Историки о первой мировой войне цитаты
Обновлено: 21.11.2024
11 ноября 1918 г. завершилась длившаяся более четырех лет Первая мировая война: было подписано перемирие между Германией и союзниками. К 100-летию со дня окончания войны — цитаты писателей, принимавших в ней участие.
Уинстон Черчилль, майор Собственного ее величества полка Оксфордширских гусар (ноябрь – декабрь 1915 г.), подполковник, командир 6-го Королевского батальона шотландских стрелков (январь – май 1916 г.). В 1953 г. стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за высокое искусство исторического и биографического описания, а также за блестящее ораторство в защиту возвышенных человеческих ценностей».
Из книги Барри Сингера «Стиль Черчилля»
«Я добрался до окопов без всяких происшествий и потом узнал, что через четверть часа после моего ухода в блиндаж, где я жил, попал артиллерийский снаряд, который взорвался в нескольких футах от того места, где я сидел; он разрушил укрепление и убил тех, кто находился внутри и сидел за столом. Мой денщик спасся, вероятно, благодаря тому, что я взял его с собой, чтобы он нес мое пальто. Исходя из этого, подумайте теперь, стоит ли беспокоиться о всякой ерунде. Это просто случайность, а наше непредсказуемое поведение приводит к наилучшим результатам тогда, когда мы ничего не просчитываем».
2 фотоЭрих Мария Ремарк. Был призван в армию в ноябре 1916 г., а в июне 1917 г. направлен на Западный фронт. Через полтора месяца был ранен осколками гранаты, остаток войны провел в военных госпиталях Германии.
1 фото«Три товарища»
«Я иду за санитаром, и все во мне кипит от злости. Он смотрит на меня и говорит: "Операция за операцией, с пяти часов утра, просто с ума сойти, вот что я тебе скажу. Только за сегодня опять шестнадцать смертных случаев, твой будет семнадцатый. Сегодня наверняка дойдет до двадцати. »
«Зато из земли, из воздуха в нас вливаются силы, нужные для того, чтобы защищаться, — особенно из земли. Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд — десять секунд перебежки, еще десять секунд жизни, — и опять подхватывает его, чтобы укрыть, порой навсегда».
3 фото«Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой веселые, но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми-полуживотными».
«Открываю глаза. Мои пальцы вцепились в какой-то рукав, в чью-то руку. Раненый? Я кричу ему. Ответа нет. Это мертвый. Моя рука тянется дальше, натыкается на щепки, и тогда я вспоминаю, что мы на кладбище. Но огонь сильнее, чем всё другое. Он выключает сознание, я забиваюсь еще глубже под гроб — он защитит меня, даже если в нем лежит сама смерть».
«Дышу осторожно, прижав губы к клапану. Сейчас облако газа расползается по земле, проникая во все углубления. Как огромная мягкая медуза, заползает оно в нашу воронку, лениво заполняя ее своим студенистым телом. Я толкаю Ката: нам лучше выбраться наверх, чем лежать здесь, где больше всего скапливается газ. Но мы не успеваем сделать это: на нас снова обрушивается огненный шквал. На этот раз грохочут, кажется, уже не снаряды — это бушует сама земля».
«Фронт — это клетка, и тому, кто в нее попал, приходится, напрягая нервы, ждать, что с ним будет дальше. Мы сидим за решеткой, прутья которой — траектории снарядов; мы живем в напряженном ожидании неведомого. Мы отданы во власть случая. Когда на меня летит снаряд, я могу пригнуться — и это все; я не могу знать, куда он ударит, и никак не могу воздействовать на него. Именно эта зависимость от случая и делает нас такими равнодушными. Несколько месяцев тому назад я сидел в блиндаже и играл в скат; через некоторое время я встал и пошел навестить своих знакомых в другом блиндаже. Когда я вернулся, от первого блиндажа почти ничего не осталось: тяжелый снаряд разбил его всмятку. Я опять пошел во второй и подоспел как раз вовремя, чтобы помочь его откапывать, — за это время его успело засыпать. Меня могут убить — это дело случая. Но то, что я остаюсь в живых, это опять-таки дело случая. Я могу погибнуть в надежно укрепленном блиндаже, раздавленный его стенами, и могу остаться невредимым, пролежав десять часов в чистом поле под шквальным огнем. Каждый солдат остается в живых лишь благодаря тысяче разных случаев. И каждый солдат верит в случай и полагается на него».
Анри Барбюс. В 1914 г. ушел рядовым-добровольцем во французскую армию. Был ранен и комиссован в 1915 г.
1 фото«Сколько хлопот было стащить с него эти чеботы; и повозился же я! Добрых полчаса пришлось тянуть, поворачивать, дергать, накажи меня бог: ведь парень мне не помогал, лапы у него не сгибались. Ну, я столько тянул, что в конце концов ноги от мертвого тела отклеились в коленях, штаны порвались и — трах! — в каждой руке у меня по сапогу, полному каши. Пришлось опорожнить их, выбросить из них ноги.
— Спроси у самокатчика Этерпа! Он мне помогал: мы запускали руки в сапог и вытаскивали оттуда кости, куски мяса и носков. Зато какие сапоги!
Гляди! Стоило потрудиться!
. И вот, пока не вернется Карон, Потерло вместо него носит сапоги, которые не успел износить баварский пулеметчик».
3 фото«Меня отправят подлечиться, — говорит Вольпат, — и пока мои уши будут прирастать, жена и малыши будут глядеть на меня, а я — на них. И пока уши будут расти, как салат, — война подойдет к концу… Ну, русские поднажмут… Мало ли что может быть…
Он убаюкивает себя этим мурлыканьем, тешит счастливыми предсказаниями, думает вслух, уже как бы отделившись от нас и празднуя свое особое счастье.
— Разбойник! — кричит Фуйяд. — Ну и повезло ж тебе, чертов разбойник.
Да и как ему не завидовать? Он уедет на целый месяц, а то и на два, а то и на три месяца, и на это время, вместо того чтобы бедствовать и подвергаться опасности, превратится в рантье!
— Сначала, — говорит Фарфаде, — мне было чудно, когда кто-нибудь хотел получить «выгодную рану». А теперь, что бы там ни говорили, теперь я понимаю, что только на это и может надеяться бедный солдат, если он еще не рехнулся».
Матэ Залка. С началом Первой мировой войны был призван в австро-венгерскую армию, в чине младшего офицера воевал в Италии и на Восточном фронте.
1 фото«Тишина. Ждем, что будет. Вдруг на бруствере итальянцев показывается высокая офицерская фуражка и решительно появляется сам офицер. На голенищах его черных лакированных сапог играют отблески лучей заходящего солнца, на фуражке сверкает золотой позумент, на плечах пелерина, в руках обнаженная сабля. Офицер спрыгивает с бруствера и расчищает себе дорогу среди разбитых артиллерийским огнем проволочных заграждений, неподдающуюся проволоку рубит шашкой, стальной звон которой долетает до нас в мертвой тишине. Мои солдаты смотрят на меня. Я отдаю приказ — выждать. Капитан уже пробрался сквозь проволочные заграждения итальянцев и смотрит в нашу сторону. Лицо у него мертвенно-серое. Вдруг, как разъяренный петух, он подымается на носки, поворачивается в картинной позе к своим окопам и кричит: "Аванти, берсальери!" Тишина. Потом сразу из сотни глоток вырывается крик: «Аванти!» — и бруствер врага покрывается людьми. Залп, пулеметы косят, берсальеры бессильно падают в свои окопы. Капитан опускается на колени, роняет шашку и тихо валится на бок. Тишина, в которой ясно слышатся протяжные стоны капитана. В итальянских окопах возня: уносят раненых. Я приказываю выбросить флаг Красного Креста, итальянцы выходят за своим офицером. Это была последняя атака. На следующий день по обе стороны шла «генеральная уборка». Моя рота убыла наполовину. Когда нас сменили, в бараках болталось всего несколько человек. Вот как мы тут воюем, дорогой Тиби».
2 фотоЭрнест Хемингуэй. После вступления США в Первую мировую войну хотел пойти добровольцем, но его не взяли. В начале 1918 г. он отозвался на кадровый поиск Красного Креста и вызвался быть водителем скорой помощи на итальянском фронте.
1 фотоПрощай, оружие!
«– Послушайте, лейтенант. Вы непременно должны меня доставить в полк?
– Штука-то в том, что старший врач знает про мою грыжу. Я выбросил к черту бандаж, чтобы мне стало хуже и не пришлось опять идти на передовую.
– Может, вы отвезете меня куда-нибудь в другое место?
– Будь мы ближе к фронту, я мог бы сдать вас на первый медицинский пункт. Но здесь, в тылу, нельзя без документов.
– Если я вернусь, мне сделают операцию, а потом все время будут держать на передовой.
– Хотели бы вы все время торчать на передовой? – спросил он.
– О, черт! – сказал он. – Что за мерзость эта война.
– Слушайте, – сказал я. – Выйдите из машины, упадите и набейте себе шишку на голове, а я на обратном пути захвачу вас и отвезу в госпиталь».
2 фото«– Они бросают винтовки, – сказал Пиани. – Снимают их и кидают на ходу. А потом кричат.
– Напрасно они бросают винтовки.
– Они думают, если они побросают винтовки, их не заставят больше воевать».
Алексей Толстой. В Первую мировую войну — военный корреспондент. Совершил поездку во Францию и Англию.
1 фото«Хождение по мукам»
«Знаменитая атака кавалергардов, когда три эскадрона, в пешем строю, прошли без одного выстрела проволочные заграждения, имея во главе командира полка князя Долгорукова, шагающего под пулеметным огнем с сигарой во рту и, по обычаю, ругающегося по-французски, была сведена к тому, что кавалергарды, потеряв половину состава убитыми и ранеными, взяли две тяжелых пушки, которые оказались заклепанными и охранялись одним пулеметом. Есаул казачьей сотни говорил по этому поводу: «Поручили бы мне, я бы с десятью казаками взял это дерьмо». С первых же месяцев выяснилось, что доблесть прежнего солдата – огромного, усатого и геройского вида человека, умеющего скакать, рубить и не кланяться пулям, – бесполезна. На главное место на войне были выдвинуты техника и организация тыла. От солдат требовалось упрямо и послушно умирать в тех местах, где указано на карте. Понадобился солдат, умеющий прятаться, зарываться в землю, сливаться с цветом пыли. Сентиментальные постановления Гаагской конференции – как нравственно и как безнравственно убивать, – были просто разорваны. И вместе с этим клочком бумаги разлетелись последние пережитки никому уже более не нужных моральных законов».
2 фото«Так в несколько месяцев война завершила работу целого века. До этого времени еще очень многим казалось, что человеческая жизнь руководится высшими законами добра. И что в конце концов добро должно победить зло, и человечество станет совершенным. Увы, это были пережитки средневековья, они расслабляли волю и тормозили ход цивилизации. Теперь даже закоренелым идеалистам стало ясно, что добро и зло суть понятия чисто философские и человеческий гений – на службе у дурного хозяина… Это было время, когда даже малым детям внушали, что убийство, разрушение, уничтожение целых наций – доблестные и святые поступки. Об этом твердили, вопили, взывали ежедневно миллионы газетных листков».
Алексей Будберг. В начале 1915 г. состоял генералом для поручений при командующем армией, с октября 1915 г. – командующий пехотной дивизией, с 1917 г. – командир армейского корпуса.
1 фото«Дневник белогвардейца»
«На Рижском фронте немцы не только прекратили наступление, но даже отошли назад на подготовленные позиции, предоставив нам залезть в болота и в совершенно опустошенный район, где развал пойдет несомненно более быстрым темпом; мы бы и полезли туда, если бы не современное состояние фронта, делающее невозможным отдать какое-либо распоряжение, связанное с движением вперед в сторону противника. Все пережитое ничему не научило наши командные верхи; а ведь невозможно даже подсчитать те моральные и материальные потери, которые мы понесли за полтора года сидения на идиотских позициях только Придвинского участка, а таких участков по всему фронту были многие десятки (Нарочь, Стоход и т. п.)».
2 фотоСледующая цитата
В начале XXI в., по мере приближения 100-летнего юбилея начала Первой мировой войны в исторических исследованиях вновь был поднят вопрос о необходимости переосмысления, дополнения и исправления истории Первой мировой войны в целом и концепции ее происхождения в частности.
К причинам Первой мировой войны обратился К.Ф. Шацилло, подчеркнув, что напряженность в мире создавалась англо-германской конкуренцией и подготовкой германского милитаризма к борьбе за передел мира. Автор также отметил, что гонка вооружений, достигшая накануне войны своего апогея, стала влиять на ход международных событий существенным образом. Создавался порочный круг, и государства не смогли найти выхода из него мирными способами[1].
Первая мировая война в качестве одного из этапов военной истории представлена в коллективном труде «Военная история России». При рассмотрении причин войны авторы основную роль отводят системе международных отношений, сложившихся накануне Первой мировой войны: авторами проанализированы англо-германские, франко-германские, русско-германские противоречия, исследовано русско-австрийское соперничество на Балканах. Особенностью работы можно считать выделение русско-австрийского узла противоречий: не все исследователи уделяют внимание этому аспекту международных отношений.
Цель данной работы – изучить высказывания современных историков о первой мировой войне.
Задача работы – рассмотреть историографию первой мировой войны.
Осмысление уроков первой мировой войны
Столетие начала Первой мировой войны – повод для осмысления человечеством ее уроков, особенно учитывая все чаще проявляющееся сходство начала ХХ и начала ХХI вв. Его видят в технологическом прогрессе и глобализации, создании мультинациональных предприятий и миграционных волнах, росте национализма и терроризма, гонке вооружений и войнах пропаганды, а также многих других политических, экономических и идеологических явлениях.
Наиболее ярко и убедительно такое сравнение настоящего и прошлого проводит британский профессор М. Макмиллан в вышедшей в 2013 г. книге «Война, покончившая с миром».
Эти тревожные параллели, так же как и разговоры о том, что сегодняшний Ближний Восток похож на Балканы столетней давности, Сирия начала ХХI в. – это Сербия начала ХХ в., нынешние отношения между Китаем и Японией или Китаем и США слишком похожи на противостояние Великобритании и Германии накануне Первой мировой войны, а Берлин своей политикой евро третий раз ставит континент под угрозу, диктуют необходимость понять механизм запуска Великой войны в 1914 г.[2]
То, что у исторических аналогий М. Макмиллан есть оппоненты, верящие в спасительную магию ядерного оружия, не замечающие в современном мире сильной военной идеологии и равенства потенциалов США и Китая, лишь усиливает внимание к причинам конфликта, которые должны помочь избежать повторения подобных катастроф в будущем.
Несмотря на то, что поиск объяснений начался вместе с первыми выстрелами орудий летом 1914 г., на протяжении 100 лет в историческом сообществе не утихают споры о том, почему началась Великая война, можно ли было ее предотвратить и кто виновен в развязывании конфликта.
Отвечая на вызовы времени, разные историки в разных странах перемещали акценты с глубинных причин Первой мировой войны и критики империализма на поиск ее непосредственных зачинщиков среди государств и отдельных лиц, и наоборот.
Особое внимание объективным экономическим причинам уделяла марксистско-ленинская историография. Ее представители доказывали, что мировая война – явление закономерное, вытекающее из противоречий между империалистическими державами, виновником ее развязывания является мировой капитал, в том числе и российский[3].
«Глубинными силами» интересовался и крупнейший французский историк Первой мировой войны П. Ренувьен (1983–1974). Однако он отводил экономическим факторам второстепенную роль, утверждая, что крупный военный конфликт не был выгоден мировой бизнес-элите.
Обстановку, сложившуюся к началу Первой мировой войны, ученый объяснял прежде всего столкновением политических интересов крупных европейских государств, а также активизацией националистических сил. Правда, его ученики под влиянием марксизма всё же обратились к изучению экономических факторов.
В целом все же для западной историографии традиционно более важен был вопрос вины в развязывании войны. Статья 231 Версальского мирного договора о том, что война была навязана нападением Германии и ее союзников и именно они несут ответственность за убытки, причиненные государствам Антанты, стала подвергаться сомнению фактически сразу же после завершения Парижской мирной конференции, и не только в Германии.
В Великобритании, США и даже во Франции нашлись историки, утверждавшие, что Европа не столь уж сопротивлялась попыткам Германии навязать ей войну. «Миротворцы, которых мучила совесть, размышляли, а справедливо ли то, что они сотворили», – подметил Г. Киссинджер. Однако, после Второй мировой войны в 1961 г. в Гамбурге немецкий историк Ф. Фишер пришел к выводу о подготовке в Германии превентивного удара.
К 80-м гг. ХХ в. парадигма Фишера о значительной ответственности Германии за развязывание не только Второй, но и Первой мировой войны утвердилась в германской историографии, школьных учебниках, СМИ. Сегодня она вновь поставлена под сомнение. Иначе говоря, проблема причин начала Великой войны пережила уже много периодов радикальных изменений в подходах и интерпретациях, но по-прежнему остается сложнейшей головоломкой исторической науки.
В последние десятилетия можно наблюдать очередную волну ревизии устоявшихся концепций, особенно усилившуюся в преддверии 100-летнего юбилея. В западной части Старого Света ревизионизм связан с новыми реалиями европейского объединения, требующего формирования общей миролюбивой концепции исторического прошлого, а также с усилением Германии.
В Восточной Европе радикальное переписывание истории обусловлено сбрасыванием в 1989 г. «цепей пролетарского интернационализма» и созданием новых национальных историй, призванных разоблачить прежних союзников по Варшавскому договору.
Выявление национальных трактовок начала Первой мировой войны в исторической науке в 90-е гг. XX – начале XXI вв. осложняется целым рядом факторов:
- историков в первую очередь интересуют действия своих правительств;
- для историографий тех стран, которые смогли после Великой войны создать независимые государства, последствия значительно более важны, чем сам мировой конфликт и его причины;
- в исторической науке одной страны, как правило, не существует единства мнений;
- в Восточной Европе сильно влияние западных авторитетов;
- глобализация и свободное перемещение ученых между университетами мира стирает их национальные идентичности[4].
Между тем все же можно найти доминирующую тенденцию, чаще лучше просматривающуюся в учебной, обобщающей и массовой литературе, которая в последнее время, вопреки призывам и декларациям, приобретает в объединенной Европе выраженный национальный характер. Эти трактовки позволяют увидеть скрывающиеся за ними национальные и глобальные интересы, определить направления манипуляций историческим сознанием масс.
При проведении анализа национальных историографий с точки зрения объяснения в них происхождения Первой мировой войны внимание акцентировалось на оценках роли Российской империи и ее руководства в событиях, поскольку настоящий и будущий образ России, ее место в международных и двусторонних отношениях во многом складываются из стереотипов и оценок прошлого.
Следующая цитата
11 ноября 1918 г. в 5 часов 10 минут утра в штабном вагоне командующего войсками союзников маршала Фердинанда Фоша в Компьенском лесу было подписано перемирие между Германией и союзниками. Со стороны союзников его подписали Фош и британский адмирал Росслин Уимисс, с немецкой стороны – представитель командования при рейхсканцлере генерал-майор Детлоф фон Винтерфельдт. Завершилась война, длившаяся 4 года, 3 месяца и 10 дней. Война, получившая у современников название Великой.
Перемирие было эвфемизмом, маскировавшим капитуляцию Германии. В течение 15 дней она должна была вывести все свои войска из Франции, Бельгии, Люксембурга и Эльзаса-Лотарингии – провинции Франции, вошедшей в состав Германской империи с 1871 г. В течение следующих 17 дней немецкие войска должны были оставить западный берег Рейна и отойти на 30 км от мостов на его правом берегу у городов Майнца, Кобленца и Кельна. Вслед за их отходом эти территории подлежали оккупации армиями союзников и США. Все немецкие подводные лодки и современные боевые корабли должны были быть интернированы, также Германия передавала своим противникам 5000 исправных орудий, 25 000 пулеметов, 1700 самолетов, 5000 локомотивов и 150 000 вагонов.
Уникальность ситуации заключалась в том, что Германия рухнула, когда на ее территорию не вступил еще ни один солдат противника.
Ответ на вопрос, кто победил в Великой войне, очевиден. Сложнее ответить на другой вопрос: кто выиграл в результате войны. По большому счету – никто. Разве что США, существенно увеличившие свою экономическую мощь и выступившие спасителями мира: главным героем человечества на несколько месяцев стал президент США Вудро Вильсон.
Европа – центр мировой цивилизации, олицетворение прогресса, эталон вкуса, – можно сказать, совершила самоубийство, затеяв войну, обернувшуюся мировой. Ей уже никогда не было суждено стать прежней.
Кто виноват
Спор о том, кто виноват в войне, не имеет окончательного ответа. Готовились все: череда кризисов и локальных войн начала ХХ в. предвещала большую войну. Пожалуй, больше всех в 1914 г. ее хотела все-таки Германия. Генерал Фридрих фон Бернгарди, в 1870 г. первый немецкий офицер, проехавший под Триумфальной аркой в Париже во время Франко-прусской войны, в 1911 г. опубликовал книгу «Германия и следующая война», в которой писал: «Нации должны прогрессировать или загнивать. Германия должна выбрать между мировым господством или падением. Среди других наций Германия в социально-политическом аспекте стоит во главе всего культурного прогресса, но зажата в узких неестественных границах. Она не сможет достичь своих великих моральных целей без увеличения политической силы, расширения сфер влияния и новой территории».
Нетрудно заметить, что идеи Адольфа Гитлера возникли не на пустом месте. Однако дело было не только в территории или рынках сбыта. «Мы должны обеспечить германской нации, германскому духу на всем земном шаре то высокое уважение, которое они заслуживают и которого они были лишены до сих пор», – писал Бернгарди.
Будущий генерал-фельдмаршал Кольмар фон дер Гольц в книге «Нация с оружием», вышедшей за 30 лет до начала Великой войны, выразился проще: «Мы завоевали наше положение благодаря остроте наших мечей, а не умов».
Когда проиграли
Когда и почему Германия проиграла войну? Иногда считают, что это случилось еще в сентябре 1914 г., когда провалился план Шлиффена – разгрома поодиночке Франции и России. Это и так и не так. Затяжную войну на два фронта Германия выдержать не могла, но разгром одного из противников с последующей концентрацией всех сил против другого не выглядел нереальным.
Морская блокада Германии оказалась достаточно эффективной. Ее результаты начали серьезно сказываться в 1916 г., а в 1917-м недоедало и мирное население, и армия. В этих условиях германские власти решили прибегнуть к неограниченной подводной войне, т. е. топить и суда нейтральных стран. Они понимали, что это может привести к вступлению в войну США, но явно недооценивали возможные последствия. Это была еще одна авантюра, сопоставимая с планом Шлиффена. В феврале – апреле 1917 г. немцы потопили суда грузоподъемностью в 2 млн регистровых тонн (р. т.), потеряв лишь девять субмарин. По расчетам германских стратегов, ежемесячные потери снабжения на 600 000 р. т. должны были привести к продовольственному кризису в Великобритании. Однако торговые суда начали сопровождать боевые корабли, а подлодки были еще далеки от совершенства. В результате за весь 1918 год немцы отправили на дно лишь 2,75 млн р. т. снабжения ценой потери 69 подлодок. Это был провал.
Последней каплей, побудившей США вступить в войну, стала перехваченная телеграмма германского министра иностранных дел Артура Циммермана немецкому послу в Вашингтоне, инструктировавшая последнего побудить Мексику вступить в войну против США взамен на обещание передать ей Техас, Нью-Мексико и Аризону. Глупость депеши настолько невероятна, что ее можно было бы счесть подделкой, если бы сам Циммерман не признал позднее ее подлинность. 6 апреля 1917 г. США объявили войну Германии.
Но и это был еще не конец истории. США требовалось время для создания и обучения армии и для доставки войск в Европу. В апреле 1917 г. ее сухопутные силы насчитывали лишь 130 000 человек. 18 мая 1917 г. был принят закон об ограниченной воинской повинности: в армию призывался 1 млн мужчин в возрасте от 21 до 31 года. Первая американская дивизия прибыла на Западный фронт лишь в октябре 1917 г.
Да здравствует революция
Но в ноябре 1917 г. Германию ждала невиданная удача: в России произошла большевистская революция. Вскоре после прихода к власти «партии стихийно демобилизующейся армии» боевые действия на Восточном фронте фактически прекратились, было заключено перемирие и начаты переговоры о мире в Брест-Литовске. Генерал Эрих Людендорф, фактически командовавший немецкими войсками на Западе, начал разработку плана решительного наступления с участием дивизий, переброшенных с Востока. Это была последняя надежда выиграть войну до прибытия в Европу главных сил американской армии.
Россия, вынесшая на своих плечах тяжесть первых трех лет войны и понесшая огромные потери, 3 марта 1918 г. заключила сепаратный мир и вышла из войны. «Вы наставили нам рога», – в ярости заявил французский премьер Жорж Клемансо послу уже не существующего Временного правительства Василию Маклакову.
Катастрофа вместо победы
Война на два фронта окончилась, и германская армия на Западном фронте, имевшая теперь 200 дивизий общей численностью 3,5 млн человек, сравнялась по своей мощи с силами союзников. Начиная с марта 1918 г. германское командование предприняло четыре наступательные операции, чтобы успеть разгромить союзников до прибытия основных сил американцев. Летом 1918 г. снова казалось, что победа Германии ближе, чем когда бы то ни было. До Парижа было рукой подать. Однако наступления выдохлись, достичь решающего успеха не удалось. Последний шанс был упущен.
8 августа 1918 г. союзники начали мощное, стодневное наступление, в котором наряду с французскими и британскими армиями участвовали американские (летом 1918 г. численность американского экспедиционного корпуса достигает 1,2 млн человек), канадские и австралийские войска. Впервые в серьезных масштабах были применены танки. Фронт был прорван, впервые союзники захватили много пленных.
А в Германии все еще верили в возможность победы, ведь последние месяцы с фронта шли победные реляции. Тем большей неожиданностью стало заявление Людендорфа приглашенным в ставку императору Вильгельму II, рейхсканцлеру и министру иностранных дел, что положение катастрофическое и нужно немедленно приступать к переговорам о мире. Фронт, по словам генерала, мог рухнуть в течение 24 часов. Военные и правые, доведшие страну до катастрофы, сделали ловкий ход, передав власть либералам: во-первых, с ними скорее будут вести переговоры союзники, во-вторых, на них можно будет свалить поражение. Так закладывалась основа легенды об «ударе в спину».
Новое правительство возглавил политик либерального толка принц Максимилиан Баденский, в него вошли социал-демократы. Принц обратился с предложением о мире к президенту Вильсону. Тот поставил его условием отречение императора Вильгельма II, очищение германскими войсками оккупированных территорий и демократизацию германского правительства. Торг, учитывая, что армия стремительно теряла боеспособность, оказался невозможен. 9 ноября Максимилиан Баденский объявил об отречении Вильгельма II, не спросив императора; в тот же день социал-демократ Филипп Шейдеман провозгласил Германию республикой.
Для многих немцев, веривших в превосходство своего оружия, «как в Евангелие», и в правдивость победных реляций верховного командования, произошедшее стало шоком. По выражению Йоахима Феста, «нация рухнула в тартарары». Среди воспринявших внезапное крушение империи как личную трагедию был отравленный газами в ночь с 13 на 14 октября во время боев во Фландрии ефрейтор Адольф Гитлер. Глаза Гитлера, по его словам, превратились в горячие угли. Дошедшие до находившегося в лазарете ефрейтора 10 ноября 1918 г. известия о революции и отречении императора и о том, что Германия отдана на милость победителей, стали «самыми отвратительными» в его жизни. Именно это, как утверждал будущий фюрер, побудило его заняться политикой.
Вряд ли генерал Людендорф мог себе представить, впрочем, как и ефрейтор Гитлер, что пять лет спустя, 9 ноября 1923 г., они будут вместе маршировать по улицам Мюнхена в день устроенного нацистами «пивного путча». Причем провозгласивший себя имперским канцлером Гитлер назначит Людендорфа главнокомандующим германской армией. Правда, в тот раз на важных должностях они пробыли лишь несколько часов, до встречи с полицией, разогнавшей путчистов.
Как бы то ни было, война закончилась. Точнее, закончилась большая война, оставив за собой хвост малых – греко-турецкой, войны Турции с Арменией, советско-польской войны 1919–1920 гг. и других региональных конфликтов, порожденных распадом империй и небывалым ростом разного рода национализмов.
Финал как пауза
Один из самых поразительных моментов в истории Первой мировой войны – полное несоответствие представлений людей, ее затеявших, о том, что ожидает страны, которые они возглавляли, и тем, что она на самом деле им принесла. Иными словами, неспособность политиков предвидеть последствия своих действий. В годы войны существенно выросли возможности людей убивать друг друга – с воздуха, из-под воды, с помощью новейших научных достижений. В начале войны у всех воюющих держав было 644 аэроплана – к концу уже более 50 000. Впервые бомбили города: первым стал Льеж, правда, бомбили его еще с дирижабля. Впервые применили химическое оружие – газы. Впервые использовали танки. Совокупные потери армий всех воюющих держав убитыми и умершими от ран составили около 10 млн человек. Это означало, что каждая минута войны уносила жизни четырех солдат.
Бывавшие в Англии и Франции, наверное, замечали в церквях мемориальные доски с длинными списками прихожан, погибших на Великой войне. Через четверть века к этим спискам добавят другие – погибших на Второй мировой. Они короче. Число погибших в Первой мировой британцев и французов в несколько раз больше, чем во Второй. Миллионы погибших, 20 млн раненых и искалеченных, разрушенные города, разрушенная экономика. При этом победители не могли компенсировать свои потери за счет побежденных: ведь те находились в таком же положении. Чтобы расплатиться, им надо было сначала восстановить разрушенное. «Никогда в жизни, никогда нам не оплатят наших потерь», – сказал Клемансо известному дипломату Жюлю Камбону.
Можно ли было это предвидеть? Незадолго до начала войны, в 1910 г., британский публицист Норман Энджелл выпустил книгу «Великая иллюзия» о невозможности войны в современном мире. Ведь страны настолько экономически взаимосвязаны, что война, кто бы ее ни выиграл, принесет ущерб всем, в том числе и победителям. Книгу перевели на 25 языков. Энджелл оказался прав – война не принесла выгоды никому, но сильно ошибся, думая, что она невозможна. Рациональное поведение совсем не всегда свойственно людям, облеченным властью. В 1933 г. Энджеллу присудили Нобелевскую премию мира. А затем ему пришлось пережить еще одну мировую войну.
Однажды швейцар у здания МИД Франции спросил Камбона: «Господин посол, все-таки это победа?» – «Да, – ответил Камбон, – это победа! Весь мир считает, что все кончилось. но я задаю себе вопрос: что же начинается?»
Начиналась пауза между двумя войнами. 22 июня 1940 г., после разгрома Франции нацистской Германией, в том же Компьенском лесу, в том же самом вагоне, в котором было подписано перемирие в 1918 г., было подписано перемирие на унизительных уже для Франции условиях. Вагон по указанию Гитлера извлекли из музея, специально построенного для него на Поляне перемирия. 24 июня 1940 г. вагон доставили в Берлин и выставили у Бранденбургских ворот. В 1944 г. его вывезли в Тюрингию, а в апреле 1945 г. сожгли по приказу Гитлера – вероятно, фюрер опасался, что он опять станет местом подписания капитуляции Германии. Вскоре был сожжен и труп покончившего с собой Гитлера. 11 ноября (ох уж эта человеческая страсть к символам!) 1950 г. на Поляне перемирия был установлен вагон той же серии; его номер заменили на номер штабного вагона маршала Фоша. Очевидно, он должен о чем-то напоминать. Вот только о чем?
Читайте также: