Где раз поднят русский флаг там он уже спускаться не должен кому принадлежит данная цитата
Обновлено: 21.11.2024
Не знаю, будет ли интересна данная статья широкому кругу читателей, особенно молодого возраста, но предположу, что историю своей страны должен знать каждый ее житель. Ибо, как сказал М.Ломоносов: - "Народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего".
Согласен, в наше время прошлое многим не особо интересно и, тем более, эти знания не приносят никаких доходов и дивидендов. Молодых людей, в основном, беспокоит только один вопрос - где и как можно больше заработать денег. К сожалению, мир капитализма устроен так, что деньги в нем на первом месте и решают все.
Мало кто из юношей и девушек знает имена, отчества, фамилии наших правителей, я уже не говорю о годах их правления.
А сегодня, для общего развития, я хочу поведать читателям о некоторых фактах из жизни Николая I. Многие историки отмечают, что Император Николай I был самым суровым и строгим российским правителем. Он был далек от обыкновенных человеческих эмоций и нормального общения. Государь не знал чувства сострадания, юмора и великодушия.
Император Николай I. Фото из интернета. Император Николай I. Фото из интернета.Конечно подлинных подтверждений, как и опровержений данных фактов, историй или поступков императора нет и поэтому многие их считают обыкновенными байками. Возможно они и правы.
И тем не менее, для общей информации и в несколько шутливой форме, я хочу рассказать о некоторых эпизодах из жизни Всероссийского Императора Николая I. Предлагаю Вам самим оценить его человеческие качества и присущее правителю чувство юмора и гордости за Россию.
Во время пешей прогулки император Николай I встретил телегу, на которой стоял гроб, а на облучке сидел солдат одного из гвардейских полков. Солдат узнал императора, бросил вожжи и вытянулся во фрунт.
На вопрос императора, кого же он везет, солдат сообщил, что умер отставной унтер-офицер этого полка, у которого нет родственников и которого некому хоронить. Командир полка проявил некоторое участие и выделил "транспорт" и сопровождающего, а также договорился о месте на кладбище. Однако старого служаку более никто не провожал в последний путь.
Тогда император скомандовал солдату: - "Трогай помалу!", снял фуражку и сам пошел за гробом. Вскоре за гробом собралась целая процессия.
А вот еще один эпизод, характеризующий российского императора, как строгого, справедливого, но вместе с тем, благородного человека, ценящего находчивость, смекалку и, как оказалось, обладающего прекрасным чувством юмора.
Однажды в оживлённо-людном месте Николай I встретил пьяного офицера и, естественно, от всей своей широкой императорской души отчитал того за появление в обществе в неприлично-недостойном виде. Свой выговор он закончил вопросом:
– Ну, а как бы ты поступил, встретив подчиненного в таком состоянии?
И находчивый офицер нашёл что ответить:
– Я бы с этой свиньей даже разговаривать не стал!
Николай I от души расхохотался и уже спокойно сказал служивому:
– Бери извозчика, езжай домой и проспись!
Но надо отдать должное, Николай I очень любил Россию, гордился страной и всячески возвышал ее перед остальным миром. Знаменитая государева цитата гласит - "Где раз поднят русский флаг, там он уже спускаться не должен". Он не позволял иностранцам смеяться над Россией, пытаться ее оскорбить или унизить. Об этом красноречиво говорит и следующий эпизод, дополняющий общий портрет российского правителя.
Однажды в Париже решили поставить пьесу из жизни Екатерины II, где русская императрица была представлена в несколько легкомысленном свете.
Узнав об этом, Николай I через нашего посла выразил свое неудовольствие французскому правительству. На что последовал ответ в том духе, что, дескать, во Франции свобода слова и отменять спектакль никто не собирается.
На это Николай I просил передать, что в таком случае на премьеру он пришлет 300 тысяч зрителей. Триста тысяч зрителей в серых шинелях.
Едва царский ответ дошел до столицы Франции, как там без лишних проволочек отменили скандальный спектакль.
В заключение повторюсь, что доподлинно неизвестно, правда это или вымысел. Однако в любом случае, честное слово, очень приятно, что в России до сих пор вспоминают об одном из его монархов, характеризуя того, в том числе и с положительной стороны.
Следующая цитата
Невельской прекрасно понимал мнение каких авторитетов ему придется опровергнуть. Где Лаперуз или Крузенштерн и где он, скромный капитан-лейтенант. Поэтому всю работу команда «Байкала» производила с невероятной тщательностью.
Николаевск-на-Амуре, памятник основателю города Г.И. Невельскому Николаевск-на-Амуре, памятник основателю города Г.И. НевельскомуИ Невельской постоянно, постоянно в себе сомневался. Когда данные расходились с теми, что получил Крузенштерн, он грешил даже на свои приборы. Счел, что они неверно настроены. Хотя прежде все сходилось, хронометры не подводили. И только когда мыс Елизаветы оказался там же, где и у Крузенштерна, Невельской успокоился.
Даже в своей книге (она же не отчет!) он с ужасной, просто ужасной дотошностью рассказывает, как вели съемку берегов, как обследовали все заливы и бухты, брали пробы грунта, как – по мере возможности – изучали побережье, отдельно – обо всех встреченных препятствиях: мелях, банках, лайдах, льдах… Да, возле мыса, так им и прозванного – Ледяной, «Байкал» вошел в «массу льдов». И это в июне.
Он обнаружил и залив Обмана – Гаврилов так прозвал эту заводь за то, что долго считал ее лиманом Амура и потерял много времени, пытаясь войти в реку, которой тут и не было… Невельской переименовал залив Обмана в залив Байкал – в честь своего корабля. Надо полагать, построенный финнами парусник отлично себя показал в этом непростом плавании.
Маневрировать на мелкой воде меж бесчисленных мелей, к тому же еще не известных, на карту не нанесенных, и используя при этом лишь ветер, а иной раз и «заводя» корабль, как на буксирах, на шлюпках… работа адская. Мили, сажени, направление ветра, долгота, широта, заштилили, бросили верп… Много, много страниц, переполненных морскими терминами. Однако же когда Невельской в очередной раз описывает, как их несет на «крутую банку», уже болеешь за них так, что чуть не вскрикиваешь: «Куда, куда! Выворачивай, выводи!» Но не успели… На мель «Байкал» садился не раз.
Особо тяжко пришлось уже в самом лимане Амура, куда они сумели зайти лишь 27 июня – то есть через 15 дней после того, как впервые подошли к Сахалину. Две недели ушло на то, чтобы обогнуть северную «верхушку» острова, тщательно все исследуя.
В лимане «Байкал» пришлось в конце концов оставить, Невельской и офицеры пересели на шлюпки и прочий «мелкий водный транспорт», и далее фарватеры изучали и промеряли уже с них. Еще 22 дня. Зато нашли и вход в Амур, доступный для морских судов. И узкий – всего 4 мили (7,5 км) пролив, все же отделяющий Сахалин от материка.
На том самом месте, где Лаперуз и Браутон издали «зафиксировали» низменный перешеек, превращавший остров в полуостров. И Невельской не поленился спуститься до той широты, выше (севернее) которой эти отважные мореходы подняться не рискнули. И, может быть, правильно сделали, риски действительно были серьезными, можно было запросто потерять корабль. Но все это можно понять и ощутить, лишь читая Невельского. Попробуйте. Читать – не плавать.
На «Байкал» он вернулся только к вечеру 1 августа, потратив на доказательство двух очевидных теперь фактов почти два месяца активных поисков на месте и несколько лет тщательной подготовки. Еще месяц ушел на столь же тщательную съемку берега Охотского моря на север от Амурского лимана. Здесь Невельской и нашел свой залив Счастья, который станет на пять лет его «приусадебным озерком».
Наконец, 3 сентября Невельской прибыл в Аян. Его к тому времени уже разыскивали, причем в море выходил даже лично генерал-губернатор Муравьев, и сочли погибшим вместе с кораблем. Понятно, до какой степени все были изумлены и обрадованы, увидев «Байкал» на входе в залив. Здесь же Невельской, наконец, получил подписанную императором инструкцию, разрешавшую ему совершить все те подвиги, что он уже совершил. Его победное донесение в столицу князю Меньшикову повез капитан Корсаков – тот самый, что позже станет генерал-губернатором Восточной Сибири вместо Николая Муравьева-Амурского (приставка Амурский и титул графа появятся у него как раз за присоединение Приамурья) и чьим именем будет назван сперва пост, а потом – город на Сахалине в заливе Анива. В нем мы уже были.
Невельской, сдав «Байкал» в Охотске (транспорт, как и планировалось, вошел в состав Камчатской флотилии), со всеми офицерами команды двинулся следом. По пути они приводили в порядок карты и журналы, получили награды. Невельскому присвоили очередное звание – капитана 2 ранга за. изумительную организацию доставки грузов. А вот орден, положенный за съемку берегов и прочего, задержали, потому что полез поперед батьки в пекло.
Дорога была долгой, в Питер Невельской прибыл только в январе 1850 года.
Столица встретила крайне неласково: граф Нессельроде со сторонниками настаивал на… разжаловании героя в матросы, потому что-де нельзя без соизволения государя пускаться в такие авантюры, грозя испортить отношения Российского и Китайского правительств.
Невельскому пришлось выдержать крайне жесткий экзамен на заседании Особого комитета. Он сумел доказать, что все полученные им данные верны и объяснил, почему оказались введены в заблуждение его авторитетные предшественники. В результате Николай I занял его сторону, распорядившись учредить Амурскую экспедицию. Ее начальником назначался Невельской, который «на основании положения о Сибири» был произведен в следующий чин – капитана 1 ранга.
Однако это была не победа. Экспедиция учреждалась исключительно для целей «расторжки» с местным населением – в основном гиляками (это устаревшее слово, теперь эту народность называют нивхами, но здесь и далее мы будем придерживаться в терминах и фактах книги Невельского). Ее форпост надлежало организовать на территории, на которую Китай никоим образом претендовать не мог, и ни в коем случае не на берегах Амура. Правительственная машина продолжала катиться по инерции – главным портом на Дальнем Востоке решено было сделать отрезанный от снабжения Петропавловск-на-Камчатке, «в помощь» ему усилить недавно организованный южнее Охотска порт Аян. И снова – переселить крестьян для налаживания сельского хозяйства… почти что в тундре.
Невельской же настаивал на том, что нужно скорее осваивать вновь открытое Приамурье, искать удобные, не забиваемые льдом гавани для судов на берегах Татарского пролива (его по инерции все еще именовали заливом), разведывать сухопутные пути снабжения этих гаваней, устраивать порты и посты. Торить через эти земли дороги, связывающие Приморье с Восточной Сибирью, «привязывая» этот богатый плодородный край к морю. Но его пока не слышали. Только Муравьев склонился на его сторону. И своим распоряжением по просьбе Невельского откомандировал к устью Амура прапорщика Орлова, который, кстати, первым на байдарке встретил «Байкал», возвращавшийся после своих подвигов и всеми уже похороненный. Орлов с переводчиками – гиляком и тунгусом – за то время, что Невельской и Муравьев провели в долгих поездках в столицу и обратно, учинил тщательную рекогносцировку на месте. Поэтому когда Невельской летом 1850 года вернулся в эти края, они довольно быстро определили, что наилучшее место для организации зимовья – Петровская коса (или кошка), образующая восточный берег залива Счастья. Просто потому, что только к ней могли подходить морские суда для передачи грузов и при этом она не так далеко отстояла от устья Амура.
Но… Невельской и не думал ограничивать себя полномочиями, обозначенными в инструкции об учреждении Амурской экспедиции. Организация пункта для торговли между населявшими низовья реки гиляками и Российско-Американской компанией – не цель. Не его цель.
И он, взяв с собой переводчиков Орлова и шесть казаков, двинулся туда, куда было не велено, – в реку Амур. Через лиман. В самое устье. На шлюпке, вооруженной маленькой пушечкой. А ведь где-то там, в глубинах этого необъятного устья, согласно донесениям российской миссии в Пекине, притаились несметные китайские военные силы. И миф этот еще в силе, не развеян, на него, как на непреложную истину, опирается граф Нессельроде, строя политику целого государства.
Проплыв вверх по Амуру около 100 км, Невельской нашел то, что искал – протоку, где совершенно безопасно могут зимовать суда. От местных он довольно быстро узнал, что, кроме гиляков, гольдов, мангунов и других народностей, никто в этом краю не живет, никаких китайцев здесь никогда не бывало, ясак им никто не платил. Никаких китайских постов, военных гарнизонов по эту сторону от реки Сунгари и на Амуре нет, земли эти от Поднебесной никогда зависимы не были. «С той стороны» к гилякам ходят только маньчжурские купцы, которым, однако, китайские чиновники делать это запрещают, но за взятки соболями закрывают глаза на контрабандную торговлю. Главная меновая валюта маньчжуров – водка. Гиляков они часто обижают. Как и моряки больших судов, что с ранней весны, как сойдут льды, часто заходят в Татарский пролив и силой забирают в местных поселениях рыбу.
Вот этого – иностранных судов – Невельской более всего и опасался. И генерал-губернатору Муравьеву, и князю Меньшикову, и Особому комитету он доказывал, что поскольку край этот – не разграничен, то есть по факту – ничей, то может быть когда угодно занят любым сколько-нибудь предприимчивым мореплавателем. И тем самым Россия окажется отрезанной на востоке от океана, а такие территории, как Камчатка и Аляска, могут быть тогда вовсе потеряны, поскольку снабжать их очень сложно, содержать дорого, а защищать из-за малочисленности гарнизонов почти невозможно. И Крымская война, которая разразится всего через несколько лет, подтвердит его правоту. Поэтому
Невельской торопился и действовал дерзко, на опережение. Вот и сейчас. Он тут же объявляет гилякам, что Россия берет их под свою защиту, что русские всегда считали этот край, включая Сахалин, своим, а иностранцам надлежит объявлять следующее – и составляет грамоту на нескольких языках:
«От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что так как прибрежье этого залива и весь Приамурский край до корейской границы, с островом Сахалин составляют российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим народам, не могут быть допускаемы. Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай (Счастья) и в устье реки Амура».
Вот так вот скромно: все земли от сих и до Кореи – Российские. Я сказал. Капитан Невельской. Не губернатор, не министр, не посол и уж тем более – не император. Просто капитан 1 ранга, отправленный во главе 25 казаков и с одним прапорщиком лишь затем, чтобы организовать по сути магазин, склады, пристань и охрану всего этого добра.
А он – как написал (см. выше), так и сделал – прямо на берегу Амура на мысе Куегда при большом скоплении гиляков под салют из ружей и фальконета поднял российский флаг, оставил при нем солдат, то есть – выставил пост для охраны дальних рубежей Российской империи… На земле, которую эта самая империя все еще считает китайской и куда ступать ему было строжайше запрещено.
Но Муравьев, не дождавшись дерзкого капитана, уезжает в Санкт-Петербург, приказав следовать за ним…
А в Питере – буря. «Дело» Невельского вновь рассматривает Особый комитет. Несмотря на защиту Муравьева, Меньшикова и Перовского, комитет под давлением Нессельроде и в особенности военного министра Чернышева постановляет Николаевский пост немедленно снять, а Невельского – разжаловать. Опять.
О дальнейших событиях сложилась красивая легенда, что-де Николай I лично принял Невельского, обласкал, разорвал постановление о разжаловании, намекнул, что за основание Николаевского поста ему положен бы чин контр-адмирала и благословил на дальнейшие подвиги. Однако сам Невельской в своей книге четко говорит, что на особой аудиенции ответ за него держал генерал-губернатор Муравьев. Который вместе с Перовским и передали ему все повеления государя. Николай I в самом деле назвал поступок его молодецким, благородным и патриотическим, изволил пожаловать орден Св. Владимира 4-й степени (тот самый «отложенный» орден, положенный за опись Сахалинских и Амурских берегов) и велел Особому комитету собраться вновь, но уже под председательством не Нессельроде, а наследника своего – Александра Николаевича. По поводу же Николаевского поста произнес фразу, ставшую крылатой: «Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен!» Эта фраза, верней даже девиз, выбита на памятнике адмиралу Невельскому – основателю города Николаевск-на-Амуре, – установленном на берегу реки примерно в том месте, где он в 1850 г. поднял российский флаг.
Однако по сути Амурская экспедиция оставалась по-прежнему обыкновенной торговой миссией частно-государственной Российско-Американской компании. И не более. Но Невельского – после двух триумфов – это уже ничуть не смущало. Он решал государственные задачи. Так, как их понимал. И раньше, чем само государство осознавало важность и необходимость предпринимаемых им шагов.
Причем все – абсолютно все – его решения были на высшем уровне признаны и оценены. Но как правило – задним числом. Ему же, казалось, это если и доставляло неудобство, то лишь в одном – экспедиции постоянно не хватало сил и средств для выполнения сверхзадач, которые ставил перед своими подчиненными Невельской. Случался голод. Особенно тяжелой выдалась вторая зимовка. Холод – порой температура в занесенных снегом по самую крышу домах не поднималась выше пяти градусов. Не хватало надежных, знающих офицеров. Долго не было собственного морского транспорта, а вельботы и шлюпки приходилось строить самим. Так и не смогли добиться присылки надежного парохода для тщательной разведки всех фарватеров лимана и устья Амура. Ну и – каждый свой шаг приходилось оправдывать, обосновывать, объяснять, доказывать в многочисленных письмах и донесениях…
Тем не менее бесчисленные экспедиции, в которые Невельской отправлял своих подчиненных, – в первую очередь Орлова, Бошняка, Чихачева, Разградского – приносили России бесценные новые знания, по сути, географические открытия.
Они изучали направления горных хребтов, течений рек, открывали гавани на берегу Татарского пролива и пути, связующие их с Амуром, как главной артерией края. Доказали, что упоминаемый в Нерчинском договоре Хинганский хребет идет вовсе не так, как считалось прежде, а значит и привязанная к нему линия разграничения между Россией и Китаем оставляла в нашем владении не только Приамурский, но и Приуссурийский края. Кстати, «пограничные столбы», якобы обнаруженные академиком Миддендорфом, оказались метками гиляков – вокруг них время от времени собирались окрестные селения, устраивая что-то вроде ярмарок.
Наконец, был занят Сахалин. Но Невельской еще не вполне закончил намеченную работу, когда экспедицию решено было свернуть. Во многом из-за войны, получившей название Крымской и более всего запомнившейся героической обороной Севастополя, но докатившейся и сюда, еще на не вполне российский Дальний Восток.
Соединенная англо-французская эскадра разорила-таки Петропавловск-на-Камчатке – как и предсказывал Невельской. Однако лишь со второй попытки. Первую атаку русские сумели отбить. И об этом трубили все европейские газеты. Когда неприятель собрался с силами во второй раз, Петропавловск был – по совету Невельского – уже оставлен ради спасения людей, имущества порта и главное – Камчатской флотилии. Ее корабли ушли в Татарский пролив, где их чуть было не настигли. Но русские сумели выскользнуть через пролив, открытый Невельским, и «растворились» в лимане Амура. В то время как сильная эскадра противника заблокировала Татарский пролив, контролируя все побережье к югу от устья Амура. Англичане и французы, не зная, что Сахалин – остров, думали, что прижали русских к перешейку и они волей-неволей спустятся обратно, угодив в расставленные сети, либо просто будут раздавлены наступающими льдами… Но не случилось. И это, пожалуй, стало последней и очень значимой победой Невельского и его дара предвидения. По окончании войны уже ни у кого не оставалось сомнений, что эти земли принадлежат России. Здесь уже были сосредоточены значительные морские и сухопутные силы, Николаевск-на-Амуре разросся до двухсот домов…
Невельской стал контр-адмиралом, его доводы и мысли о разграничении с Китаем были приняты за основу в переговорах, которые вел уже генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев. И он же, всегда Невельского поддерживавший, сам же от него более всех и уставший, организовал адмиралу, по сути, почетную отставку и несколько преждевременное возвращение в Санкт-Петербург.
Следующая цитата
Никола́й I Па́влович (1796 — 1855) — император Российской империи в 1825—1855 годах. Сын Павла I, брат Александра I, отец Александра II.
Содержание
Лучшая теория права — добрая нравственность, и она должна быть в сердце независимо от этих отвлеченностей и иметь своим основанием религию.
Я не доживу до осуществления своей мечты; твоим делом будет её закончить. — умирая, император данными словами завещал сыну Александру отменить крепостное право
Где раз поднят русский флаг, там он уже спускаться не должен.
J'ai perdu Fock; je ne puis que le pleures et me plaindre de n'avoir pas pu l'aimer.
Наш просвещённый монарх, которого недавнее царствование ознаменовано уже столькими необыкновенными событиями, столькими великими подвигами, кои могли бы прославить целое пятидесятилетие, несмотря на разнообразные царственные заботы, находит мгновения обращать живительное внимание своё на произведения нашего поэта.
Кто-то сказал о гос[ударе]: В нём много от прапорщика, и немного от Петра Великого.
II y a beaucoup de praporchique en lui et un peu du Pierre le Grand.
Бриллианты и дорогие каменья были ещё недавно в низкой цене. Они никому не были нужны. <…> Нынче узнаю, что бриллианты опять возвысились. Их требуют в кабинет, и вот по какому случаю.
Недавно государь приказал князю Волконскому принести к нему из кабинета самую дорогую табакерку. Дороже не нашлось, как в 9000 руб. Князь Волконский принёс табакерку. Государю показалась она довольно бедна. — «Дороже нет», — отвечал Волконский. «Если так, делать нечего, — отвечал государь: — я хотел тебе сделать подарок, возьми её себе». Вообразите себе рожу старого скряги. С этой поры начали требовать бриллианты. Теперь в кабинете табакерки завелися уже в 60 000 р.
… нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую ещё) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали <ли Вы> Торквиля?)
… l’Emp.<ereur> actuel, qui le premier a posé une digue (bien faible encore) 1 contre le débordement d’une démocratie, pire que celle de l’Amérique (avez<-vous lu> Toqueville?)
Для узкого мстительного взгляда Николая люди раздражительного властолюбия и грубой беспощадности были всего пригоднее, по крайне мере всего симпатичнее.
Рассказывают, что император Николай так был уверен в помощи Австрии при начале Крымской войны, что посылая не знаю какого генерала к австрийскому императору, он велел сказать, что он настоятельно просит, чтобы сам император отнюдь бы не ездил сам на войну.
Ладюрнер вытащил Дантеса из-за ширм, куда последний спрятался при входе государя.
Государь милостиво начал с ним разговаривать, и Дантес, пользуясь случаем, тут же просил государя позволить ему вступить в русскую военную службу. Государь изъявил согласие. Императрице было угодно, чтобы Дантес служил в её полку, и, несмотря на дурно выдержанный экзамен, Дантес был принят в Кавалергардский полк, прямо офицером, и, во внимание к его бедности, государь назначил ему от себя ежегодное негласное пособие.
Николай I Пушкина ласкал, как опасного зверя, который вот-вот разорвёт. Пушкина — приручал. <…> Ум — тоже хищный зверь, для государей — самый хищный зверь. Особенно — вольный.
Столь величавый
В золоте барм.
— Пушкинской славы
Жалкий жандарм.
Автора — хаял,
Рукопись — стриг.
Польского края —
Зверский мясник. <…>
Певцоубийца
Царь Николай.
У Николая I всё-таки ещё существовало то чувство «жеста», то чувство «стиля», которое так связано с чувством государственности (и которое позднее, у его преемников, окончательно выродилось в собственническое ощущение вотчины) <…>.
Но есть факт ужасный и незабываемый: незадолго до смерти, перед Севастопольской войной, Николай Павлович принимал в Зимнем дворце Дантеса, приехавшего с какой-то миссией от Наполеона III, и «любезно с ним разговаривал, вспоминая прошлое». Едва ли возможны два мнения: русский царь не мог, не вправе был принимать убийцу Пушкина, от кого бы он и с какими бы поручениями не явился. Указание на международную вежливость или на этикет неуместно. Если Александр III когда-то сказал, что «Европа может подождать, когда русский император удит рыбу», то у его де заносчивости и гордости было несравненно больше, да посол-то был от «выскочки», от императора, так сказать, «второго сорта», с которым Николай, до военного с ним столкновения, не особенно склонен был церемониться. Он принял Дантеса «любезно», не видя, по-видимому, никаких причин отказа тому в аудиенции. Если бы нужны были доказательства, что русская монархия задолго до своего крушения была внутренне подточена и обречена, более красноречивого довода нельзя было бы и найти.
Какие чудовищные преступления безвестно схоронены в архивах злодейского, безнравственного царствования Николая! Мы к ним привыкли, они делались обыденно, делались как ни в чём не бывало, никем не замеченные, потерянные за страшной далью, беззвучно заморенные в немых канцелярских омутах или задержанные полицейской цензурой.
Булгарин писал в «Северной пчеле», что между прочими выгодами железной дороги между Москвой и Петербургом он не может без умиления вздумать, что один и тот же человек будет в возможности утром отслужить молебен о здравии государя императора в Казанском соборе, а вечером другой — в Кремле! Казалось бы, трудно превзойти эту страшную нелепость, но нашёлся в Москве литератор, перещеголявший Фаддея Бенедиктовича. В один из приездов Николая в Москву один учёный профессор написал статью, в которой он, говоря о массе народа, толпившейся перед дворцом, прибавляет, что стоило бы царю изъявить малейшее желание — и эти тысячи, пришедшие лицезреть его, радостно бросились бы в Москву-реку. Фразу эту вымарал граф С. Г. Строгонов, рассказывавший мне этот милый анекдот.
… петербургский чиновник осознавался как наиболее полное выражение основ николаевской государственности, как идеальный тип обывателя 30-х гг. Именно в этой среде с наибольшей полнотой проявились свойства общества, воспитанного самодержавием и бюрократизмом: атрофия общественных интересов и неспособность к выработке обобщающих идей и собственных культурных ценностей. Режим Николая I в сущности пытался привести всё население к идеологическому паразитизму.
Следующая цитата
Ещё недавно в школьных учебниках можно было прочитать памфлетное прозвище этого царя – Николай Палкин. Появление в печати положительных оценок императора Николая I было ис-ключено. Между тем Пушкин писал: «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю». При этом государя с «оловянными глазами» (ими нас пугают чуть реже, чем сталинскими усами) объявляли чуть ли не убийцей великого поэта.
«Вы посмотрели бы на Кремль тогда, как загудит наш большой колокол и русский царь, охваченный со всех сторон волнами многочисленной толпы народа, пойдёт через всю площадь свершать молебствие в Успенском соборе.
– Как? – прервал Дюверние. – Да неужели ваш государь идёт по этой площади пешком при таком стечении народа.
– Да, да, пешком; и даже подчас ему бывает очень тесно.
– Что вы говорите. Но, вероятно, полиция.
– Где государь, там нет полиции.
– Помилуйте! Да как же это можно. Идти посреди безпорядочной толпы народа одному, без всякой стражи…
– Я вижу, господа французы, – сказал я, взглянув почти с состраданием на путешественника, – вы никогда нас не поймёте. Нашему царю стража не нужна: его стража весь народ русский».
Да, это был император, катавшийся с горки с мальчишками, повсюду шествовавший без охраны. Больше таких не было. Вскоре после смерти Николая Павловича самодержавная идиллия рассыпалась.
Николай I провёл не меньше реформ, чем его сын, заложил основы индустриального развития империи. Но всеми силами сохранял политическое спокойствие. Был ли тут тупик?
– Наш герой не был старшим сыном императора Павла, в юности у него было немного шансов занять престол. Готовился ли он к царскому служению?
– Непосредственно к царскому служению он никогда не готовился, но был готов к нему, поскольку с младых ногтей руководствовался священными для него понятиями «долг» и «служение». В одном из писем он писал: «Долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, всё должно умолкнуть перед одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг».
– Пушкин писал о Николае I: «Тому, кого карает явно, / Он втайне милости творит».
– К какому самодержавию стремился Николай?
– О том, к какому самодержавию стремился Николай I, можно судить по его обращению к своему наследнику: «Дай Бог, чтобы мне удалось сдать тебе Россию такою, какою стремился я её поставить: сильной, самостоятельной и добродающей – нам добро, никому зло». Для этого и должно было служить уваровское триединство православия, самодержавия и народности.
Идеальные задачи в единстве православия, самодержавия и народности изнутри ослаблялись их несовершенным воплощением, недостатками складывавшейся административной системы. К тому же неизбежное усиление буржуазии направляло неуклонный ход истории новейших народов, говоря словами Н. Тургенева, по «грязной дороге» эгоизма и корысти, расшатывало духовные основы жизни.
– Внушительная фигура этого императора достойна уважительной памяти. Хочется верить, мы больше не станем вычёркивать его из контекста «золотого века» нашей культуры.
***"А.С. Пушкин не случайно называл Императора Николая Первого первым со времён Петра русским человеком на троне. Действительно, в это царствование пришла, если так можно выразиться, «мода» на русскость, на русское.
Золотой век был воистину золотым для России. В советской историографии Императора Николая представляли ограниченным солдафоном. Между тем, Государь был одним из наиболее просвещённых людей своего времени, и тот же Пушкин сетовал, что просвещённость остальной России не дотягивает до просвещённости её монарха.
В молодые годы общавшийся с первыми литераторами мира, такими как Гёте и Шатобриан, Николай хорошо разбирался в литературе и любил её, он неплохо рисовал и подчас мог дать весьма дельные замечания в этой сфере…
Художники пользовались монаршей поддержкой; Глинка, который без покровительства Государя был бы, по замечанию Танеева, затёрт иностранцами, получил должность капельмейстера придворной Певческой капеллы; Гоголю был пожалован пансион, Пушкина же Император при жизни старался защитить от нападок, требуя от Бен-кендорфа закрыть издание главного противника поэта Булгарина, а после гибели выплатил все его многочисленные долги; актёры были неизменно обласканы – по утверждению Шаляпина никто из российских монархов не стоял так близко к театру.
Но об этом наши псевдоисторики не рассказывали, старательно ваяя образ тирана, погубившего декабристов. Конечно, не уточняя, что «тиран» пожаловал пенсии семействам преступников, устраивал их детей в лучшие учебные заведения и не чинил ни малейших препятствий по службе.
Одной из главных своих задач Николай Павлович видел отмену крепостного права. Он не соглашался с Карамзиным, полагавшим введение оного полезным, осуждал свою великую бабку за закрепощение Малороссии и год за годом двигался к намеченной цели, постепенно облегчая положение крестьян и подготавливая почву для их освобождения. Государь прекрасно сознавал, что такую серьёзную реформу невозможно провести скоро. И не только из-за противодействия дворянского сословия. Нельзя было освободить крестьян без земли – это привело бы к их закабалению. Нельзя было провести освобождение и без достойной компенсации помещикам, ибо в противном случае мелкопоместное дворянство было бы ввергнуто в нищету. Реформа, проведённая без учёта всех этих факторов, неминуемо должна была обернуться тем, о чём десятилетия спустя напишет Некрасов – «одним концом по барину, другим по мужику»
Николай Павлович много путешествовал по России. Зачастую – инкогнито, под видом простого офицера. Он запросто общался со встречаемыми людьми – от помещика до простого мужика, и эти встречи дали немало исторических анекдотов, окрашенных добродушным юмором Самодержца.
Николая Павловича называли рыцарем на троне. Пушкин даже тревожился об этом, замечая, что Государь судит о людях по своей мерке, тогда как они зачастую отнюдь не таковы. Опасения поэта были небезосновательны. Злоупотребления чиновников, сыгравшие столь печальную роль в Крымской войне, подпитывались излишним доверием Императора к людям.
Люди без чести всегда склонны пользоваться чужим благородством. Благородством Николая пользовались как европейские монархи, спасаемые им от революций, так и внутренние враги.
"В нём виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего". А. Майков
Император Николай I служивший своей Родине:
"Меня слишком мало знают, упрекая в честолюбии. Я далёк от мысли стремиться к расширению нашей территории, я хотел бы лишь сплотить вокруг себя всё население России, я хотел бы победить его нищету и варварство. Желание улучшить участь русского народа – для меня несравненно выше, чем жадность к новым завоеваниям. Если бы вы знали, как этот народ добр, сколько в нём кротости, как он от природы приветлив и учтив!.. Но, повторяю, нелегко стать достойным управлять подобным народом…»
С юношеских лет имел неприязнь к иностранным языкам, хотя сам знал несколько, считал это излишней роскошью, поэтому РУССКИЙ ЯЗЫК учредил ГОСУДАРСТВЕННЫМ на всех уровнях жизни.
В 1833 году утверждается и русский ГИМН "Боже, царя храни!" написанный композитором Львовым. И звучал этот гимн почти столетие, до февральского переворота.
«Это был такой венценосец, для которого, царский трон служил не возглавием к покою, а побуждением к непрестанному труду».
Читайте также: