Ирина антонова цитаты и высказывания
Обновлено: 13.05.2024
Из жизни ушла Ирина Александровна Антонова, президент Пушкинского музея, легендарный руководитель и выдающийся эксперт. Вспоминаем ее самые интересные высказывания о современном искусстве и новых технологиях.
Wikipedia WikipediaСейчас любой дурак может привезти на выставку все, что захочет, хоть кучку дерьма (такое, кстати, уже бывало), и положить перед картиной великого мастера — вот, мол, какой он смелый. Но мы предпочитаем убрать за ним. Потому что это не есть современное искусство.
Люди не нуждаются в подлинниках, их удовлетворяют репродукции. «А зачем мне Лувр? Я все это видел в интернете». Это удручает.
Самое поразительное в искусстве — возможность по-новому взглянуть на вещи, которые, казалось бы, хорошо знаешь. Великие произведения вечны, вы всегда будете открывать их заново. Этот феномен Андре Мальро называл «непредвиденным бытием».
Публику нельзя кормить только одним каким-то продуктом, ей всегда нужно видеть великое искусство разных эпох.
Через всю историю мирового искусства проходит образ матери, а значит, образ любви. В сегодняшнем искусстве его стало меньше. К сожалению. Оказалось, что сейчас искусство не нуждается в людях, оно сегодня нуждается в конструкциях, которые лязгают и напевают.
Следующая цитата
Коренная москвичка, выпускница филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (отделение русского языка и литературы). С 1975 г. печаталась в журналах «Новый мир», «Юность», «Студенческий меридиан», альманахах «Поэзия», «День Поэзии», «Муза», «Истоки», во многих коллективных сборниках. Автор четырех поэтических книг: «Ветер риска», «Братец-клён», «Розовые тени» — книга в альманахе «Истоки», «Древесная книга» (2013 г. Российский писатель). В настоящее время — ответственный секретарь альманаха «Истоки».
Следующая цитата
ТАСС-ДОСЬЕ. 1 декабря 2020 года стало известно, что в возрасте 98 лет умерла российский искусствовед, президент Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина Ирина Антонова. Подборка ее цитат - в материале ТАСС.
Об искусстве
"Я всегда хотела увлечь искусством, а не сухо излагать факты, которые можно прочесть в энциклопедии" (интервью ТАСС 20 марта 2017 года).
"Пушкинский музей, вне зависимости от того, я была директором или нет, проделал удивительную работу, конечно, по открытию великого искусства вообще всем, всему миру" (интервью ТАСС 20 марта 2020 года).
"Художник может быть внешне успешным, но при этом быть полной бездарностью. Он может быть внешне неуспешным, но при этом быть абсолютным гением. Настоящий талант жирком не заплывает" (интервью "Российской газете" 27 апреля 2017 года).
"Но всегда были и будут художники, которые выполняют волю любой власти и прислуживают режимам. Обычно это слабые художники" (интервью "Российской газете" 27 апреля 2017 года).
"Одаренность - это сочетание чего-то непостижимого в человеке, формула одаренности неизвестна. Но я уверена в том, что это не капает с неба" (интервью "Российской газете" 27 апреля 2017 года).
"Повторяю, через всю историю мирового искусства проходит образ матери, а значит, образ любви. В сегодняшнем искусстве его стало меньше. К сожалению. Оказалось, что сейчас искусство не нуждается в людях, оно сегодня нуждается в конструкциях, которые лязгают и напевают" (интервью "Российской газете" 27 апреля 2017 года).
"Сила эмоционального переживания зависит и от самого произведения, и все-таки от состояния, в котором вы находитесь. Я не представляю себе человека, который может плакать перед "Моной Лизой", например. Она этого не позволяет. Ее испытующий взгляд заставляет вас выпрямиться, но никак не заплакать" (интервью "Собеседнику" 21 июля 2017 года).
О жизни и смерти
"В молодости, как ни старайся, не понять того, что открывается с опытом. И словами этого не объяснить. Только, как говорится, испытать на себе" (интервью ТАСС 20 марта 2017 года).
"Но я знаю на опыте собственном и моих друзей, людей, окружающих меня, что самое главное - стараться ни в коем случае не потерять те ценности, в которые вы верили, которые оправдали себя на протяжении вашей жизни" (интервью ТАСС 20 марта 2020 года).
"Зависть - очень мощная антисила. Но любовь сильней! Только поэтому, что она сильней, мир и держится" (интервью "Российской газете" 27 апреля 2017 года).
"Недавно мне выдали новые водительские права взамен старых, срок которых истек. Я автоматически взяла карточку, даже не посмотрев на дату. Потом глянула и обомлела: они выписаны до 2025 года. Никто не удосужился поинтересоваться моим возрастом, сколько мне бует через восемь лет. Я так хохотала!" (интервью ТАСС 20 марта 2017 года).
"На мой взгляд, лучше жить так, словно никогда не умрешь. Не в том смысле, чтобы расслабиться и ничего не делать, мол, потом успею, а наоборот - каждый день совершать маленький шажок вперед, чтобы завтра продвинуться еще дальше" (интервью ТАСС 20 марта 2017 года).
"Знаете, почему я долго живу? Потому что на разных этапах - и когда заблуждалась, и когда просто не знала правды - я была искренней перед самой собой. Не было того, что больше всего угнетает, разъедает душу, здоровье, клетки - лжи существования. Когда для себя ты один, а для других - другой" (интервью "Известиям" 5 июля 2013 года).
"Вы будете смеяться, я долго, лет до 90, о смерти не думала вообще. В голове сидела смешная мысль, с какой стати я должна умирать?" (интервью "Российской газете" 27 апреля 2017 года).
Следующая цитата
20 марта президент Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина Ирина Антонова отмечает 97-й день рождения. Она пришла в музей в апреле 1945 года и продолжает работать в нем и по сей день. В интервью ТАСС она рассказала о реставрации картин, перевезенных в СССР из Дрезденской галереи после Великой Отечественной войны, выставках "Моны Лизы" и Тышлера, уникальном проекте "Москва — Париж", а также о взаимоотношениях культуры и советской власти.
— Ирина Александровна, есть мнение, что Октябрьская революция 1917 года дала толчок развитию искусства. А как вы оцениваете это событие?
— На мой взгляд, это самое крупное и великое событие XX века. Конечно, это не значит, что все идеи, с которыми совершалась Октябрьская революция, были реализованы, — вовсе нет. Но я считаю, революция в России была неизбежна, исторически оправданна. И больше того — она перевернула весь мир. И как бы мы ни относились к ней, те, кто мы есть сегодня, — это же все оттуда. Представьте, какое это было событие, если оно работает до сих пор. Если оно не исчерпано и продолжает влиять на мир. И мир его не принимает почти так же ожесточенно, как и тогда, в 1917 году.
— А как революция повлияла на музейную работу? Ведь множество музеев и частных собраний было национализировано…
— Между 1918 и 1925 годами возникло огромное количество новых музеев. По некоторым данным, их число возросло с 87 в 1919 году до более 450 музеев к 1920 году: 67 в Петрограде и пригородах, 83 — в Москве и Подмосковье и более 300 в провинции. Музеи открыли для народа, части запасников передавали в региональные музеи.
На мой взгляд, это был чрезвычайно важный шаг — революционный опыт, к которому нам стоит вернутьсяКонечно, в провинцию не отдавали "Блудного сына" Рембрандта или, скажем, "Данаю", но отдали прекрасные, хорошие вещи. Тот же Музей Востока был создан на основе переданных из других коллекций произведений. Мы были учебным музеем при Московском университете, а стали музеем мировой художественной культуры.
Что сделала революция? Она попыталась справедливо перераспределить не только хлеб, но и культурные ценности. Все преобразилось, вся музейная сеть страны стала другой.
— В 1949 году в музее открылась выставка подарков И.В. Сталину. На три года музей фактически утратил свою экспозицию и функции. Как вам удалось обеспечить сохранность коллекции?
На эту тему Образовательную программу разработали к выставке Лондонской школы в ГМИИ им. А.С. Пушкина
— Тогда уволили три четверти персонала. Оставили небольшую группу людей — хранителей, а в наше здание въехал Музей революции во главе с товарищем Толстихиной. Они стали хозяевами сталинской выставки, которая располагалась на первом-втором этажах, ее открыли в начале 1950 года. Кроме того, в нашем музее в это время хранилась коллекция Дрезденской галереи, другие перемещенные ценности и переехавшие из эвакуации памятники. Невероятный объем! Как музей не взорвался от всего этого, непонятно.
Но мы продолжали работать, причем даже не водили экскурсии по выставке подарков Сталину — там был свой, проверенный контингент, который знал, что говорить про все те экспонаты. Кстати, некоторые из них были очень интересными, кое-что и сейчас у нас осталось, например картины итальянского художника Ренато Гуттузо.
— Когда в марте 1953 года Сталин умер, музей сразу почувствовал облегчение?
— Вы знаете, не сразу. Дело в том, что выставку продержали еще месяца четыре, где-то до августа. Потом ее стали демонтировать. Она была очень громоздкой по внутренней архитектуре и разбирали ее долго. Часть предметов передали в Музей революции, часть — в Музеи Кремля, что-то — в детские дома, потому что было много одежды, книг, игрушек.
А мы тем временем готовили уже новые экспозиции и к концу года даже кое-что открыли.
— После смерти Сталина наступил так называемый период оттепели.
— Он ведь не сразу все-таки наступил… В 1955 году наконец решили сделать выставку Дрезденской галереи. Это была эпопея незабываемая! Во времена, когда мы, искусствоведы, учились, все было эвакуировано, музеи закрыты, подлинников нет. Но у нас в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории — прим. ТАСС) был замечательный профессорский состав: Алпатов, Лазарев, Виппер… Мы им на слово верили, потому что смотреть было не на что — не было памятников, понимаете.
На эту тему Щукин, Бэкон, Гейнсборо. Пушкинский музей объявил планы на 2019 год
И вдруг в начале августа 1945 года начали приходить грузовики с картинами Дрезденской галереи. Молодые ребята, солдаты все это нашли, привезли сюда. Пришла "Сикстинская Мадонна" Рафаэля, вот Боттичелли, которого ты, как говорится, вообще не видал никогда. И тебе Веласкес, и Рубенс, и Рембрандт. И даже "Шоколадница" Лиотара. А какая графика! Кстати, в какой-то момент меня бросили, как выражаются, на графику. А там такие рисунки потрясающие!
Так, как мы тогда увидели "Сикстинскую Мадонну", ее уже потом не видели. Это прекрасная молодая женщина, она идет босая по облакам и несет навстречу людям свое дитя. Для нас это был образ той неисчислимой, великой жертвы, которую наш народ принес в этой войне для освобождения Родины. И вот десять лет мы с этим работали, описывали состояние сохранности, отдавали в реставрацию, получали из реставрации, обсуждали, принимали, не принимали. А потом сделали экспозицию. А потом работали на ней.
— Ирина Александровна, как вы думаете, почему советское правительство десять лет после войны не выставляло эти "перемещенные ценности" из немецких собраний?
— А потому что сомневались, отдавать ли их назад. В какой-то момент начали решать этот вопрос. Кто-то был за, кто-то против. Кто-то говорил: "Слушайте, мы столько потеряли во время Великой Отечественной войны, 435 музеев было полностью разрушено".
Это récompense — возмещение этих потерь, и мы имеем на то моральное право. Пропало множество ценностей. Все почему-то говорили сегодня только о Янтарной комнате, а все окрестности Ленинграда? Ораниенбаум, Царское Село… Я, кстати, была в Ленинграде в 1946 году, и у меня до сих пор в глазах стоит разрушенный город. То, что есть сейчас, —великолепно, но, вы меня простите, это все-таки новоделИ вот, наконец, приняли решение организовать выставку картин Дрезденской галереи. Причем мы узнали об этом 31 марта 1955 года, а открыть выставку надо было 2 мая. Представляете, что значит открыть такую выставку за месяц! Часть картин была еще на реставрации, некоторые работы очень сильно пострадали. Например, "Динарий кесаря" Тициана. С этой картиной главный реставратор музея Павел Дмитриевич Корин, как с малым дитем, возился три года. Он ее получил, положил на стол, сказал никому не трогать по крайней мере полтора года. Вся доска насквозь была мокрая. Сняли с нее белый налет, картина гибла на глазах, можно сказать. Он ее привел в замечательное состояние. Сейчас "Динарий кесаря" в Дрездене показывают, хранят в специальной витрине, потому что все-таки картина больная. Но она спасена.
Когда выставка открылась, музей день и ночь был окружен очередью. Сейчас так делать нельзя, но тогда нанесли невероятное количество ящиков, на которых спали, обедали, ужинали. Очередь была веселая. Я такой веселой очереди никогда не видела. Некоторые стояли по трое суток. А почему? Попадая внутрь, люди не уходили. Ходили кругами и не уходили. А раз не выходят, так и другую партию не запустишь. Тогда догадались сделать сеансы: три часа — и уходи, другие придут.
— Когда в 1961 году вы стали директором ГМИИ им. А.С. Пушкина, наверняка была куча каких-то безотлагательных хозяйственных вопросов. Находили ли вы поддержку у руководства страны?
— Я пришла в музей, который очень пострадал во время войны. Я начинаю работать, а надо закрывать половину второго этажа, потому что крыша разрушена, ее толком не починили, льется вода на экспонаты, а многочисленные письма в Моссовет и Минкультуры не давали результата. И вот тогда я совершила решительный шаг — взяла на себя смелость и через голову Фурцевой (в 1960–1974 годах министр культуры СССР — прим. ТАСС) написала Алексею Косыгину, он был председателем Совета министров СССР. Заканчивала я письмо драматически: "Не дайте разрушиться музею". И на следующий день получила ответ, сверху было написано: "Промыслову (председателю исполкома Моссовета в 1963–1986 годах — прим. ТАСС), Фурцевой", и та же фраза, которой я кончала свое письмо: "Не дайте разрушиться музею. Косыгин". И дело пошло…
— В 60-е годы вы организовали две экспозиции, которые имели огромный успех, — это выставка работ Фернана Леже, а затем Александра Тышлера, который не выставлялся ни при каких условиях. Как вам это удалось? Ведь вокруг этих выставок буквально все кипело…
— Вы знаете, у кого кипело? Сделали выставку Бехтеева, это был хороший художник-график, к "Евгению Онегину" делал иллюстрации. Как меня за нее разнесли… Я до сих пор не могу понять, какая бы ни была затхлая точка зрения на понимание искусства. Но Бехтеев-то чем-то не угодил? Помню, как открыли выставку Тышлера, и я пришла на общее собрание в Колонный зал. Антракт. Идет Фурцева, видит меня, глаза у нее стекленеют, вдруг приперла меня к стене так, что у нас носы почти соприкасались, и сказала: "Что я слышу! Что творится в вашем музее!"
На эту тему В Братиславе открылась выставка советского авангардиста Лисицкого
Я подумала, в музее начался пожар, пока я сидела на заседании, или украли картину. Спрашиваю: "Екатерина Алексеевна, что случилось?" — "Как что? У вас выставка Тышлера! Он не член Союза художников". В этот момент мимо проходит Борис Иогансон (в 1965–1968 годы первый секретарь правления Союза художников СССР — прим. ТАСС), обнимает Екатерину Алексеевну за плечики: "Катя, а что происходит?" — "Борис, ты подумай, у них выставка Тышлера!" — "Катя, Тышлер — хороший художник". "Да", — говорит она и отпускает наконец-то руки. — А мне говорили…"
Вот вам эпизод к истории о том, как создавалось мнение о каких-то мастерах, которых не надо было показывать, которые были идеологически неправильными.
— А почему вы к Фурцевой хорошо относились?
— Я все понимала, в смысле, откуда она, что она. Ее бэкграунд (Фурцева начинала свой жизненный путь ткачихой на фабрике "Большевичка" в Вышнем Волочке — прим. ТАСС), так сказать, что она может. Она умная, конечно, непростая женщина. Ну не было у нее определенной среды, не знала она к тому моменту, кто такой Матисс или кто пострашнее. Она была рабочим человеком, ей хотелось действовать.
И еще одно, почему с ней можно было работать: если она кому-то доверяла, то уже доверяла. Она была решительно окончательная в своих заключениях. Но кто-то, кому она верила, всегда должен был ей нового человека сначала показать, что тот к добру, с точки зрения того мира, в котором она жила. Не знаю кто: Иогансон или Алпатов, или еще кто, но где-то я у нее запечатлелась в положительном духе, и когда мы делали все те выставки, видимо, она уже доверяла мне.
— В 1974 году в СССР в специально изготовленном пуленепробиваемом ящике привезли "Мону Лизу" из Лувра. Москва стала третьим городом, который увидел легендарный шедевр Леонардо да Винчи. Правда, что этому способствовала Фурцева? Как шла организация выставки одной картины?
— Я узнала из нашей прессы, что через Москву летит "Мона Лиза", которая до этого нигде, кроме Вашингтона, не была. В Париже, в Лувре, она хранится, а летит в Токио. Я пошла к Фурцевой и сказала: "Екатерина Алексеевна, в Токио находится "Мона Лиза". На обратном пути она через Москву будет пролетать, надо бы ее остановить у нас. Екатерина Алексеевна, вы же все можете". Она подумала и спросила меня: "Это будет интересно людям?" Я ответила: "Да, я думаю, несомненно". Без ажиотажа с моей стороны, чтобы не было ощущения, что везут что-то такое сверхнеобыкновенное. Она говорит: "Я это сделаю. Французский посол влюблен в меня, он мне поможет". Я была поражена такой аргументацией. А с другой стороны, почему бы и нет? Через некоторое время, очень короткое, мне перезвонили, попросили приехать и сказали: "Переговорили с Францией, с Лувром, готовьтесь, будет у вас "Мона Лиза". Она договорилась, я ей очень благодарна, потому что явление "Моны Лизы" — это, конечно, грандиозное событие в Москве, в СССР.
Читайте также: