Два непоротых поколения герцен цитата
Обновлено: 18.05.2024
Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России / Сост. Ю.Левада, Т.Шанин. - М.: Новое литературное обозрение, 2005, 328 с.
В сборник вошли материалы семинара по проблемам поколений, работавшего почти три года (май 2000 - март 2003 г.) на базе Московской высшей школы социальных и экономических наук. Книга эта, по сути, подводит итоги амбициозного проекта, серии исследований на основе данных ВЦИОМ. Цель их - придать понятию "поколение" статус объективной научной категории и заложить основы написания истории России как истории поколений. Идея проекта принадлежит составителям сборника: ректору школы Т.Шанину и Ю.Леваде директору аналитического "Левада-Центра".
Обещание по большому счету не выполнено.
Поставлена проблема; для ее решения набран изрядный статистический материал. Он даже проанализирован, но в результатах анализа и в их изложении в чересчур большой мере сказались пристрастия и ценности самих интерпретаторов. Едва ли не каждый, заговорив о поколенческих перипетиях современной России (а не ХVIII-XIX века, есть в сборнике статьи и об этом периоде), сбивается на ту самую публицистическую речь, за пределы которой "поколенческую" тематику предполагалось вывести. Левада не скрывает своей антипатии к советской системе, "роковые слабости" которой сделали ее "неспособной к нормальному воспроизводству со сменой действующих поколений". А поколение "родившихся примерно в 1975-1980 гг." считает почему-то свободным "от переломов, ожиданий и разочарований последних 15 лет" и даже вообще "от борьбы за какие бы то ни было социальные цели". Им, оказывается, "ни к чему не нужно приспосабливаться". И это при том, что период их становления пришелся на 1991-1993 годы, одну из самых драматичных эпох русской истории.
Кое-что просто не по делу. Работа В.Данилова "О возможностях поколенческого анализа в познании исторического процесса в России", например, к поколенческому анализу не имеет отношения. Это - рассказ о классовой борьбе в России в классических смысловых и стилистических традициях марксистско-ленинской историографии 70-х годов ХХ века. Время от времени автор вставляет в него упоминания о "поколениях", чтобы, видимо, вписаться в сборник.
Участники сборника не пришли даже к более-менее общезначимому определению понятия. О его "смыслах и границах" - дельная статья Б.Дубина. Он предлагает видеть в поколении "форму. социальной связи и фокус символической солидарности действующих индивидов", "нормативную рамку воображаемого соотнесения с другими "по горизонтали", такими же, как "ты". Но тогда пропадает "поколенческая" специфика: далеко не очевидно, что рожденные с тобой более-менее в одно время - "такие же", как ты (значит, какие. ) Другое дело, что в истории некоторых обществ бывают периоды, когда хочется думать именно так: искать общности именно с ровесниками, отделяя себя от других возрастных групп, а то и противопоставляя себя им.
Возраст - вещь вполне универсальная. Все молодые чувствуют мир как источник очарований и объект завоевания. Всем старикам кажется, что мир стал гораздо хуже, чем во времена их молодости. И так далее. "Поколение" же - совокупность способов, на основании этих личных чувств, толковать и домысливать историю сообща. Это и есть миф. Такой же, как у первобытных народов миф о происхождении мира. А миф: система групповых представлений, неотделимая от образа жизни - и не слишком совпадающая с "объективной" реальностью. Социология поколений? Но с таким же успехом, мне кажется, можно заниматься социологией сновидений.
Мифы о поколении возникают в период исторических переломов. По Д.Олейникову, "почти до самого конца ХVIII века" в России не было "поколений в социокультурном, "мангеймовском" смысле слова": существенных ценностных, стилистических, ролевых расхождений между "отцами" и "детьми", а соответственно - и конфликтов между ними. "Первым поколением, осознавшим себя как ┘явление в истории общества", стали, по его мнению, "ровесники и почти ровесники" Наполеона, чье взросление совпало в "распространением идеи прогресса в истории" и с Французской революцией. У нас это - первое поколение "непоротых дворян". Но "поколенческое" самосознание у русских этого поколения - и многих последующих - можно обнаружить лишь среди небольшой группы образованных людей.
Похоже, что полноценное поколение - с узнаваемым обликом, с собственной рефлексией, с состоявшейся развернутой, достаточно массовой мифологией, осознанно и активно позиционировавшее себя как таковое - в новейшей истории России было одно: шестидесятники ХХ века. О них - содержательная работа В.Воронкова "Проект "шестидесятников": движение протеста в СССР". Но это - явление в последнюю очередь "возрастное". Принадлежность к нему слабо связана с датой рождения: шестидесятниками могли быть как ровесники Окуджавы, родившиеся в середине 20-х, так и их дети, появившиеся на свет в 40-х. Даже и внуки, рожденные родителями-шестидесятниками в тех же 60-х и получившие из их рук в качестве исходной очевидности шестидесятнические ценности, привычки, интересы.
Не стоит ли описывать поколенческую мифологию скорее в рамках поэтики исторического воображения? Вообразил - и вот тебе поколение.
Следующая цитата
Евреям было куда свалить, а русским? Алексей Тыранов. Моисей, опускаемый матерью на воды Нила. 1839–1842. ГТГ
Этот разговор случился на новогоднем корпоративе.
– Ваше главное преимущество перед нами, что вам нечего терять, а нам есть…
Мальчик глянул на девочку – или мне показалось? Однако девочка согласилась со мной, но как-то витиевато и наискось прежде, чем я согласился с ней:
– Имеете в виду воспоминания? Лучшие времена у вас позади. Все счастья и несчастья в прошлом.
– Замкнутая какая-то перспектива. Печально ты глядишь на наше поколенье! Под сомнением наша адекватность? Ставишь на нас крест? Труха? Размазня? Лохи?
А сам вспомнил Князя Салина, который перед смертью, по грубым подсчетам, насчитал два-три года, не больше, когда жил по-настоящему, остальное – скука и муки. Мне еще жить и не дожить до его предсмертия, но я помню, был так счастлив, что хотел умереть прежде смерти, боясь опоздать. Опоздать со смертью. Покуда есть смерть, есть надежда – того же автора.
– Счастье как причина самоубийства, – сказал я вслух.
Умненькая девочка легко восстановила ход моих мыслей и открыла уже рот, чтобы согласиться или возразить, но я так и не узнаю никогда теперь, что она хотела сказать, потому что вклинился умненький мальчик, а потом судьба.
До чего разные! Оба умненькие, но разными умами. Вода и пламень? Скорее, два пламени, но одно – типа самовоспламеняющегося вечного огня, ну, благодатный огонь, кто в него верит, а другое – скрытый, скрытный, сокрытый, сокровенный, мерцающий даже не огонь, а огонь, возникающий от случая к случаю, нет, не фригидка, но и не нимфоманка. Вот разница – мальчик любил девочку, а девочка, не любя его, была в него легко влюблена. Мальчик будет наказан за свою жертвенную любовь, я – за сопереживательный, с подглядом и завистью, вуайеризм, но на заклание будет принесена девочка. Это жертвоприношение и будет нашим с ним общим наказанием, которое могло разметать нас в стороны, но странным образом еще больше сблизило. Ну да, раскаяние, которое в еврейской метафизике существует до сотворения мира, в противоречии с вектором времени, ибо прошлое не могут изменить даже боги, да? Боги – нет, человек – может. Не то чтобы мальчик приревновал девочку – это потом он поймет, о чем мы с ней, а тогда невдомек, либо другое сиюминутное близлежащее актуальное волновало его нежный ум, а страстное земное – мимо. Пока что, до поры до времени. Пока великая утрата не потеснит его мозговитость за ненадобностью. Рассудок справляется с загадками на злобу дня и пасует перед тайной бытия. Эдип легко сладил с загадкой Сфинкса, но сник перед тайной собственной судьбы.
Мальчика потянуло, однако, не на греческие, а на еврейские мифы по контрасту с русскими реалиями.
– Непоротое поколение войдет в Землю Обетованную, а египетские рабы вымрут по дороге. Даром, что ли, Моисей блуждал по пустыне сорок лет, хотя там пару дней пешего хода.
– Евреям было куда свалить, а куда русским? Те, кто рвут когти, не в счет. Я о целом народе, обо всех русских. Народ не может сделать ноги. Эмиграция одиночек.
– Которых становится все больше и больше, – сказал я.
Что меня поразило, как девочка быстро перевела стрелки с вечности на актуалку.
– Попробовали бы евреи встать поперек египетской истории и переиначить фараоновы традиции, оставаясь на ПМЖ, – подхватил мальчик. – Даже Эхнатону это не удалось.
– А правда, что косноязыкий Моисей, от имени которого с евреями говорил Аарон, просто не знал по-еврейски, будучи сам из разгромленной секты солнцепоклонников? – спросила девочка.
– А правда, что евреи убили Моисея, когда он, стакнувшись с Б-гом, оторвался от народа, а уж потом сотворив из него идола? – передразнил девочку мальчик.
– Евреи уничтожаемы, но не уничтожимы.
– Евреи уничтожимы, но непобедимы.
Еврей помалкивал – с некоторых пор я не встревал в треп о моем роде-племени, без разницы кто его затевал – свои или чужие. Не то чтобы не заводит, но вопросы сугубо личного свойства, а для меня без того мучительного надрыва, которое испытывали мои соплеменники, куда бы их не заносило – в спесь или самоуничижение, вплоть до «О, если бы я прямей возник». Мне легче представить себя зверем, птицей, червем, деревом, да хоть Б-гом, но только не гоем.
– Герцен говорил не об одном, но о двух непоротых поколениях, чтобы Россия стала свободной, – напомнил я моим анчоусам. – Даже если вы считаете себя непоротым поколением…
– Есть еще время для порки, – перебил мальчик, исказив ход моей мысли.
– Непоротое поколение становится поротым. Большая порка.
– Большая стирка, – поправляет меня девочка. – Демонстрация силы.
– И решимости эту силу применить в случае чего. Это только репетиция на зрителях. Последний замер.
– Власть сама создает себе врагов.
– Что за фигня! Инициатива у нас. Ответный удар, – это мальчик. – Выбор по возрастному принципу – из всех страт они отслеживают одну молодежь. Ясное дело, конфронтация поколений.
– Превентивный удар, – сказал я. – Испытание страхом. Теперь мало кто решится.
– The only thing we have to fear is fear itself, – сказала девочка. – Перевожу: у страха глаза велики.
– Это для меня? – спросил я. – У страха нет глаз. Страх – это весь человек. Ничего кроме страха.
– Вопрос не чисел, а общего настроя. Пусть стращают – страшилки больше не страшат. А если и страшат, то терпимо, не смертельно. В биполярном обществе всегда решает и решается меньшинство, а к нему уже присоединяется большинство. Да хоть один человек, у которого высокий порог страха. One man with courage makes a majority.
– Перевод не требуется, – сказал я. – С ходу два американских президента. А русскую историю вы знаете так же хорошо? Или в полном игноре? Две апофегмы от русских лидеров?
– В смысле? Дело не в знании, а в наличии, – сказала девочка. – Не густо. Не наберется и одной. Все – для домашнего пользования.
– Ни фига себе история! – сказал мальчик.
– Политика как сублимация, – сказала ничья девочка.
К сублимации как таковой я относился с сомнением, опираясь на собственную эмпирику: вдохновение на меня накатывало не взамен, а в параллель сексу. Вот как сейчас: болдинская зима тревоги нашей. Девочку, однако, решил поддержать:
– Вот – вот! – подхватил я. – Судьба тиранов и народов свершается не на небесах, а в неподконтрольных глубинах человеческой натуры, будь то деспот или плебс.
– Жертвы неизбежны, – знал бы мальчик, кто падет жертвой, проглотил бы язык.
Разговор шел абстрактный, менее всего я подозревал, что удар придется по моим анчоусам. Они – того меньше.
– Не сотвори себе кумира, – сказал я. – Не след делать культ из демократии.
– Так ты, дяденька, за демократию или против? – спросила девочка.
– С поправкой на русскую историю. И дышат почва и судьба. Не в затылок, а в лицо, – добавил зачем-то я.
– В смысле, кто кого? – сказал мальчик. – Главное – раскачать лодку. Мы застряли в прошлом. Власть опирается на русскую историю, а мы – на всеобщую. В эпоху космических информационных потоков роль соцсетей…
– Народ не в счет? – спросил я.
– А когда он в счет? – сказала девочка. – Шарахается из стороны в сторону.
– Если бы! – сказал мальчик. – Мертвая материя. Натюрморт. Народ немотствует.
– Безмолствует, – поправил я.
– Помалкивает, – сказала девочка.
Тут до меня только дошло: лишь бы избежать клише!
Я попытался вернуть расфокусированный треп в русло:
– Вы хотите отменить российский социум?
– Телебрехун бы вырубить… – мечтательно вздохнула девочка.
– Вот с чего начинается ваша демократия! – сорвался я.
– Единственная возможность вывести пришибленное народонаселение из состояния зомби и начать с чистого листа, – настаивала девочка. – Иначе – кирдык. А касаемо наших рисков – они неизбежны в любом деянии. Любая система дает сбои. Главное – не дергаться и не трястись. Не ныть и не скулить. И не уходить в отрыв. Не расслабляться, никакой релаксации, – пояснила она для меня. И без всякого перехода: – А их риски? Сколько раз облажались! Вот и истерят.
– Ходит по проволоке, – мальчик сменил метафору на более осторожную.
– Без сетки. И без шеста, – настаивала девочка. – Как у Чаплина в «Цирке».
– Не сотвори себе кумира, – повторил я, имея в виду на этот раз младость.
– И пусть у гробового входа, – начал книжный мальчик.
– Не пусть! – промолчал я, а вслух: – Со злом надо находить общий язык.
На самом деле я думал иначе.
– Кто дал им право на зло? Они присвоили себе это право вместе с властью, а та досталась им по случаю, а не велением Небес.
– С этим хтоническим чудищем разговор возможен только матом, – сказал мальчик.
Следующая цитата
Евреям было куда свалить, а русским? Алексей Тыранов. Моисей, опускаемый матерью на воды Нила. 1839–1842. ГТГ
Этот разговор случился на новогоднем корпоративе.
– Ваше главное преимущество перед нами, что вам нечего терять, а нам есть…
Мальчик глянул на девочку – или мне показалось? Однако девочка согласилась со мной, но как-то витиевато и наискось прежде, чем я согласился с ней:
– Имеете в виду воспоминания? Лучшие времена у вас позади. Все счастья и несчастья в прошлом.
– Замкнутая какая-то перспектива. Печально ты глядишь на наше поколенье! Под сомнением наша адекватность? Ставишь на нас крест? Труха? Размазня? Лохи?
А сам вспомнил Князя Салина, который перед смертью, по грубым подсчетам, насчитал два-три года, не больше, когда жил по-настоящему, остальное – скука и муки. Мне еще жить и не дожить до его предсмертия, но я помню, был так счастлив, что хотел умереть прежде смерти, боясь опоздать. Опоздать со смертью. Покуда есть смерть, есть надежда – того же автора.
– Счастье как причина самоубийства, – сказал я вслух.
Умненькая девочка легко восстановила ход моих мыслей и открыла уже рот, чтобы согласиться или возразить, но я так и не узнаю никогда теперь, что она хотела сказать, потому что вклинился умненький мальчик, а потом судьба.
До чего разные! Оба умненькие, но разными умами. Вода и пламень? Скорее, два пламени, но одно – типа самовоспламеняющегося вечного огня, ну, благодатный огонь, кто в него верит, а другое – скрытый, скрытный, сокрытый, сокровенный, мерцающий даже не огонь, а огонь, возникающий от случая к случаю, нет, не фригидка, но и не нимфоманка. Вот разница – мальчик любил девочку, а девочка, не любя его, была в него легко влюблена. Мальчик будет наказан за свою жертвенную любовь, я – за сопереживательный, с подглядом и завистью, вуайеризм, но на заклание будет принесена девочка. Это жертвоприношение и будет нашим с ним общим наказанием, которое могло разметать нас в стороны, но странным образом еще больше сблизило. Ну да, раскаяние, которое в еврейской метафизике существует до сотворения мира, в противоречии с вектором времени, ибо прошлое не могут изменить даже боги, да? Боги – нет, человек – может. Не то чтобы мальчик приревновал девочку – это потом он поймет, о чем мы с ней, а тогда невдомек, либо другое сиюминутное близлежащее актуальное волновало его нежный ум, а страстное земное – мимо. Пока что, до поры до времени. Пока великая утрата не потеснит его мозговитость за ненадобностью. Рассудок справляется с загадками на злобу дня и пасует перед тайной бытия. Эдип легко сладил с загадкой Сфинкса, но сник перед тайной собственной судьбы.
Мальчика потянуло, однако, не на греческие, а на еврейские мифы по контрасту с русскими реалиями.
– Непоротое поколение войдет в Землю Обетованную, а египетские рабы вымрут по дороге. Даром, что ли, Моисей блуждал по пустыне сорок лет, хотя там пару дней пешего хода.
– Евреям было куда свалить, а куда русским? Те, кто рвут когти, не в счет. Я о целом народе, обо всех русских. Народ не может сделать ноги. Эмиграция одиночек.
– Которых становится все больше и больше, – сказал я.
Что меня поразило, как девочка быстро перевела стрелки с вечности на актуалку.
– Попробовали бы евреи встать поперек египетской истории и переиначить фараоновы традиции, оставаясь на ПМЖ, – подхватил мальчик. – Даже Эхнатону это не удалось.
– А правда, что косноязыкий Моисей, от имени которого с евреями говорил Аарон, просто не знал по-еврейски, будучи сам из разгромленной секты солнцепоклонников? – спросила девочка.
– А правда, что евреи убили Моисея, когда он, стакнувшись с Б-гом, оторвался от народа, а уж потом сотворив из него идола? – передразнил девочку мальчик.
– Евреи уничтожаемы, но не уничтожимы.
– Евреи уничтожимы, но непобедимы.
Еврей помалкивал – с некоторых пор я не встревал в треп о моем роде-племени, без разницы кто его затевал – свои или чужие. Не то чтобы не заводит, но вопросы сугубо личного свойства, а для меня без того мучительного надрыва, которое испытывали мои соплеменники, куда бы их не заносило – в спесь или самоуничижение, вплоть до «О, если бы я прямей возник». Мне легче представить себя зверем, птицей, червем, деревом, да хоть Б-гом, но только не гоем.
– Герцен говорил не об одном, но о двух непоротых поколениях, чтобы Россия стала свободной, – напомнил я моим анчоусам. – Даже если вы считаете себя непоротым поколением…
– Есть еще время для порки, – перебил мальчик, исказив ход моей мысли.
– Непоротое поколение становится поротым. Большая порка.
– Большая стирка, – поправляет меня девочка. – Демонстрация силы.
– И решимости эту силу применить в случае чего. Это только репетиция на зрителях. Последний замер.
– Власть сама создает себе врагов.
– Что за фигня! Инициатива у нас. Ответный удар, – это мальчик. – Выбор по возрастному принципу – из всех страт они отслеживают одну молодежь. Ясное дело, конфронтация поколений.
– Превентивный удар, – сказал я. – Испытание страхом. Теперь мало кто решится.
– The only thing we have to fear is fear itself, – сказала девочка. – Перевожу: у страха глаза велики.
– Это для меня? – спросил я. – У страха нет глаз. Страх – это весь человек. Ничего кроме страха.
– Вопрос не чисел, а общего настроя. Пусть стращают – страшилки больше не страшат. А если и страшат, то терпимо, не смертельно. В биполярном обществе всегда решает и решается меньшинство, а к нему уже присоединяется большинство. Да хоть один человек, у которого высокий порог страха. One man with courage makes a majority.
– Перевод не требуется, – сказал я. – С ходу два американских президента. А русскую историю вы знаете так же хорошо? Или в полном игноре? Две апофегмы от русских лидеров?
– В смысле? Дело не в знании, а в наличии, – сказала девочка. – Не густо. Не наберется и одной. Все – для домашнего пользования.
– Ни фига себе история! – сказал мальчик.
– Политика как сублимация, – сказала ничья девочка.
К сублимации как таковой я относился с сомнением, опираясь на собственную эмпирику: вдохновение на меня накатывало не взамен, а в параллель сексу. Вот как сейчас: болдинская зима тревоги нашей. Девочку, однако, решил поддержать:
– Вот – вот! – подхватил я. – Судьба тиранов и народов свершается не на небесах, а в неподконтрольных глубинах человеческой натуры, будь то деспот или плебс.
– Жертвы неизбежны, – знал бы мальчик, кто падет жертвой, проглотил бы язык.
Разговор шел абстрактный, менее всего я подозревал, что удар придется по моим анчоусам. Они – того меньше.
– Не сотвори себе кумира, – сказал я. – Не след делать культ из демократии.
– Так ты, дяденька, за демократию или против? – спросила девочка.
– С поправкой на русскую историю. И дышат почва и судьба. Не в затылок, а в лицо, – добавил зачем-то я.
– В смысле, кто кого? – сказал мальчик. – Главное – раскачать лодку. Мы застряли в прошлом. Власть опирается на русскую историю, а мы – на всеобщую. В эпоху космических информационных потоков роль соцсетей…
– Народ не в счет? – спросил я.
– А когда он в счет? – сказала девочка. – Шарахается из стороны в сторону.
– Если бы! – сказал мальчик. – Мертвая материя. Натюрморт. Народ немотствует.
– Безмолствует, – поправил я.
– Помалкивает, – сказала девочка.
Тут до меня только дошло: лишь бы избежать клише!
Я попытался вернуть расфокусированный треп в русло:
– Вы хотите отменить российский социум?
– Телебрехун бы вырубить… – мечтательно вздохнула девочка.
– Вот с чего начинается ваша демократия! – сорвался я.
– Единственная возможность вывести пришибленное народонаселение из состояния зомби и начать с чистого листа, – настаивала девочка. – Иначе – кирдык. А касаемо наших рисков – они неизбежны в любом деянии. Любая система дает сбои. Главное – не дергаться и не трястись. Не ныть и не скулить. И не уходить в отрыв. Не расслабляться, никакой релаксации, – пояснила она для меня. И без всякого перехода: – А их риски? Сколько раз облажались! Вот и истерят.
– Ходит по проволоке, – мальчик сменил метафору на более осторожную.
– Без сетки. И без шеста, – настаивала девочка. – Как у Чаплина в «Цирке».
– Не сотвори себе кумира, – повторил я, имея в виду на этот раз младость.
– И пусть у гробового входа, – начал книжный мальчик.
– Не пусть! – промолчал я, а вслух: – Со злом надо находить общий язык.
На самом деле я думал иначе.
– Кто дал им право на зло? Они присвоили себе это право вместе с властью, а та досталась им по случаю, а не велением Небес.
– С этим хтоническим чудищем разговор возможен только матом, – сказал мальчик.
Следующая цитата
Было две российские истории: явная и тайная. Первая в газетах, книгах, манифестах, реляциях. Вторая в анекдотах, эпиграммах, сплетнях и, наконец, в рукописях, расходящихся среди друзей и гибнущих при одном появлении жандарма.
«Тайные корреспонденты „Полярной звезды“„ (1966), гл. 6 («Тайная история“ ).
Эйдельман Н. Я. Свободное слово Герцена. – М., 1999, с. 94.
«Тайная история» – обычный перевод заглавия книги византийского историка VI в. Прокопия Кесарийского об императоре Юстиниане и императрице Феодоре (букв.: «Неизданные истории» – «Anekdota»).
. Прямо из старинных, жестоких времен не могли бы явиться люди с тем личным достоинством и честью, что мы привыкли видеть у Пушкина, у декабристов. Для того чтобы появились такие люди, понадобится, по меньшей мере, два «непоротых поколения». начиная с 1762 года.
«Твой восемнадцатый век» (1986), гл. IV.
Отд. изд. – М., 1986, с. 86.
Имелся в виду указ Петра III «О вольности дворянства» от 18 фев. 1762 г. Однако «Манифест 18 февраля» не освобождал дворян от телесного наказания; эту привилегию они получили лишь в 1785 г. (См. «Телесное наказание да не коснется до благородного», Е 17).
ЭРЕНБУРГ, Илья Григорьевич.
(1891-1967), Писатель, публицист.
«Убей!» («Красная звезда», 24 июля 1942).
Эренбург И. Война. – М., 1943, т. 2, с. 23.
Неделей раньше, 18 июля, в «Красной звезде» было напечатано стихотворение К. Симонова «Убей его!» (впоследствии публиковалось под загл. «Если дорог тебе твой дом»). Заканчивалось оно так: «Так убей же хоть одного! / Так убей же его скорей! / Сколько раз увидишь его, / Столько раз его и убей!».
Читайте также: