Камноедов модест матвеевич цитаты
Обновлено: 21.11.2024
Это литературная шутка. Но в каждой шутке есть только доля шутки. Все остальное правда, хотя требования к авторам и меняются.
Редактор издательства «Додекаэдр» Модест Матвеевич Камноедов, гроза подчиненных и молодых авторов, возвышался над огромным и совершенно пустым столом, словно сияющий Будда. Его необъятную фигуру облекал великолепно сшитый пиджак цвета недозревшего лимона. Откровенно говоря, Модест Матвеевич мечтал о малиновом пиджаке, но подобное счастье было ему и не по чину, и не по карману.
Два начинающих автора, столь похожих друг на друга, что явно являлись братьями, положили на стол небольшую папку со своим детищем. «Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий», — с трудом прочел перевернутую надпись Модест Матвеевич. Название творения ему разобрать не удалось.
— Ну, и что приволокли, молодые люди? — не слишком приветливо поинтересовался Модест Матвеевич.
«Молодые люди» поморщились. Старшему из них было уже под сорок, младшему явно перевалило за тридцать.
— У нас есть повесть. в смысле роман.
— А вот ам-нотация у вас есть? — с трудом произнес мудреное слово Модест Матвеевич и скорбно вздохнул. Повестей он на дух не переносил, даже если их называли романами.
Требуемая аннотация как по волшебству оказалась в руках редактора, но, бросив беглый взгляд на отпечатанный на пишущей машинке текст, Модест Матвеевич разочаровано протянул:
— Э нет, ребята, так у нас с вами не пойдет. Вы бы без этого, значит, без залетов всяких там и фантазий. Проще надо писать, проще.
Братья-авторы переглянулись, старший кивнул, и тогда младший, собравшись с силами, заговорил:
— Один чувак. в общем, хороший русский парень. попал на другую планету. нести прогресс и культуру. — молодой автор украдкой вытер лоб. Его лицо, безнадежно изуродованное интеллигентностью, отражало мучительную попытку проникнуться духом великого вершителя литературных судеб Модеста Матвеевича Камноедова. — Этот парень лучший на планете боец на мечах. В него женщины влюбляются. красивые. и. это все.
На лице Модеста Матвеевича появился слабый интерес. Он как бы между прочим придвинул к себе папку, подозрительно, хмуря брови, оглядел ее и пообещал прочесть как-нибудь на досуге.
Через полгода Модест Матвеевич Камноедов вновь принимал молодых авторов. Настроение у него было приподнятое, пиджак цвета недозревшего лимона сменился на лимон вызревший и перезревший, папка с рукописью была раскрыта, и на первом же листе красовался огромный вопросительный знак.
— Ну, молодцы, ребята! — растроганно воскликнул он.— Ну, вы даете! Чуть слезу не прошибли. Это да.
Братья-писатели скромно улыбались.
— Но вот в таком виде печатать это нельзя. — строго закончил Модест Матвеевич и решительно прихлопнул папку ладонью.
Авторы от неожиданности вздрогнули. Лица их вытянулись.
— Вы должны понимать, молодые люди, — сурово продолжал Модест Матвеевич, — печатать вас, начинающих, неоправданно большой риск. А у нас на дворе, между прочим, кризис, и политический, и экономический, так сказать.
— Но у нас уже десятый год кризис, — резонно заметил старший из братьев (Модест Матвеевич так и не удосужился узнать, Аркадий это или Борис), однако подобная безответственная реплика то ли Бориса, то ли Аркадия не произвела на Модеста Матвеевича ожидаемого авторами впечатления.
— Это вы зря, это вы прекратите, — непреклонно заметил господин Камноедов. — У нас бумага теперь дорого стоит и типографские услуги тоже.
— Так ведь много бумаги тут и не потребуется, — наивно заметил младший из братьев, — роман-то ведь маленький.
— Вот именно, что маленький, — негодующе подхватил Модест Матвеевич. — И вы что же думаете, что мы вот так, запросто, выкинем деньги на какой-то гулькин хвост? Я тут посидел, подсчитал с кулькулятором. У вас всего двенадцать авторских листов, а надо — хотя бы пятнадцать, а лучше всего — тридцать или сорок. Короче, допишете.
— Но здесь уже все сказано, здесь просто нечего дописывать! — чуть ли не хором воскликнули братья-авторы.
— Как это нечего? — удивился Модест Матвеевич. — У вас же герой, у него же подвиги! Только вы, значит, без этого, без зауми, значит, всякой и умствований. Нашему читателю умствования не надобны. Нашему читателю надобно отдохнуть, откинуться. У нас читатель простой.
— Да что вы такое говорите? — попытался было возмутиться старший из авторов. — Где это вы простого читателя видели? И что это за слово такое — простой? Это лопаты бывают простые, а человек. человек.
— Мы университетов не кончали, — гнул свое Модест Матвеевич. — Вот вы лучше ответьте, что это вы там такое хотели сказать насчет лавочников? Мы не позволим обижать нашего читателя. Народ наш мудр, но сер, — важно докончил он.
— Это не наш народ, — утомленно возразил автор. — Это на другой планете.
— Вы это прекратите, — повторил Модест Матвеевич. — Вы лучше пишите, работайте. А то что же это у вас получается, человека, значит, баба приглашает, а он, значит, дружеский поцелуй в щечку?
— Ему противно было и грязно, — безнадежно ответил младший из братьев. — И вообще, он другую любил.
— Герой не боится грязи. И любви он тоже не боится. Короче, здесь вы еще поработаете и обработаете. А то нехорошо как -то получается — любой первоклассник знает о сексе больше вашего. как его там.
— Вот! — Модест Матвеевич поднял палец. — Румата. И побольше, побольше этой самой, койки, значит. И крови — тоже побольше. Чтобы по стенке, в общем, врагов размазывать. В конце концов, он герой ваш Румата или нет?
— Да вы поймите, мы же не историю Бешеного пишем, — попытался вразумить Модеста Матвеевича старший из авторов.
— А вот и напишите! И напишите! И потом, у вас продолжение есть?
— В каком смысле? — братья озадачено переглянулись.
Модест Матвеевич вздохнул. Вот, с этими новичками всегда так. Самого простого не понимают. Хуже младенцев прямо.
— Издательству нужна серия. Чтобы томов пять или десять было. И чтобы один за другим. В таком вот аксепте.
— У нас была задумка написать несколько произведений о Земле XXII века. — неуверенно сообщил старший из братьев.
— Да при чем тут XXII век?! Я об этом, о Румате, значит, вашем говорю.
— А его домой отправили, на Землю. — хмуро возразил младший автор.
— Ну так пусть угонит ракету или звездолет! — с азартом воскликнул Модест Матвеевич. — Думайте же, думайте, молодые люди. Шевелите мозгами! Фантазию, значит, свою поднапрягите. Фантасты вы, в конце концов, или нет? Или, может, у него ребенок где есть, а? Только его украли?
— Но это же не дамский роман, черт побери! — взорвался наконец старший из братьев-писателей.
— Не дамский, — задумчиво согласился Модест Матвеевич. — С дамским романом вам пришлось бы взять дамский всевдоним. Кстати, о всевдониме. Надо бы вам подобрать что-нибудь побоевитее, что-нибудь поубойнее. А то не думаете же вы, что читатель купится на каких-то там Страгец.
— Стругацких, — мрачно поправили оба автора.
— Да какая разница? — небрежно отмахнулся Модест Матвеевич. — Читатель должен знать, что берет, он должен доверять автору, словно папе родному. А тут всякие Стрелец.
— Вот именно, — многозначительно подтвердил Модест Матвеевич. — И не кучевражтесь, ребята, не кучевражтесь. Вы еще молодые. Вот научитесь писать, как Василий наш Васильич Головачев или, еще лучше, как Никитин Юра, тогда и кучевражтесь, сколько душе угодно.
Братья-авторы тоскливо переглянулись и угрюмо спросили:
— И что же нам теперь с романом делать?
— А вот то и делать, — наставительно ответил Модест Матвеевич. — Роман дописать, крови и койки подбавить, продолжение подготовить. Вот когда все это напишете, тогда и поговорим. И еще, ребята. Последнее. Это что же у вас за название такое диковинное — «Трудно быть богом»? Это кто же такое купит?
Ошалевшие авторы молчали, и Модест Матвеевич тяжко вздохнул. Эх, жизнь, что за жизнь, все-то с этими молодыми приходится делать самому!
— Как там у вас парня зовут?
— Р-румата Эс-сторский, — еле слышно прошелестели авторы.
— Не, не пойдет, — озабочено проговорил Модест Матвеевич. — Что-нибудь наше должно быть, родное, крепкое.
— Т-тошка он. Антон.
— Вот! — Модест Матвеевич поднял голову и просиял. — Так, значит, и запишем: «Антон Эсторский — герой Галактики». Звучит?!
Следующая цитата
Среди героев рассказа выделяются один-два главных героя, все остальные рассматриваются как второстепенные.
Я выключил машину, снял халат и велел девочкам не забыть вырубить ток. В большом коридоре было пусто, за полузамерзшими окнами мела пурга. Надевая на ходу куртку, я побежал в хозяйственный отдел.
Модест Матвеевич в лоснящемся костюме величественно ждал меня в собственной приемной. За его спиной маленький гном с волосатыми ушами уныло и старательно возил пальцами по обширной ведомости.
Я повиновался. Он внимательно исследовал мой пропуск, вернул его и произнес:
Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутой руки.
Я слегка обалдел, потому что привыкнуть ко всему этому было все-таки очень трудно.
Я тоже пожелал ему соответствующих успехов и вышел в коридор.
Узнавши вчера о том, что меня назначили дежурным, я обрадовался: я намеревался закончить один расчет для Романа Ойры-Ойры. Однако теперь я чувствовал, что дело обстоит не так просто. Перспектива провести ночь в институте представилась мне вдруг в совершенно новом свете. Я и раньше задерживался на работе допоздна, когда дежурные из экономии уже гасили четыре лампы из пяти в каждом коридоре и приходилось пробираться к выходу мимо каких-то шарахающихся мохнатых теней. Первое время это производило на меня сильнейшее впечатление, потом я привык, а потом снова отвык, когда, возвращаясь однажды по большому коридору, услышал сзади мерное цок-цок-цок когтей по паркету и, оглянувшись, обнаружил некое фосфоресцирующее животное, бегущее явно по моим следам. Правда, когда меня сняли с карниза, выяснилось, что это была обыкновенная живая собачка одного из сотрудников. Сотрудник приходил извиняться, Ойра-Ойра прочел мне издевательскую лекцию о вреде суеверий, но какой-то осадок у меня в душе все-таки остался. Первым делом заговорю демонов, подумал я.
У входа в приемную директора мне повстречался мрачный Витька Корнеев. Он хмуро кивнул и хотел пройти мимо, но я поймал его за рукав.
Витька оттянул пальцем воротник свитера и с интересом посмотрел на меня.
Витька вдруг оживился.
Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович.
Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно, что он забыл, как меня зовут.
Видно было, что мысль эта только что пришла ему в голову, и он страшно ею загорелся.
Он тут же, не сходя с места, сотворил две большие антоновки, одну вручил мне, а от второй откусил сразу половину и принялся сочно хрустеть.
Он подошел к окну и сказал восхищенно:
Вошел, кутаясь в норковую шубу, тонкий и изящный Кристобаль Хозевич Хунта. Федор Симеонович обернулся.
Хунта положил на стол ключи и сказал небрежно:
Они пошли к двери. Хунта пропустил Федора Симеоновича вперед и, прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем на стене Соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, как след пучка электронов на экране осциллографа. Я трижды плюнул через левое плечо.
Ровно в три часа, в соответствии с трудовым законодательством, принес ключи доктор наук Амвросий Амбруазович Выбегалло. Он был в валенках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятого воротника торчала вперед седоватая нечистая борода. Волосы он стриг под горшок, так что никто никогда не видел его ушей.
Он положил передо мной связку амбарных ключей и в каком-то затруднении открыл рот, уставясь на меня. Глаза у него были прозрачные, в бороде торчало пшено.
* Не так ли? (Франц.) Выбегалло обожает вкраплять в свою речь отдельные словосочетания на французском, как он выражается, диалекте. Никак не отвечая за его произношение, мы взяли на себя труд обеспечить перевод. (Примечание авторов.)
* В массе, у большинства (франц.).
* Такова жизнь (франц.).
Я набрался храбрости и буркнул:
Некоторое время он смотрел на меня своими прозрачными глазами, в которых ничегошеньки не выражалось, потом проговорил:
* До свидания (франц.).
Он напялил ушанку и удалился. Я торопливо открыл форточку. Влетел Роман Ойра-Ойра в зеленом пальто с барашковым воротником, пошевелил горбатым носом и осведомился:
Он упал в огромное кожаное кресло, расстегнул пальто и закурил.
Я почесал за ухом.
Я почесал за другим ухом, прикинул в уме вектор и произвел, запинаясь, акустическое воздействие (произнес заклинание). Ойра-Ойра зажал нос. Я выдрал из брови два волоска (ужасно больно и глупо) и поляризовал вектор. Запах опять усилился.
Магнус Федорович положил на стол коробочку с ключом и, недоверчиво глядя на нас исподлобья, сказал:
Магнус Федорович вынул записную книжку и, запинаясь, прочел:
Вы спрашиваете:
Что считаю
Я наивысшим счастьем на земле?
Две вещи:
Менять вот так же состоянье духа,
Как пенни выменял бы я на шиллинг,
И
Юной девушки
Услышать пенье
Вне моего пути, но вслед за тем,
Как у меня дорогу разузнала.
Редькин отдал ему записную книжку и пояснил:
Магнус Федорович вздохнул.
Магнус Федорович сразу обиделся.
Магнус Федорович обиделся еще больше и вырвал у него записную книжку.
* Господи! Ужель обычный путь тебе заказан, путь достойного человека. Сэр (англ.).
* Прошу прощения (англ.).
Мерлин оправил на себе побитую молью мантию, швырнул на стол связку ключей и произнес:
Он потряс подолом мантии и поднялся на метр над полом.
Мерлин посмотрел на люстру и ни с того ни с сего начал:
Мы с Романом молчали и ждали, когда он исчезнет. Но он, упаковавшись в мантию, удобно расположился под люстрой и затянул длинный, всем давно уже осточертевший рассказ о том, как он, Мерлин, и председатель соловецкого райсовета товарищ Переяславльский совершали инспекторский вояж по району. Вся эта история была чистейшим враньем, бездарным и конъюнктурным переложением Марка Твена. О себе он говорил в третьем лице, а председателя иногда, сбиваясь, называл королем Артуром.
Тут раздался телефонный звонок, и я с радостью схватил трубку.
Мерлин замолчал с видом человека, готового продолжать в любой момент.
Выбегалло донес, подумал я.
Следующая цитата
Восемьдесят три процента всех дней в году начинаются одинаково: звенит будильник. Этот звон вливается в последние сны то судорожным стрекотанием итогового перфоратора, то гневными раскатами баса Федора Симеоновича, то скрежетом когтей василиска, играющего в термостате.
Я сморщился, сел на постели и для начала набрал полную грудь праны, смешанной с холодным утренним воздухом. Некоторое время я ждал, пока прана усвоится, и в соответствии с рекомендацией думал о светлом и радостном. Затем я выдохнул холодный утренний воздух и принялся выполнять комплекс упражнений утренней гимнастики. Мне рассказывали, что старая школа предписывала гимнастику йогов, но йога-комплекс, так же как и почти ныне забытый майя-комплекс, отнимал пятнадцать-двадцать часов в сутки, и с назначением на пост нового президента АН СССР старой школе пришлось уступить. Молодежь НИИЧАВО с удовольствием ломала старые традиции.
На сто пятнадцатом прыжке в комнату впорхнул мой сожитель Витька Корнеев. Как всегда с утра, он был бодр, энергичен и даже благодушен. Он хлестнул меня по голой спине мокрым полотенцем и принялся летать по комнате, делая руками и ногами движения, как будто плывет брассом. При этом он рассказывал свои сны и тут же толковал их по Фрейду, Мерлину и по девице Ленорман. Я сходил умылся, мы прибрались и отправились в столовую.
Вчерашней ночью на Лысой Горе состоялся традиционный весенний слет. Участники вели себя крайне безобразно. Вий с Хомой Брутом в обнимку пошли шляться по улицам ночного города, пьяные, приставали к прохожим, сквернословили, потом Вий наступил себе на левое веко и совсем озверел. Они с Хомой подрались, повалили газетный ларек и попали в милицию, где каждому дали за хулиганство по пятнадцати суток. Чтобы остричь наголо Хому Брута, пришлось держать его вшестером, а лысый Вий при этом сидел в углу и обидно хихикал. Из-за того, что Хома Брут наговорил во время стрижки, дело передается в народный суд.
Луи Седловой из отдела Абсолютного Знания изобрел какую-то машину времени и сегодня будет докладывать об этом на семинаре.
Престарелый колдун Перун Маркович Неунывай-Дубино из отдела Воинствующего Атеизма взял отпуск для очередного перевоплощения.
В отделе Вечной Молодости после долгой и продолжительной болезни скончалась модель бессмертного человека.
В конце концов меня занесло к абсолютникам. Я попал перед самым началом семинара. Сотрудники, позевывая и осторожно поглаживая уши, рассаживались в малом конференц-зале. На председательском месте, покойно сплетя пальцы, восседал завотделом магистр-академик, всея Белыя, Черныя и Серыя магии многознатец Морис-Иоганн-Лаврентий Пупков-Задний и благосклонно взирал на суетящегося докладчика, который с двумя неумело выполненными волосатоухими дублями устанавливал на экспозиционном стенде некую машину с седлом и педалями, похожую на тренажер для страдающих ожирением. Я присел в уголке подальше от остальных, вытащил блокнот и авторучку и принял заинтересованный вид.
Сначала я слушал довольно внимательно. Я даже увлекся. Оказывается, некоторые из этих ребят занимались прелюбопытными вещами. Оказывается, некоторые из них и по сей день бились над проблемой передвижения по физическому времени, правда, безрезультатно. Но зато кто-то, я не разобрал фамилию, кто-то из старых, знаменитых, доказал, что можно производить переброску материальных тел в идеальные миры, то есть в миры, созданные человеческим воображением. Оказывается, кроме нашего привычного мира с метрикой Римана, принципом неопределенности, физическим вакуумом и пьяницей Брутом, существуют и другие миры, обладающие ярко выраженной реальностью. Это миры, созданные творческим воображением за всю историю человечества. Например, существуют: мир космологических представлений человечества; мир, созданный живописцами; и даже полуабстрактный мир, нечувствительно сконструированный поколениями композиторов.
Несколько лет назад, оказывается, ученик того самого, знаменитого, собрал машину, на которой отправился путешествовать в мир космологических представлений. В течение некоторого времени с ним поддерживалась односторонняя телепатическая связь, и он успел передать, что находится на краю плоской Земли, видит внизу извивающийся хобот одного их трех слонов-атлантов и собирается спуститься вниз, к черепахе. Больше сведений от него не поступало.
Докладчик, Луи Иванович Седловой, неплохой, по-видимому, ученый, магистр, сильно страдающий, однако, от пережитков палеолита в сознании и потому вынужденный регулярно брить уши, сконструировал машину для путешествий по описываемому времени. По его словам, реально существует мир, в котором живут и действуют Анна Каренина, Дон-Кихот, Шерлок Холмс, Григорий Мелехов и даже капитан Немо. Этот мир обладает своими весьма любопытными свойствами и закономерностями, и люди, населяющие его, тем более ярки, реальны и индивидуальны, чем более талантливо, страстно и правдиво описали их авторы соответствующих произведений.
Все это меня очень заинтересовало, потому что Седловой, увлекшись, говорил живо и образно. Но потом он спохватился, что получается как-то ненаучно, понавешал на сцене схемы и графики и принялся нудно, чрезвычайно специализированным языком излагать про конические декрементные шестерни, полиходовые темпоральные передачи и про какой-то проницающий руль. Я очень скоро потерял нить рассуждений и принялся рассматривать присутствующих.
Я очнулся, когда докладчик заявил, что вводную часть он закончил и теперь хотел бы продемонстрировать машину в действии.
Я взгромоздился в седло, стараясь ни на кого не глядеть и чувствуя себя очень глупо.
Я надавил на клавишу. Это было, очевидно, что-то вроде стартера. Машина дернулась, захрюкала и стала равномерно дрожать.
Следующая цитата
Чужой компьютер
Братья Стругацкие
вернуться к странице
Братья Стругацкие запись закреплена
Нравится Показать список оценивших
Сначала старые
"А эту отдашь Модесту. Он у нас Камноедов."
Нравится Показать список оценивших
Liza Mosienko
Читайте также: