Naturae" (Лейден, 1737 г.).
Затем следует Реомюр, который, оставаясь верным тем же методам, произвел в своих шарантонских садах множество любопытных опытов и наблюдений над пчелами и отвел им целый том своих "Memoires pour servir a I`histoire des insectes". Его можно прочесть с пользой и без скуки. Изложение книги ясно, положительно, искренно и не лишено известной прелести, хотя грешит некоторой грубоватостью и сухостью. Прежде всего он стремился развеять огромное количество древних заблуждений, и в то же время распространил несколько новых; отчасти он разъяснил причины образования роя, политический режим цариц, одним словом – установил несколько важных истин и навел на след многих других. Своими исследованиями он первым делом подтвердил чудеса архитектуры улья, и все, что он об этом говорит, никем не было сказано лучше. Ему мы также обязаны идеей стеклянных ульев, которые потом, будучи еще более усовершенствованы, обнажили всю скрытую жизнь этих ретивых работниц, начинающих свое дело в ослепительном сиянии солнца и завершающих его только во тьме. Я должен был бы для полноты предмета назвать также изыскания и работы более поздних исследователей – Шарля Бонне и Ширака (который разрешил загадку царского яйца), но я ограничусь только главным и укажу на Франсуа Губера, учителя и классика науки о пчелах.
Читайте также: