Цитаты из фильма тайная жизнь

Обновлено: 21.11.2024

В очень ограниченный, согласно правительственным распоряжениям, прокат с 19 марта, вопреки всем карантинам, выходит «Тайная жизнь» Терренса Малика, трехчасовой эпос об отказнике Второй мировой Франце Егерштеттере, причисленном к лику святых, и о неслышимом разговоре с божественным началом. Фильм был впервые показан в основном конкурсе Каннского фестиваля, где показательно не получил от жюри ни единой награды. Лев Карахан пишет об этом фильме настолько подробно, насколько это возможно, в статье, впервые опубликованной в каннском номере журнала «Искусство кино».

Мне нравится точно знать, где я нахожусь, — не шагать в торжественной процессии на видном месте, но идти, если можно, рядом со Строителем вселенной; не жить в беспокойном, нервном, суетливом и пошлом Девятнадцатом Веке, а спокойно размышлять, пока он идет мимо.

Генри Дэвид Торо. «Уолден, или Жизнь в лесу»

Почти комическая легкость, с которой заведомо архаичное «спокойное размышление» американского «трасценденталиста» Генри Дэвида Торо соединяется с современностью, и в частности с фильмами Терренса Фредерика Малика, явно не делает эту современность менее современной, а фильмы Малика — менее актуальными (даже если учесть все трудности актуализации, которые сопровождают фильмы режиссера, снятые в его нынешний зрелый период, начавшийся после 20-летнего (1978–1998) отшельничества, или, как теперь говорят, исчезновения с радаров. В отличие от Торо, Малик жил не в лесу, а в Париже, Лос-Анджелесе и своем родном городе Остин (штат Техас). Однако 20 лет жизни состоявшегося и к тому времени уже всемирно известного режиссера вне прямого участия в кинопроизводстве — это пауза не менее впечатляющая, чем экспериментальное пребывание Торо в хижине на берегу Уолденского озера на протяжении двух лет.

Легкость, с которой камни, брошенные Торо в огород XIX века, залетают и в XX, и в XXI, не говорит, в сущности, и о том, как мало меняется время. Скорее, свидетельствует о самой невозможности обрести нечто существенное в «беспокойном» и «нервном» движении истории — от века к веку.

Скрытая жизнь — извне

Нынешнее обращение Малика к предельно конкретному историческому сюжету, главным действующим лицом которого является многократно описанный в различных документальных свидетельствах реальный герой, можно посчитать уловкой. Точнее, упражнением в самодисциплине, которое требовательный художник предписал сам себе после череды не встретивших понимания и даже осмеянных фестивальными ценителями попыток в свободной монтажной манере поговорить о современности, постоянно оглядываясь на «Строителя вселенной». Имеется в виду «техасская трилогия» Терренса Малика, в которую входят фильмы «К чуду» (2012), «Рыцарь кубков» (2014) и «Песня за песней» («Между нами музыка», Song to Song; 2017).

«возвращение к очень хорошо организованному сценарию: как кинорежиссер, работая над сценарием, я всегда как будто вбиваю квадратный колышек в круглое отверстие. А без сценария — нет никакого круглого отверстия, есть только воздух. сейчас я отступаю от этой стилистики».

Но как бы ни старался Малик умерить свои космические, трансцендентальные амбиции с помощью «хорошо организованного сценария» и жесткой привязки действия к фактической истории, он остался абсолютно неизменным в своей внутренней основе художником.

Вынесенное в заголовок словосочетание «сознательный отказчик» — калька, не слишком ловко, но точно передающая смысл понятия conscientious objector, которое чаще всего используется в англоязычной прессе для определения героя нового фильма Терренса Малика «Тайная жизнь» — австрийского крестьянина Франца Егерштеттера. Его призвали в вермахт, но он отказался присягать Гитлеру и в августе 1943 года был казнен.

Переломным в его отношениях с историческим материалом, а главное, с самим собой можно условно считать тот невидимый зрителю момент, когда Малик вдруг отказался от уже объявленного — такого дисциплинирующего, такого безупречно конкретного названия, как «Радегунд» (по названию альпийской деревни Санкт-Радегунд, в которой жил Франц Егерштеттер). Словно отыгрываясь за временное отступление и больше уже не скрывая истинного своего настроя, Малик назвал новый фильм «Тайная жизнь». Именно это название и увидели каннские зрители 19 мая в зале «Люмьер». 19 мая — премьера, а 21 мая — день памяти святого Франца Егерштеттера, канонизированного католической церковью в 2007 году: на вызов Малика жизнь как будто ответила знаменательным сближением дат.

Но название фильма — лишь выдержка из цитаты, на самом деле программной для Малика, как бы он ни пытался иногда идти в ногу с «идущим мимо» временем. Цитату из романа Джорджа Элиота «Миддлмарч» Малик предъявляет в финале картины словно вдогонку — как постскриптум, как постэпиграф, если вдруг кто-то все-таки не понял его авторских намерений:

«. Благоденствие нашего мира зависит не только от исторических, но и от житейских деяний; и если ваши и мои дела обстоят не так скверно, как могли бы, мы во многом обязаны этим людям, которые жили рядом с нами, незаметно и честно, и покоятся в безвестных могилах».

Питер Брэдшоу из «Гардиан» язвительно прошелся по поводу этой «безвестности»:

«Не стоит скромничать, могила Егерштеттера не такая уж безвестная, учитывая, что папа Бенедикт XVI его канонизировал. »

«Тайная жизнь» © кинокомпания «Белые ночи»

Но в том-то все и дело, что Малика, в сущности, не интересует жизнеописание исторического Егерштеттера. Ни одна из реальных коллизий, связанных с его подвигом сознательного отказчика, не превращается в действенную психологически насыщенную драматургию. Эти коллизии лишь смутно угадываются за границей изначального недоверия Франца (Аугуст Диль) ко всему, что не связано с внятным этому герою вечным жизненным (в данном случае крестьянским, сельским) циклом и принадлежит внешней по отношению к этому циклу исторической экспансии. Именно возрастание отказничества в условиях все более неотвратимого предельного исторического прессинга и передает Йорг Видмер, камера которого, как это бывает и в других фильмах Малика, не столько фиксирует, сколько подолгу наблюдает, отслеживает героев в кадре. Малику важно схватить и оставить в монтаже не моменты актерской включенности в действие, но лишь моменты выхода, внутреннего выпадения из конкретных драматургических ситуаций. При этом дистанцирование героя от реально происходящего проявляется тем сильнее, чем активнее в действиях других персонажей предъявляет себя история.

В отношениях с Франциской (Валери Пахнер) — женой Франца и матерью трех его дочерей — эта дистанция минимальна, поскольку при всех своих естественных житейских колебаниях («наша жизнь в твоих руках») Франциска остается с Францем («я люблю тебя во всем, что ты делаешь»). Но дистанция мгновенно возрастает, когда в кадре появляются отвернувшиеся от Франца конформисты-односельчане («ты хуже врага, ты — предатель») или уклончивые церковники, которые намекают бескомпромиссно верующему Францу, не способному «верить в Христа и быть нацистом», что «долг веры не исключает долга перед отечеством». Что же касается дистанции между Егерштеттером и мучителями-экзекуторами, которые, в отличие от героя фильма, охотно присягнули времени, служат ему, облачившись в его одежды и нацепив его значки, то она безмерна до несущественности. Франц делает ее абсолютно ничтожной в тот момент, когда в берлинской тюрьме «Тегель» по приказу садиста-надсмотрщика покорно целует его сапоги.

Исключением можно считать лишь ту особую дистанцию, которая возникает между Францем и судьей — председателем военного трибунала Вернером Любеном, как раз и приговорившим отказчика к гильотине. Председатель как бы не совсем уверен в неотвратимости истории: «Ты осуждаешь нас?» — спрашивает он Франца. В Любене тоже живет маленький отказчик, но судья просто не дает этому отказчику проснуться. И Бруно Ганц (его последняя предсмертная роль) потрясающе сыграл компромисс, вполне оправданно в данном компромиссном случае используя возможности именно психологического включения в ситуацию, когда выразительным становится не только лицо актера, но — на крупном плане — даже руки, которые с какой-то обреченностью председатель прилежно кладет себе на колени. Не к Любену, а к так и не пробудившемуся в нем отказчику обращается Франц, когда говорит председателю то, что не сказал бы никому другому из находящихся на историческом берегу:

«Из компромисса нет обратного пути».

«Тайная жизнь» обретает подлинное свое напряжение не в следовании за кульминационными событиями из реальной жизни и борьбы Егерштеттера с нацистским режимом. Все эти события добросовестно и последовательно отражены в фильме, но (как ни дерзко это прозвучит) они воспринимаются, скорее, как периферия действия, как что-то неизбежно рутинное (особенно в контексте всего уже многократно сказанного и в кино, и в литературе о подвиге индивидуального противостояния фашизму): конфликт с системой — изгойство, арест — страдание, приговор — непреклонность. Такое ощущение, что и для Франца все ключевые моменты его истории являются в фильме лишь чем-то навязчиво предсказуемым, что следует просто принять как данность.

Исторические, впрямую позаимствованные из жизнеописаний реального Егерштеттера факты получают у Малика право на пиковое, кульминационное драматургическое значение и конвертируются в нечто существенное для внутреннего опыта героя лишь в том случае, когда они полностью (или почти полностью) выходят из зоны подчинения прямым историческим смыслам.

Прежде всего к таким фактам-«отказчикам» относится вещий сон Егерштеттера. По свидетельству его биографов, он еще в 1938 году действительно увидел во сне переполненный людьми поезд, везущий своих пассажиров в бездну. Именно этот трагический сон, вроде бы никак не маркированный исторически (о лагерях смерти речь еще не шла), становится у Малика пиковым моментом внутреннего напряжения, которое главным образом и характеризует героя.

Не менее существенным в фильме является и тот факт, который, казалось бы, не ложится в уже возвышенный до жития сюжет: Егерштеттер был первым в деревне Санкт-Радегунд счастливым обладателем мотоцикла. Именно этот мотоцикл и свое новое платье вспоминает Франциска как начало их с Францем любви и совместной жизни: в кадре удаляющийся на захватывающей дух скорости мотоциклист в кожаном шлеме, словно впечатанный в гармонию окружающего природного ландшафта. Этот же план повторится и в финале фильма как последнее, что увидит Франц уже отрешенно, прежде чем войти в большую комнату, где установлена гильотина, а полы, предрекая неотвратимый финал, тщательно замыты. Неожиданное открытие его внутреннего опыта, которое предъявляет этот эпизод, в том, что может и не быть никакого пресловутого предсмертного калейдоскопа прожитой жизни, но — одна лишь единственная, возникающая по наитию и концентрирующая разом все случившееся в измеренном времени точка, через которую, словно на мотоцикле, и вылетаешь из жизни.

И еще один едва ли где-то описанный (скорее, вымышленный Маликом) незначительный факт, который в контексте «Тайной жизни» становится исполинским и проясняет сам принцип деисторизации истории в истории Франца Егерштеттера.

После вынесения трибуналом смертного приговора конвой везет Франца обратно в тюрьму. Машина останавливается у папиросной лавки, в которую конвойные заходят вместе с Францем. И он, в наручниках, вдруг поднимает с пола чей-то упавший около двери зонт. Этот будничный жест явно сопоставлен у Малика с той исторической предопределенностью, которая обрушилась на героя, но — вот в чем суть — не повлияла на естественное его существование, в котором будничный жест — почти случайная манифестация внутреннего масштаба Егерштеттера — спорит с самой неотвратимостью истории.

Эстетический баланс фильма отрегулирован таким образом, что даже хроникальные кадры, использованные Маликом, монтажно втянуты в прорисовку прежде всего внутренней биографии героя, и при всей своей конкретности они теряют фактуру исторического свидетельства.

Принцип заявлен сразу, в начале фильма, когда за кадром звучат слова Франца: «Мы жили на высоте птичьих гнезд» — а камера летит над альпийским простором и словно обезоруживает в монтажном стыке величественную историческую метафору из документального фильма Лени Рифеншталь «Триумф воли» — перекрывающий кадр огромный самолет, зловеще распростертый над новой гитлеровской Германией.

Легко различить безусловное превосходство «внеисторического» контента и в тот момент, когда играющего с дочками в салочки Франца Егерштеттера Малик сопоставляет (правда, не без нажима) с цветной хроникой, где Адольф Гитлер в своей альпийской резиденции заигрывает с маленькими детьми. Это сближение ощутимо разносит в разные стороны несовместимые миры даже сильнее, чем их противопоставление в начале фильма. Деревня Рансхофен, в которой родился Адольф Гитлер, расположена неподалеку от деревни Санкт-Радегунд. Существенно и то, что фамилия Гитлер, или Hütler (фамилия бабушки Шикльгрубер, согласно новым данным, приписывалась ему ошибочно), означает «смотритель» и, вероятнее всего, «смотритель леса», «лесничий» (waldhütler), то есть человек, так или иначе стремящийся отрегулировать «жизнь в лесу» (см. Генри Торо).

Фашизм возникает в фильме Малика не как предмет специального исторического анализа («Обыкновенный фашизм»), но именно как нечто необыкновенное в своей способности довести историческую необходимость, исторический императив до его полной и окончательной несовместимости с императивами внутренней жизни. Скажем, категорическим императивом по Канту: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла быть всеобщим законом». Исторический императив (по крайней мере, в логике фильма «Тайная жизнь») предполагает прямо противоположную ситуацию, когда именно всеобщий закон становится максимой твоей воли.

Порожденный фашизмом и доведенный Маликом до наивысшей образной концентрации тотальный историзм, оставляющий человеческое существо за скобками истории (исключение сделано в фильме разве что для председателя Любена), собственно, и побуждает не только машинообразного следователя (Матиас Шонартс) говорить Францу о бессмысленности сопротивления («никто не может изменить ход вещей»). Даже беззаветно любящая Франца Франциска осторожно намекает ему на то, что «мир сильнее»:

«Ты не можешь изменить мир».

Но тотальная история у Малика — это не просто абсолютно враждебная скрытой внутренней жизни среда, но и возможность для этой жизни бескомпромиссно проявиться в своей оптимальной безальтернативно героической подлинности. В той самой подлинности, по которой, видимо, и тосковала Доротея Брук из романа «Миддлмарч» — героиня Джорджа Элиота (литературный псевдоним Мэри Энн Эванс (1819–1880)), упомянутого в финале «Тайной жизни».

Доротея Брук мечтала уподобиться святой Терезе, но жила в «неправильные времена», когда «великие чувства принимают вид ошибки, а великая вера — форму иллюзии». Всепоглощающая неотвратимая история, с которой столкнулся Франц Егерштеттер, наверное, была бы для нее, если можно так выразиться, более правильной.

Следующая цитата

История символа австрийского сопротивления, Франца Егерштеттера, отказавшегося сражаться за нацистов во Второй мировой войне.

Когда Франц сталкивается с угрозой казни за измену, несмотря на многочисленные возможности ее избежать, он продолжает отстаивать свои убеждения, опираясь на веру и любовь своей семьи.

Когда отказываешься от мысли выжить любой ценой, на тебя снисходит озарение. Раньше ты спешил, пытался нагнать время. Сейчас у тебя есть всё. Раньше ты никого не прощал, безжалостно судил людей. Теперь ты принял свою слабину и можешь видеть чужие слабости.

Следующая цитата

Хроники семейной жизни Мэрилин Монро, а также история о том, как она пыталась скрыть свои самые сокровенные секреты от прессы.

— Распущенность вашей матери повлияла на ваши отношения с мужчинами?
— У меня были прекрасные отношения с мужчинами. до тех пор, пока я не выходила за них замуж.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Занук звонил каждый день, пока я была в Сан-Франциско, а я не отвечала. Мои агенты сходили с ума.
— Вы поняли, что обладаете властью.
— И с ее помощью я собиралась добиться уважения. И плевать, нравлюсь я ему или нет. Без уважения — ты ничто.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

Понимаете, так получилось, чтобы сыграть тупую блондинку, требуется умная брюнетка.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Почему ничто хорошее не длится вечно?
— Ваши фильмы же вечны.
— Они не настоящие. В отличие от детей.

Добавила Mercier 12.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Езжай без меня.
— Хьюстон хочет видеть тебя.
— Скажи ему, пусть сходит в кино.

Добавила Mercier 12.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Я согласен, если режиссером будет Хьюстон. А Хьюстон не отберет тебя, если ты не постараешься.
— Не понимаю, о чем ты? Куда меня отберет? Ты ведь только вырываешь бумагу из машинки и комкаешь ее. У нас нет сценария. Это не мне надо постараться.

Добавила Mercier 12.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Знаете, чего я не могу понять? Почему люди не могут быть более великодушными друг с другом?
— Потому что все слишком заняты мыслями о себе.

Добавила Mercier 12.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Надеюсь, вы простите меня, но я совсем не разбираюсь в футболе. Я подумала, что вы стальной магнат или конгрессмен.
— Я тоже не видел ни одного вашего фильма.
— Что ж, чудесно, не правда ли? Мы можем начать все с нуля.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Но что же вы чувствовали?
— То же, что и всегда: одиночество, злость, вину, но потом я ощутила гордость — она сделала выбор. Зачем жить, если пропал смысл жизни?
— А в жизни есть смысл?
— Конечно. Верить в лучшее будущее. Если бы я в это не верила, то не выдержала бы.

Пояснение к цитате:

О самоубийстве ее приемной матери Грейс МакКи, больной раком.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Я отстраняю тебя от съемок!
— Перерыв мне не помешает.
— Никакой зарплаты!
— Перебьюсь.
— Тысячи таких, как Мэрилин Монро приезжает сюда каждый день!
— Нет, приезжают тысячи таких, как Норма Джин.

Добавила Mercier 12.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

Я работала с Кларком Гейблом! Когда я была в сиротском приюте, рядом с моей кроватью стояла фотография Кларка Гейбла, я говорила другим детям, что он мой отец.

Добавила Mercier 12.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Что дал мне первый брак? Что ж, из-за него я почти утратила интерес к сексу.
— И до сих пор это так?
— О, доктор, я же главный секс-символ мира, надеюсь, что нет.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Я поеду с тобой, познакомлюсь с ней.
— Нет, я не думаю, что это хорошая идея.
— Это правильно, все-таки она моя будущая теща.
— Ну, она не очень ладит с незнакомцами. Порой, она даже меня не узнает.
— Ладно, тогда, знаешь что, я тебя представлю.

Добавила Mercier 11.04.21

Скопировать
Сообщить об ошибке

— Я актриса. Я не хочу играть себя. Ты обещал мне великую роль.
— И ты ее получила.
— Нет. Я получила карикатуру на мою жизнь, всем на обозрение. Развод и мужчину, который бьет меня? Я свожу Лэнгленда с ума и он страдает от этого? Что, думаешь людям не придет на ум, что Лэнгленд это ты, и я как бы рушу свою жизнь? Это моя жизнь, Артур! И я имею право защищать ее!
— Зрители.
— Имеют право на зрелище. И все! Не ожидала такой подлости от собственного мужа. Этот сценарий, он о людях у которых нет будущего. У меня есть будущее.

Читайте также: