Цитаты из произведения мцыри
Обновлено: 21.11.2024
За свою короткую жизнь Михаил Юрьевич Лермонтов (1814 — 1841) успел создать целый ряд произведений, благодаря которым до сих пор остается одним лучших русских поэтов. Но несмотря на славу стихотворца, он также написал и первый отечественный лирико-психологический роман. «Герой нашего времени» получил известность не только в России, но и за рубежом, а образ индивидуалиста Григория Печорина повлиял на многих других персонажей русской литературы. В этом разделе собраны цитаты из произведения “Герой нашего Времени”.
Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки.
На стене ни одного образа – дурной знак!
Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство.
Под конец вечера разговор принял философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы.
Порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. Она, то есть порода, а не Юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит.
Правильный нос в России реже маленькой ножки.
Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью.
Мирный круг честных контрабандистов.
Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается.
Ах, подарки! чего не
сделает женщина за цветную тряпочку!
Я люблю врагов, хотя не по-христиански женского ума; женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок
доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все.
Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!
О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар! Княжна Мери
С тех пор, как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом.
Ой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой.
Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь.
Плохое дело в чужом пиру похмелье.
Надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам.
Мы были приятели, – ну, да что приятели в нынешнем веке!
А жизнь — копейка.
Повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать.
Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес.
Нет проку в том, кто старых друзей забывает!
Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для
тех кого любил; я любил для себя, для собственного удовольствия; я только
Без дураков было бы на свете очень скучно… Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим.
Где есть общество женщин — там сейчас явится высший и низший круг.
И к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца.
Милый мой, я ненавижу людей, чтоб их не презирать, потому что иначе
жизнь была бы слишком отвратительным фарсом.
Мне хотелось вас заставить рассказать что‑нибудь; во‑первых, потому, что слушать менее утомительно; во‑вторых, нельзя проговориться; в‑третьих, можно узнать чужую тайну.
Никогда не должно отвергать кающегося преступника: с отчаяния он может сделаться ещё вдвое преступнее… и тогда.
Мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!
Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой.
Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего.
Женщины! женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их слова обещают и манят, а звук их голоса отталкивает.
То они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не
понимают самых ясных намеков.
Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности.
Она его уважает, как отца, – и будет обманывать, как мужа.
Вы, мужчины, не понимаете наслаждений взора, пожатия руки, а я, клянусь тебе, я, прислушиваясь к твоему голосу, чувствую такое глубокое, странное блаженство, что самые жаркие поцелуи не могут заменить его.
Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой‑то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
А что такое счастье? Насыщенная гордость.
Музыка после обеда усыпляет, а спать после обеда здорово: следовательно, я люблю музыку в медицинском отношении.
Где есть общество женщин, там сейчас явится высший и низший круг.
Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.
Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, – а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!
Беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели, то есть конца.
Грусть в обществе смешна, а слишком большая веселость неприлична.
Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой.
Гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно.
Есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!
Честолюбие есть нечто иное, как жажда власти.Может быть, — подумал я, — ты оттого-то именно меня и любила: радости
забываются, а печали никогда.
А первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не
есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
Зло порождает зло.
Что началось необыкновенным образом, то должно так же и кончиться.
Электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку; все почти страсти начинаются так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает дело.
Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу?
Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость.
Идеи – создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Правильный нос в России реже маленькой ножки.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов.
Я чувствую в себе эту ненасытную жадность,поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.
Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять.
Только любовь, которую мы читаем в глазах, ни к чему женщину не обязывает, тогда как слова.
Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть.
И если б все люди побольше рассуждали,то убедились бы, что жизнь не стоит того,чтоб об ней так много заботиться.
Сострадание – чувство, которому покоряются так легко все женщины, – впустило свои когти в ее неопытное сердце.
Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого.
Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
Штабс-капитан Максим Максимыч
Нет ничего парадоксальнее женского ума: женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми
они уничтожают свои предупреждения, очень оригинален.
Заметьте, что без дураков было бы на свете очень скучно.
Натура – дура, судьба –индейка, а жизнь – копейка!
Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места.
Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается.
Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины.
Привычка – вторая натура.
Женщины любят только тех, которых не знают.
Самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким.
Русские барышни большею частью питаются только платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная.
Разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок.
Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать её любопытство, твой разговор — никогда не удовлетворять его вполне; ты должен её тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить — а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может. Если ты над нею не приобретешь власти, то даже её первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобою накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить её с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное.
Чтоб воздержаться от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства.
Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!
Иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!
Я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, —
теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется,
одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!
Мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать.
Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими.
У меня есть предчувствие… знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет.
Взгляд его — непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен.
Следующая цитата
«Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил – и жизнь моя Без этих трех блаженных дней Была б печальней и мрачней Бессильной старости твоей.
Я мало жил, и жил в плену. Таких две жизни за одну, Но только полную тревог, Я променял бы, если б мог.
И смутно понял я тогда, Что мне на родину следа Не проложить уж никогда.
Я сам, как зверь, был чужд людей И полз и прятался, как змей.
Но тщетно спорил я с судьбой: Она смеялась надо мной!
Но юность вольная сильна, И смерть казалась не страшна!
Увы! – за несколько минут Между крутых и темных скал, Где я в ребячестве играл, Я б рай и вечность променял…
Тебе есть в мире что забыть, Ты жил, – я также мог бы жить!
Скажи мне, что средь этих стенМогли бы дать вы мне взаменТой дружбы краткой, но живой,Меж бурным сердцем и грозой.
Следующая цитата
Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу.
Тебе, я знаю, не понять Мою тоску, мою печаль; И если б мог, – мне было б жаль: Воспоминанья тех минут Во мне, со мной пускай умрут.
Давным-давно задумал я Взглянуть на дальние поля, Узнать, прекрасна ли земля, Узнать, для воли иль тюрьмы На этот свет родимся мы.
По мысли Н. П. Огарева, Мцыри у Лермонтова – «его самый ясный, или единственный идеал»
И ближе, ближе всё звучалГрузинки голос молодой,
Ты хочешь знать, что делал яНа воле? Жил
Воспоминанья тех минут Во мне, со мной пускай умрут.
Увы, теперь мечтанья те Погибли в полной красоте, И я, как жил, в земле чужой Умру рабом и сиротой.
Следующая цитата
Один из последних образцов русской романтической поэзии — поэма М. Ю. Лермонтова (1814-1841) «Мцыри». Насыщенное фольклорными мотивами произведение передаёт дух грузинского народного слова, прочувствованный поэтом во время службы на Кавказе. Судьба мятежного отрока, его исповедь — это ода свободе могучего духа, противостоящего стихии. В этой подборке собраны лучшие цитаты из произведения Мцыри.
Я знал одной лишь думы власть. Одну — но пламенную страсть: она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и сожгла. Но тщетно спорил я с судьбой:она смеялась надо мной!Увы! — за несколько минут между крутых и темных скал,где я в ребячестве играл,я б рай и вечность променял.
Что за нужда? Ты жил, старик! Тебе есть в миречто забыть,ты жил, — я также мог бы жить! Но верь мне, помощи людской я не желал… я был чужой для них навек, как зверь степной.и если б хоть минутный крик мне изменил — клянусь, старик, я б вырвал слабый мой язык. Старик! Я слышал много раз,что ты меня от смерти спас, — Зачем? Игра мечты, болезнь ума. Меня могила не страшит:там, говорят, страданье спит в холодной вечной тишине. Но с жизнью жаль расстаться мне. Увы! — за несколько минут между крутых и темных скал,где я в ребячестве играл, я б рай и вечность променял. А душу можно ль рассказать? Тебе, я знаю, не понять мою тоску, мою печаль.И если б мог — мне было б жаль: воспоминанья тех минут во мне, со мной пускай умрут.
Я тебя люблю,люблю как вольную струю,люблю как жизнь мою.
Все, что я чувствовал тогда,те думы — им уж нет следа.Но я б желал их рассказать,чтоб жить, хоть мысленно, опять. Видел у других отчизну, дом, друзей, родных, а у себя не находил не только милых душ – могил. Змея скользила меж камней. Но страх не сжал души моей. Я сам, как зверь, был чужд людей и полз и прятался, как змей. Прощай, отец дай руку мне:ты чувствуешь, моя в огне. Знай, этот пламень с юных дней,таяся, жил в груди моей.Меня печалит лишь одно:мой труп холодный и немой не будет тлеть в земле родной.
Я мало жил, и жил в плену.Таких две жизни за одну,но только полную тревог,я променял бы, если б мог. Душой дитя, судьбой монах.Дитя мое,останься здесь со мной. В воде привольное житье и холод и покой.
Но юность вольная сильна,и смерть казалась не страшна.
На мне печать свою тюрьма оставила.
Теперь один старик седой,развалин страж полуживой,людьми и смертию забыт, сметает пыль с могильных плит.
И смутно понял я тогда, что мне на родину следа.
Не проложить уж никогда.
Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее — иль пусто, иль темно,меж тем, под бременем познанья и сомненья, в бездействии состарится оно.
Ты помнишь детские года:слезы не знал я никогда. Но тут я плакал без стыда.
Холодной, вечной тишине; Но с жизнью жаль расстаться мне.
Ты слушать исповедь мою сюда пришел, благодарю.
Он знаком пищу отвергал, и тихо, гордо умирал.
И я как жил, в земле чужой, умру рабом и сиротой.
Увы, теперь мечтанья те погибли в полной красоте.
Тебе есть в мире что забыть,ты жил,- я также мог бы жить!
Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю.
Мне было свыше то дано! И было сердцу моему легко.
И вспомнил я наш мирный дом и пред вечерним очагом Рассказы долгие о том, Как жили люди прежних дней, когда был мир еще пышней.
И вспомнил я наш мирный дом.Холмы, покрытые венцом Дерев, разросшихся кругом, Шумящих свежею толпой, Как братья в пляске круговой. Я видел груды темных скал, Когда поток их разделял. И думы их я угадал: Мне было свыше то дано!
Глазами тучи я следил,рукою молнию ловил.Скажи мне, что средь этих стен. Могли бы дать вы мне взамен. Той дружбы краткой, но живой. Меж бурным сердцем и грозой?
Мне стало страшно; на краю грозящей бездны я лежал.А надо мною в вышине. Волна теснилася к волне. И солнце сквозь хрусталь волны. Сияло сладостней луны.
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
Ты помнишь детские года: Слезы не знал я никогда; Но тут я плакал без стыда. Кто видеть мог? Лишь темный лес. Да месяц, плывший средь небес!
И с этой мыслью я засну, и никого не прокляну!
Все, что я чувствовал тогда. Те думы — им уж нет следа; Но я б желал их рассказать. Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
Хотел я встать — передо мной. Все закружилось с быстротой; Хотел кричать — язык сухой. Беззвучен и недвижим был.
Тогда, пустых не тратя слез. В душе я клятву произнес: Хотя на миг когда-нибудь. Мою пылающую грудь. Прижать с тоской к груди другой. Хоть незнакомой, но родной.
Я эту страсть во тьме ночной Вскормил слезами и тоской; Ее пред небом и землей Я ныне громко признаю. И о прощеньи не молю. Бой закипел, смертельный бой! С лица кончины хладный пот
И что вполголоса поет. Он мне про милую страну… И с этой мыслью я засну. И никого не проклянубитв.Он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу!
Тот край, казалось, мне знаком. И страшно было мне, понять. Не мог я долго, что опять. Вернулся я к тюрьме моей
Я тайный замысел ласкал,терпел, томился и страдал.
Я ждал. И вот в тени ночной врага почуял он, и вой протяжный, жалобный, как стон. Раздался вдруг… и начал он сердито лапой рыть песок. Встал на дыбы, потом прилег. И первый бешеный скачок Мне страшной смертию грозил… Но я его предупредил. Удар мой верен был и скор. Надежный сук мой, как топор. Широкий лоб его рассек… Он застонал, как человек. И опрокинулся. Но вновь. Хотя лила из раны кровь Густой, широкою волной. Бой закипел, смертельный бой!
Читайте также: