Кавказский пленник пушкин цитаты

Обновлено: 06.11.2024

Прибежала девочка – тоненькая, худенькая, лет тринадцати и лицом на черного похожа. Видно, что дочь. Тоже – глаза черные, светлые и лицом красивая. Одета в рубаху длинную, синюю, с широкими рукавами и без пояса. На полах, на груди и на рукавах оторочено красным. На ногах штаны и башмачки, а на башмачках другие, с высокими каблуками, на шее монисто[3], все из русских полтинников. Голова непокрытая, коса черная, и в косе лента, а на ленте привешаны бляхи и рубль серебряный.

Виктория Карпекина цитирует 8 месяцев назад

А то делают татары из козьего молока лепешки сырные и сушат их на крышах, – так она эти лепешки ему тайком принашивала.

Маша Панченко цитирует 9 месяцев назад

войлоками

Во́йлок — плотный нетканый текстильный материал из валяной шерсти, который обладает уникально низкой теплопроводностью и достаточно хорошо пропускает воздух.

Следующая цитата

Свершилось… целью упованья Не зрит он в мире ничего. И вы, последние мечтанья, И вы сокрылись от него. Он раб. Склонясь главой на камень, Он ждет, чтоб с сумрачной зарей Погас печальной жизни пламень, И жаждет сени гробовой.

В Россию дальный путь ведет,В страну, где пламенную младостьОн гордо начал без забот;Где первую познал он радость,Где много милого любил,Где обнял грозное страданье,Где бурной жизнью погубилНадежду, радость и желаньеИ лучших дней воспоминаньеВ увядшем сердце заключил

Умру вдали брегов желанных;Мне будет гробом эта степь;Здесь на костях моих изгнанныхЗаржавит тягостная цепь…»

Но поздно: умер я для счастья,Надежды призрак улетел;Твой друг отвык от сладострастья,Для нежных чувств окаменел…

Но скучен мир однообразныйСердцам, рожденным для войны,И часто игры воли празднойИгрой жестокой смущены.

Нет! я не знал любви взаимной.Любил один, страдал один

Очнулся русский. Перед ним, С приветом нежным и немым, Стоит черкешенка младая.

Но скучен мир однообразный В ауле, на своих порогах,Черкесы праздные сидят.Сыны Кавказа говорятО бранных, гибельных тревогах,О красоте своих коней,О наслажденьях дикой неги;Воспоминают прежних днейНеотразимые набеги,Обманы хитрых узденей[3],Удары шашек[4] их жестоких,И меткость неизбежных стрел,И пепел разоренных сел,И ласки пленниц чернооких. Текут беседы в тишине;Луна плывет в ночном тумане;И вдруг пред ними на конеЧеркес. Он быстро на арканеМладого пленника влачил.«Вот русский!» – хищник возопил.Аул на крик его сбежалсяОжесточенною толпой;Но пленник хладный и немой,С обезображенной главой,Как труп, недвижим оставался.Лица врагов не видит он,Угроз и криков он не слышит;Над ним летает смертный сонИ холодом тлетворным дышит. И долго пленник молодойЛежал в забвении тяжелом.Уж полдень над его главойПылал в сиянии веселом;И жизни дух проснулся в нем,Невнятный стон в устах раздался;Согретый солнечным лучом,Несчастный тихо приподнялся;Кругом обводит слабый взор…И видит: неприступных горНад ним воздвигнулась громада

Шум табунов, мычанье стад С какой-то радостью внимал.

Отступник света, друг природы, В ауле, на своих порогах,Черкесы праздные сидят.Сыны Кавказа говорятО бранных, гибельных тревогах,О красоте своих коней,О наслажденьях дикой неги;Воспоминают прежних днейНеотразимые набеги,Обманы хитрых узденей[3],Удары шашек[4] их жестоких,И мет

Следующая цитата

Но скучен мир однообразныйСердцам, рожденным для войны,И часто игры воли празднойИгрой жестокой смущены.

Нет! я не знал любви взаимной.Любил один, страдал один

Очнулся русский. Перед ним, С приветом нежным и немым, Стоит черкешенка младая.

Шум табунов, мычанье стад С какой-то радостью внимал.

Следующая цитата

«Кавказский пленник» — романтическая поэма Александра Пушкина 1820—1821 годов, впервые изданная в конце августа — начале сентября 1822, с исправлениями — в 1828.

Содержание

В Россию дальний путь ведёт,
В страну, где пламенную младость
Он гордо начал без забот;
Где первую познал он радость,
Где много милого любил,
Где обнял грозное страданье,
Где бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье,
И лучших дней воспоминанье
В увядшем сердце заключил.

Людей и свет изведал он,
И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену,
В мечтах любви безумный сон,
Наскуча жертвой быть привычной
Давно презренной суеты,
И неприязни двуязычной,
И простодушной клеветы,
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далёкий полетел
С весёлым призраком свободы.

Свобода! он одной тебя
Ещё искал в пустынном мире.
Страстями чувства истребя,
Охолодев к мечтам и к лире,
С волненьем песни он внимал,
Одушевлённые тобою,
И с верой, пламенной мольбою
Твой гордый идол обнимал.

В час ранней, утренней прохлады,
Вперял он любопытный взор
На отдалённые громады
Седых, румяных, синих гор.
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков,
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом.
Когда, с глухим сливаясь гулом,
Предтеча бури, гром гремел,
Как часто пленник над аулом
Недвижим на горе сидел!
У ног его дымились тучи,
В степи взвивался прах летучий;
Уже приюта между скал
Елень испуганный искал;
Орлы с утесов подымались
И в небесах перекликались;
Шум табунов, мычанье стад
Уж гласом бури заглушались…
И вдруг на долы дождь и град
Из туч сквозь молний извергались;
Волнами роя крутизны,
Сдвигая камни вековые,
Текли потоки дождевые —
А пленник, с горной вышины,
Один, за тучей громовою,
Возврата солнечного ждал,
Недосягаемый грозою,
И бури немощному вою
С какой-то радостью внимал.

Иль ухватив рогатый пень,
В реку низверженный грозою,
Когда на холмах пеленою
Лежит безлунной ночи тень,
Черкес на корни вековые,
На ветви вешает кругом
Свои доспехи боевые,
Щит, бурку, панцырь и шелом,
Колчан и лук — и в быстры волны
За ним бросается потом,
Неутомимый и безмолвный.
Глухая ночь. Река ревёт;
Могучий ток его несёт
Вдоль берегов уединенных,
Где на курганах возвышенных,
Склонясь на копья, казаки
Глядят на тёмный бег реки —
И мимо их, во мгле чернея,
Плывёт оружие злодея…
О чем ты думаешь, казак?
Воспоминаешь прежни битвы,
На смертном поле свой бивак,
Полков хвалебные молитвы
И родину?… Коварный сон!
Простите, вольные станицы,
И дом отцов, и тихой Дон,
Война и красные девицы!
К брегам причалил тайный враг,
Стрела выходит из колчана —
Взвилась — и падает казак
С окровавленного кургана.

Ты их узнала, дева гор,
Восторги сердца, жизни сладость;
Твой огненный, невинный взор
Высказывал любовь и радость.
Когда твой друг во тьме ночной
Тебя лобзал немым лобзаньем,
Сгорая негой и желаньем,
Ты забывала мир земной,
Ты говорила: «Пленник милый,
Развесели свой взор унылый,
Склонись главой ко мне на грудь,
Свободу, родину забудь.
Скрываться рада я в пустыне
С тобою, царь души моей!
Люби меня; никто доныне
Не целовал моих очей;
К моей постеле одинокой
Черкес младой и черноокой
Не крался в тишине ночной;
Слыву я девою жестокой,
Неумолимой красотой.
Я знаю жребий мне готовый:
Меня отец и брат суровый
Немилому продать хотят
В чужой аул ценою злата;
Но умолю отца и брата,
Не то — найду кинжал иль яд.
Непостижимой, чудной силой
К тебе я вся привлечена;
Люблю тебя, невольник милый,
Душа тобой упоена…»

«Забудь меня: твоей любви,
Твоих восторгов я не стою.
Бесценных дней не трать со мною;
Другого юношу зови.
Его любовь тебе заменит
Моей души печальный хлад;
Он будет верен, он оценит
Твою красу, твой милый взгляд,
И жар младенческих лобзаний,
И нежность пламенных речей;
Без упоенья, без желаний
Я вяну жертвою страстей.
Ты видишь след любви несчастной,
Душевной бури след ужасный;
Оставь меня; но пожалей
О скорбной участи моей!
Несчастный друг, зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни, как верил я надежде
И упоительным мечтам!
Но поздно: умер я для счастья,
Надежды призрак улетел;
Твой друг отвык от сладострастья,
Для нежных чувств окаменел…

Как тяжко мёртвыми устами
Живым лобзаньям отвечать
И очи, полные слезами,
Улыбкой хладною встречать!
Измучась ревностью напрасной,
Уснув бесчувственной душой,
В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой.

Когда так медленно, так нежно
Ты пьёшь лобзания мои,
И для тебя часы любви
Проходят быстро, безмятежно;
Снедая слезы в тишине,
Тогда рассеянный, унылый
Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвенье предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нём в пустыне слёзы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою.

Оставь же мне мои железы,
Уединенные мечты,
Воспоминанья, грусть и слезы:
Их разделить не можешь ты.
Ты сердца слышала признанье;
Прости… дай руку — на прощанье.
Не долго женскую любовь
Печалит хладная разлука:
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь».

Тебя я воспою, герой,
О Котляревский, бич Кавказа!
Куда ни мчался ты грозой —
Твой ход, как чёрная зараза,
Губил, ничтожил племена…
Ты днесь покинул саблю мести,
Тебя не радует война;
Скучая миром, в язвах чести,
Вкушаешь праздный ты покой
И тишину домашних долов…
Но се — Восток подъемлет вой.
Поникни снежною главой,
Смирись, Кавказ: идёт Ермолов!

«Кавказский пленник» был решительным сколком с того лица, которое в исполинских чертах, грозным привидением пролетело в поэзии Байрона. Разница та, что Байронова поэзия была самобытна и хотя односторонно, но обняла весь мир современных идей, изобразилась в огромных очерках. <…> Пушкин явился, напротив, как подражатель певца британского, был юн, ограничен во всех отношениях, и особенно по образованию своему и по общественному своему месту.
Оттого бледен и ничтожен его «Кавказский пленник»…

Описания природы и нравов полны жизни; все изображения представлены не в холодном рассматривании, а в кипящей страсти, в самом ходе действия. Целое является в какой-то дикой мрачности, в неверной мгле ночи.

… в «Кавказском пленнике» Пушкин — Прометей, прикованный к Кавказу; здесь вы видите, что внутренность его уже начинает терзать коршун, что ему до неба далеко, что он, озираясь кругом себя, видит землю с её страданиями, с её грубыми элементами, с её ничтожностию.
<…> если бы мы не были уверены, что он питал в сердце чувство патриотизма, <…> мы упрекнули бы его за то, что он для своего рассказа выбрал героем лицо бездушное, бесчувственное и, что всего досаднее, обиднее для народной чести, дал ему роль представителя россиян, и каких россиян? — россиян Александрова века, изумивших свет своим великодушием, благородством, своим самоотвержением, короче — своим высоким характером. Позволяем себе думать, что Пушкин впал в эту ошибку бессознательно, что она не более как недосмотр, необдуманность, следствие поспешности или молодости <…>.
Характер черкешенки прекрасен, тем более что он поставлен в яркой противоположности: с одной стороны, дочь природы, с другой — сын образованного общества; там высокое самопожертвование, здесь низкий эгоизм… Зато, если черкесы когда-нибудь будут читать «Кавказского пленника», они с гордостию укажут на его героиню и с презрением на героя — на русского. Это, повторим, оскорбительно для нас… По утешимся — черкесы не так ещё скоро будут читать наших поэтов.

В [поэме] Пушкин явился вполне самим собою и вместе с тем вполне представителем своей эпохи: «Кавказский пленник» насквозь проникнут её пафосом. <…> Муза Пушкина как бы освятила давно уже на деле существовавшее родство России с этим краем <…>.
Пленник — это герой того времени. Тогдашние критики справедливо находили в этом лице и неопределённость и противоречивость с самим собою, которые делали его как бы безличным; но они не поняли, что через это-то именно характер пленника и возбудил собою такой восторг в публике. Молодые люди особенно были восхищены им, потому что каждый видел в нём, более или менее, своё собственное отражение. Эта тоска юношей по своей утраченной юности, это разочарование, которому не предшествовали никакие очарования, эта апатия души во время её сильнейшей деятельности, это кипение крови при душевном холоде, это чувство пресыщения, последовавшее не за роскошным пиром жизни, а сменившее собою голод и жажду, эта жажда деятельности, проявляющаяся в совершенном бездействии и апатической лени, словом, эта старость прежде юности, эта дряхлость прежде силы, всё это — черты героев нашего времени со времён Пушкина. Но не Пушкин родил или выдумал их: он только первый указал на них, потому что они уже начали показываться ещё до него, а при нём их было уже много. <…> Поэзия русская до Пушкина была отголоском, выражением младенчества русского общества. <…>
«Кавказский пленник» Пушкина застал общество в периоде его отрочества и почти на переходе из отрочества в юношество.

В статье Пушкина «Путешествие в Арзрум» находятся следующие строки: «<…> Всё это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно». Нас всегда поражала благородная и беспристрастная верность этой оценки, и нельзя не согласиться, что это лучшая критика на «Кавказского пленника». <…> Истинным героем её был не столько пленник, сколько Кавказ; история пленника была только рамкою для описания Кавказа. Случилось, так, что и одно из последних произведений Пушкина опять посвящено было тому же Кавказу, тем же горцам. Но какая огромная разница между «Кавказским пленником» и «Галубом»! Словно в разные века и разными поэтами написаны эти две поэмы!

Вы видите, что отеческая нежность не ослепляет меня насчёт «Кавказского пленника», но, признаюсь, люблю его, сам не зная за что; в нём есть стихи моего сердца. Черкешенка моя мне мила, любовь её трогает душу.

«Кавказский пленник» — первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил; он был принят лучше всего, что я ни написал, благодаря некоторым элегическим и описательным стихам. Но зато Н. и А. Р. и я — мы вдоволь над ним насмеялись.

… «Кавказский пленник», менее всех остальных поэм удовлетворяющий справедливым требованиям искусства, несмотря на то, богаче всех силою и глубокостию чувствований.
«Кавказским пленником» начинается второй период пушкинской поэзии который можно назвать отголоском лиры Байрона.
<…> расположение поэмы доказывает, что она была первым опытом Пушкина в произведениях такого рода, ибо все описания черкесов, их образа жизни, обычаев, игр и т. д., которыми наполнена первая песнь, бесполезно останавливают действие, разрывают нить интереса и не вяжутся с тоном целой поэмы. Поэма вообще, кажется, имеет не одно, но два содержания, которые не слиты вместе, но являются каждое отдельно, развлекая внимание и чувства на две различные стороны. Зато какими достоинствами выкупается этот важный недостаток! <…> Ни одно из произведений Пушкина не представляет столько недостатков и столько красот.

Читайте также: