Данн ван кампенхаут цитаты

В то время, когда он пишет эти слова, печи крематориев еще остывали и еще велись подсчеты миллионов умерших. В своем письме, кажется, агрессор просит о прощении, но в действительности он даже не видит жертв, а просто берет их внаем. Миллионы умерших не важны, на них легко не смотреть. "Взаимное примирение" - отвлекающий маневр, камуфляж. Единственный императив для него - обеспечить благополучие собственного племени, немецкого народа.

Даан ван Кампенхаут в своем исследовании системных динамик, психологических идентификаций, проекций и сопротивления, приходит к интересным выводам.

Действительно ли агрессор испытает потребность в прощении? Или оно необходимо лишь для того, чтобы просто отвернуться от своей вины?

Вот, что пишет Кампенхпаут о посещении одного из концентрационных лагерей:

"Всего через несколько часов, проведенных здесь, мой ум начинает расшатываться. Может быть, именно поэтому большинство групп посетителей, которые заходят на территорию лагеря, пробегают по нему всего за два часа. Им надо уйти до того, как это место действительно захватит их и прорвется через их защиты. Когда долго остаешься в Аушвиц-Биркенау, все привычные защиты и концепции разваливаются на части. Ментальные конструкции рушатся. Каждая попытка охватить своим пониманием проваливается.. Бывают моменты, когда уходит потребность попытаться смириться со всем этим. И тогда, когда мой ум отключается и думание останавливается, я временно растворяюсь, исчезаю в расширении моей души, в бессовестном состоянии. Биркенау - это место, которое проявляет ограничения моего аналитического ума более эффективно, чем любая духовная практика прежде.

"Граница между "тогда" и "сейчас" иногда растворяется, как и граница между "я" и "они" - те, кто были узниками здесь и погибли."

Парадокс. Чудовищное переплетение. Сила хватки коллективной травмы.

Дан Кампенхаут в главе "Отсутствующие преступники" далее пишет :

"Пока я провожу семинар в Берлине, у меня есть время, чтобы посетить "Мемориал памяти убитых евреев Европы". Там я обнаруживаю имена и лица тех, кто были убиты. Табличка сообщает, что они - "жертвы национал - социализма".

Но я спрашиваю себя: кто совершил убийства? Это не может сделать абстракция. Не должна ли быть здесь рядом еще комната с именами, лицами и семьями убийц? Ни в Берлине, ни в Дахау ни единого слова о тех, кто уничтожал, - только о тех, кто уничтожен. Вдруг оказалось, что они странным образом отсутствуют. Нацизм - не нацисты. Убийцы спрятаны за ширмой".

Обследуя около сотни мемориалов в Амстердаме, Диан приходит к выводу, все эти памятники и мемориалы, сообщают нам, что люди погибли, но каким -то мистическим образом складывается впечатление, что единственными участниками случившегося были только жертвы.

"В постнацистской Европе агрессоры как отдельные личности по большей части отсутствуют. - пишет Кампенхаут, - Те немногие, чьи имена были публично оглашены, обычно представляются как жестокие, бесчеловечные твари, ненормальные и демонические. Однако, из книги Леона Гольденсона "Нюрнбергские интервью" следует, что все нацисты, за исключением одного или двух, подчеркивают свою нормальность. Каждый из них пытается доказать автору свою обычность".

Не потому ли общество с таким остервенением накинулось на дело бывших нацистов в суде?

Однажды в американском федеральном суде г. Кливленда в составе делегации из России мне удалось присутсвовать при обсуждении такого "кейса". Судья, с которым мы встречались, рассматривал дело Ивана Демьянюка, военного преступника. До этого Израильский суд не смог установить, был ли перед ним Деменюк из Треблинки или Деменюк из Собибора, и по этой причине мужчину освободили. Он стал просить убежища в США. Процесс затянулся, дело несколько раз пересматривалось. Адвокаты подавали аппеляции, Деменюк продолжал борьбу за возможность спокойно дожить свою жизнь, ему было уже за 90, и он передвигался на коляске.

Этот случай всколыхнул общество, задев самые уязвимые чувства у людей в самых разных частях света. Жалкий старичок в инвалидной коляске с аппаратом искуственного дыхания заставил весь мир с пеной у рта спорить о возможности и невозможности прощения. О жажде мести, о смертной казни, о роли отдельно взятой личности, захваченной на службу машиной Зла.

(К слову сказать, с подобным остревенением в 17 веке общественность реагировала на пожизненное отчуждение от общины Баруха Спинозы.)

Теперь предлагаю сузить контекст от общественно-политического до отдельно взятой семьи.

Семейные расстановки показывают, что мы можем исключить кого-то из семейной системы, но у этого будет своя цена. Раньше или позже в одном из последующих поколений будет потомок, который начнет замещать исключенного человека. Эта существенная динамика происходит не только в семейных системах, но и в больших коллективах. Это значит, что в случае войны и геноцида нужно помнить и жертв и убийц.

Размышляя об этих парадоксах, я попадаю в еврейскую общину, расположенную в Индии. Тут тебе и книги, и традиция, и шабат. Прямо на берегу Аравийского моря. Молодежь сидит за одним столом, и я узнаю это чисто израильское гостеприимство. Разговаривая с теми, кто родился на святой земле, я пытаюсь выяснить для себя, понимают ли израильтяне цену, заплаченную их бабушками и дедушками, переселившимися в Палестину в то время, когда была только пустыня? Когда создание государства Израиль еще даже не было объявлено на ассамблее ООН.

Рассказанные между делом семейные истории изумляют. Кажется, что молодые израильтяне понимают про цену больше, чем кто бы то ни было. Пожалуй, только признание этой цены делает возможным примирение. Примирение, которое приходит изнутри. Жаль только, что освободждение, которое становится так близко и так возможно, тут же берет молодых ребят в оборот, ведь жернова истории неизбежно требуют новых конфликтов.

Но не всегда родственники готовы говорить. Почти в каждой семье есть "скелеты в шкафу", а в контексте затронутой темы, есть свои "гении" и "злодеи". Их часто исключают, забывают, обходят молчанием. Такие фигуры попадают в "безвременье", требуя своего места. Какими же двоечниками надо быть, чтобы так упрямо не усваивать урока?

Вот цитата из того же Кампенхаута:

"Люди, которые не говорят о своей семейной истории полностью, таким образом проявляют симптоматику полупамятования, которую им в этот момент времени диктует коллективная душа. Военные преступники не забыты полностью, но их и не помнят ясно. Их роль как активных нацистов стала какой-то достопримечательностью в прошлом, которая видится сейчас как будто несущественной и на которую можно с легкостью не смотреть. Прошлое не то что отрицается, а скорее не признается. Оно интеллектуально доступно, но переживается без лишних чувств - не то, чтобы все прошло, но скорее оно как будто не связано с реальной жизнью".

Один австралиец, живущий в Лондоне ( к слову сказать, известный кинопродюсер), рассказывает мне, что его мать - русская, хотя перехала в Австралию еще маленькой девочкой. Ее семья не смогла вернуться в Россию после войны, так как отца-картографа взяли в плен немцы, и он работая на них, был бы казнен по возвращению на Родину как "враг народа". Поэтому семья его маленькой матери скиталась по лагерям, от Польши до Хорватии, пока наконец, не вырвалась в Австралию. Его мать никогда не говорила с ним по-русски, и пытаясь восстановить семейную историю, он столкнулся с молчанием матери и отсутствием знания даже настоящей фамилии: все документы матери были сфальсифицированы в целях выживания.

Размышляя о молчании его матери, о том, что происходило в Европе в 17 веке (история Спинозы) и в 20 веке, а также происходит прямо сейчас у всех нас на глазах, я не просто обнаруживаю исторические переплетения, но вижу словно единый застывший узор, тревожащий своей закономерностью. Европа расколота. Едва сдерживаемый неонацизм с одной стороны и толерантность с завязанными глазами, ртами, ушами - с другой.

Этот узор европейской истории - как выучивший урок двоечник. Не подвластная "перепрошивке" диссоциация. Как выкристаллизованный шведский гранит. Узор произрастает из привычки коллективной души, с одной стороны прятаться за "ignorence", а с другой - воевать "за справедливость".

Спиноза еще в 17 веке писал: "Будущее определяется тем, происходившим прежде, — нашим физическим и психологическим багажом: нашими страстями, страхами, целями, невзгодами, любовью к себе, нашей позицией по отношению к другим."

Спиноза видел в мире бесконечный поток причинности. Для него не было такой сущности, как воля или сила воли. По мнению Спинозы, ничто не совершается по капризу. Все вызвано чем-то предшествующим. И чем больше мы посвящаем себя пониманию этой причинной связи, тем свободнее становимся.

У меня нет ответа, кто прав, а кто виноват. У меня нет даже такого вопроса. Однако, пока общество занято измерением чужой вины, замалчиванием своей, поисками и осуждениями, битва "злодеев" с "гениями" продолжается, разворачиваясь с новой силой.

Возможно, эта битва бесконечна, как бесконечна несвобода и наш доступ к различного рода неосознанным идентификациям внутри единой коллективной структуры.

Следующая цитата

". как индивидуум, я не просто член семьи, но я также и член огромных коллективов, независимо о того, хочу я к ним принадлежать или нет".

"Для многих из тех, кто прошел через холокост, тяжело просить о помощи, потому что это напоминает им о предельной беспомощности, которую они тогда пережили". Я думаю, что это справедливо и для тех, кто детьми пережил тяжелую травматическую ситуацию и могут чувствовать себя похожим образом, как те жертвы холокоста.

Все это должна говорить виновная сторона, и никто не может говорить от ее лица И эти слова должны быть сказаны непосредственно жертве, или если речь идет об убийстве, ближним родственникам жертвы. Прощение - если оно вообще случается - может случиться только между этими двумя сторонами".

Далее, существует представление, что жертвы могут очиститься через свои страдания, даже стать святыми через них. Однако реальность такова, что жертвы не восстают из того, жертвой чего они оказались, наполненные светом - прощающие и мудрые. Наоборот, они выходят из своей ситуации глубоко травмированные, диссоциированные и расщепленные. И в таком состоянии они с легкостью могут сами стать агрессорами больших и малых масштабов, будучи даже не в состоянии полностью осознать это или задуматься об этом".

"Глубоко травмированные люди не всегда самые легкие в обращении, особенно, если им больше нечего терять, потому что у них забрали все, включая базовое чувство достоинства."

"Люди часто сражаются с опытом насилия. Жертва переполнена идентификацией с агрессором. Реальность преступника интроециируется - она проглатывается, вбирается в себя. Жертве нужно научиться разотодествляться, и необходимо привнести реальность событий, которые произошли. Это происходит шаг за шагом, это медленный процесс обнаружения, что ты интроецировал реальность, которая не является втоей собственной, но которая в действительности стала единственной позволенной реальностью. Может создаваться идентичность "меня" и "тебя". Жертва должна осознать, что случились определенные события, и что они случились с ней и что там был еще один участник - преступник. Ей [жертве] нужно разделить этих двоих участников. только после этого виктимный опыт может трансформироваться в личную силу или может прийти что-либо другое".

Читайте также:

  
• Хочу встретить своего мужчину цитаты
  
• Отношение григория к наталье цитаты
  
• Иди ко мне цитата
  
• Волков сергей владимирович цитаты
  
• Цитаты из комиксов bubble