Православный анекдот про а деньги мы вам вернем
Обновлено: 04.11.2024
Молодой попик окончил духовную семинарию, и направляют его на практику
в церковь в деревне Гадюкино. Приходит он к настоятелю и говорит (дальше
вся речь с Оканием):
- Отец мОй! ОкОнчил я духОвную семинОрию, наступилО время мне служити. ВОт
первОя мОя служба, а. смущаюсь я великО.
Настоятель ему и отвечает:
- Успокойся, сын мой. Все мы когда-то в первый раз службу служили. Ты вон
видишь на алтаре графин? Остаканься, сын мой, и все буде хорошо.
Пошел студент, "остаканился", отслужил службу. Приходит обратно:
- Ну как, отец мой?
- Все хорошо, сын мой, только есть у меня к тебе семь маленьких замечаний.
Во-первых, сын мой, я сказал тебе "остаканься", а не "ографинься".
Во-вторых, сын мой, рясу совсем необязательно заправлять в трусы.
В-третьих, сын мой, на алтарь надо восходить, а не восползать.
В-четвертых, сын мой, кадилом нужно махать вот так, а не ВО-О-ОТ ТА-А-АК.
В-пятых, сын мой, в Библии кроме Божией Матери ни о какой больше матери
не упоминается.
В-шестых, сын мой, перед тобой стоят прихожане, а не ПИДАРАЗЫ.
И в-седьмых, сын мой, проповедь надо заканчивать словом "Аминь",
а не "ПИЗДЕЦ. ".
Почему Христос не смеялся
— А что это за смехотворство, о котором говорит апостол Павел? И означают ли его слова, что смех как таковой в принципе недопустим? Почему же тогда Христос совершает свое первое чудо на свадьбе, превращая воду в вино? Согласитесь, трудно представить себе, что люди за свадебным столом пьют вино с серьезными лицами и никто при этом не занимается смехотворством. Но ведь Спаситель почему-то выбрал именно эту обстановку для своего первого явления людям.
— Безусловно, свадьба — это радость. Вино вообще — в общечеловеческом понимании — символ радости, так же как хлеб —символ сытости, вода — символ очищения, а елей — символ исцеления. Безусловно, Христос радовался и призывал к радости людей. Но на свадьбе много чего происходит. В одном средневековом поучении говорится, что священник может присутствовать на свадьбе только до того момента, как начнутся песни и пляски. То есть вот, все сели, возгласили здравицы, выпили за молодых, за их родителей, еще за что-нибудь, сидят, радуются — это ничего, можно. Но как только начались пляски, тут и до мордобоя недалеко, а глядишь, и до драки с соседней деревней — тут священнику пора уходить, да и вообще православным христианам в этом безобразии участвовать не стоит.
Вот так и со смехом. Он ведь бывает разным. Можно увидеть на улице калеку и посмеяться над ним. Или среагировать так на глупость, которую кто-то сморозил. Смех бывает злым, бывает хамским, оскорбительным, высокомерным, пошлым. Над чем больше всего смеются люди? На 90% это пошлые шутки, что называется, «ниже пояса». То есть именно на это возникает та самая «непроизвольная реакция». Почему?
Возможно, потому что она до сих пор — и совершенно справедливо — в нашем обществе табуирована. А то, о чем мы не можем открыто сказать, то, что у нас зажато, спрятано, табуировано, может прорваться и в виде смеха. Отсюда и скоморошья культура, и политические анекдоты, расцветающие как жанр, когда власть начинает завинчивать гайки. Без этого и анекдотов почти нет, а те, что есть, какие-то не смешные. А вот когда свободное слововыражение зажато, оно уходит в частушки, анекдоты, скоморошество — лишь бы над чем-нибудь посмеяться. В этом смысле смех свидетельствует о некоей зажатости, неестественности и попытке из нее выйти. Именно поэтому Христос никогда не смеялся — Он был совершенен, абсолютно естественен и свободен. Нам Его даже представить себе трудно смеющимся. Улыбающимся — да, радующимся — да, а вот смеющимся…
Фантастика!
Умер добродетельный человек. Как положено, очутился у Райских врат. Врата закрыты, их охраняет ангел. Человек растерялся:
— А как пройти внутрь?
— Проще простого! — Ангел достаёт тетрадочку. — Рассказывай мне все свои добрые дела, а я буду начислять тебе очки. Сто очков наберёшь — проходишь!
— Всего-то? — обрадовался человек. — Сейчас. Вот! Я прожил со своей женой полвека и ни разу ей не изменил! Даже в своём сердце!
— О, это прекрасно! — воскликнул ангел. — За это ты получаешь целых три очка!
— Три очка?! — человек пожал плечами. — Ну, хорошо, я регулярно ходил в церковь, давал десятины и участвовал в служениях.
Ангел затрепетал крыльями:
— Великолепно! Достойно восхищения и. двух очков!
— Двух? Всего двух?! Ладно, слушай же тогда! Я организовал бесплатную столовую и работал в доме престарелых!
— Фантастика! Ещё четыре очка! — ангел аккуратно записал очередную цифру в тетрадочку.
— Да что же это такое?! Я рассказал тебе всю свою жизнь, и заработал только девять очков?! — человек был в отчаянии. — В таком случае, попасть на Небеса можно только по благодати Божьей!
Ангел рвёт тетрадку:
— Проходи!
«Христианин не должен бронзоветь»
— А может ли в таком случае смехотворство быть приемом христианской проповеди? Допустимо ли оно как риторический прием, чтобы привлечь внимание аудитории, акцентируя какие-то моменты?
— Думаю, да. Я и сам неоднократно экспериментировал в этом направлении. Ну, до гомерического смеха я людей не доводил, но, используя этот прием, заставлял людей, даже бабушек, улыбнуться.
Но мы, православные христиане, к сожалению, склонны бронзоветь. Я впервые столкнулся с этим термином, когда один мой знакомый, поднявшись достаточно высоко по карьерной лестнице, перестал на равных общаться с друзьями, и они сказали: «Ну, Вася забронзовел». То есть возникает ощущение, что ты не такой как все. Начинает человек ходить в храм, походит лет пять — и он уже забронзовел, он уже святой. Как в анекдоте, который мне рассказал очень серьезный человек — наместник Новоспасского монастыря, покойный владыка Алексий.
Волк стал монахом, ходит и у всех просит: «Простите! Благословите!» Приходит к зайцу, говорит: «Прости меня, заяц, я много вашего народу поел, я больше не буду». Заяц отвечает: «Ну конечно, волк, Бог тебя простит». Так волк приходит к овцам, еще к кому-то. Наконец, пришел к гусю: «Прости меня гусь, я точно не помню, ел ли я когда-то гусей, но если и нет, то мои родственники ели». А гусь на него как зашипит. Волк опять: «Ну гусь, ну ладно, ну прости, я больше не буду, честно. Я ведь монахом стал, я покаялся». А гусь опять шипит. В общем, съел его волк. Ему говорят: «Ты чего? Как ты мог?» А он отвечает: «А что он на святого шипит?»
Юмор помогает нам что-то увидеть и понять. И с помощью шутки, с помощью какого-то образа можно очень много чего почувствовать и понять в том, как устроена жизнь, в том числе духовная.
Смерть атеиста
Умер атеист. Вдруг понимает, что стоит у небесных врат.
Помялся, потоптался, делать нечего — стучит. Никакой реакции. Снова стучит. Опять тишина. В третий раз ногой бьёт изо всех сил.
Выходит апостол Пётр:
— Что тебе, брат?
— Вы что, уснули тут все?! Я требую, чтобы меня пропустили к Богу!
— Подожди здесь.
Пётр спешит к Богу:
— Господи, к Тебе атеист пришёл. Что ему сказать?
— Скажи ему, что Меня нет!
Следующий анекдот
Пошли три еврея православие принимать. Пришли к батюшке, посоветовались. Батюшка им:
— Ну, ладно. Только имена вам на православные надо поменять. Как тебя зовут? — первого спрашивает.
— Гиршем, батюшка.
— Ну, будешь Гришкой, что ли. И однозвучно, и однозначно. А тебя как? — второго спрашивает.
— Мойша я.
— Будешь у нас Мишей. И однозвучно, и однозначно. Ну, а ты что? — у последнего.
Тот чего-то покраснел, не отвечает.
— Не бойса, не бойса. Говори, как есть.
— Сруль меня, батюшка, зовут, есть имя такое еврейское.
Почесал поп затылок, подумал, и выдает:
— Будешь, значить. Акакием. Ну, не однозвучно, но однозначно.
Пять миллионов
Умер олигарх. Оказался у врат Рая. Стучится. Слышит в ответ:
— Ошиблись! Вам в ад, голубчик!
— Как — в ад? Да я ж. Да у меня. Да я только на собор в райцентре пять миллионов угрохал! Я же через свой фонд целую программу церковную провёл — там счета с семью нулями! Вы что, издеваетесь?!
За воротами пауза. Затем тот же смущённый голос:
— Ну ладно. Деньги мы Вам сейчас вернем.
Разговор двух эмбрионов
Близнецы-эмбрионы разговаривают в утробе матери:
— Слушай, ты веришь во все эти рассказы про жизнь после родов?
— В байки про маму? Про то, что там мы сможем сами ходить и есть своим ртом?
— Да. И что там будет много света, а мама станет о нас заботиться.
— Полная чепуха! Жизнь — это сплошное страдание в темноте и тесноте. Кроме того, «оттуда» ещё никто не возвращался!
Ангельская почта
Два ангела собираются в отпуск.
— Ты как? — спрашивает один.
— Ох! Устал жутко! — отвечает другой. — Не поверишь, вымотался, сил нет! Через каждые полминуты: от Господа — к Земле, от Земли — к Господу, туда-сюда, туда-сюда. А сам?
— Да я, честно говоря, и в отпуске не особо нуждаюсь. И так целый день на облаке сижу, отдыхаю. А ты кем же работаешь, если не секрет? Что так приходится мотаться?
— Да. почтальоном. Ношу Богу послания.
— Ишь ты! И я — почтальоном! А у тебя какие послания?
— «Подай, Господи. » А у тебя?
— Э-э! А у меня «Благодарю Тя, Господи!»
Ну, ты даёшь!
В городе — наводнение. Паника, люди хватают вещи, бегут, куда глаза глядят, уезжают из города, кто на чём может. Лишь один сильно набожный человек спокойно сидит на балконе второго этажа, читает благочестивую литературу.
Вода прибывает. К дому — уже с трудом — подъезжает грузовик. Оттуда кричат:
— Эй! Садитесь в кузов! Спасайтесь!
— Зачем? — спокойно отвечает мужчина. — Поезжайте сами, а меня спасёт Господь!
Вода затапливает первый этаж дома. Мужчина продолжает сидеть, как ни в чём не бывало. К балкону причаливает моторная лодка со спасателями:
— Прыгайте к нам! Вода поднимается!
Мужчина без эмоций перелистывает страницу:
— Ничего-ничего, благодарю! Господь спасёт меня!
Вода все выше. Тапки мужчины намокли, но он продолжает сидеть, как сидел. Сверху — жужжание вертолёта. Пилот высовывается из кабины, выбрасывает на балкон верёвочную лестницу:
— Хватайтесь! Забирайтесь наверх! Это последний вертолёт!
— Не беспокойтесь! — машет рукой человек. — Господь обо мне позаботится!
Вот уже город погрузился под воду. Книга набожного человека пошла ко дну, сам он барахтается в волнах. Рядом с ним проплывает бревно. Схватиться бы, но человек с силой отталкивает его: «Бог меня выручит!» И — тонет.
Вот он перед Господом, в полной растерянности:
— Боже, я так на тебя уповал! Почему же Ты не захотел меня спасти?!
— Не захотел?! Ну, ты даёшь! А кто, по-твоему, посылал тебе грузовик, лодку, вертолёт и бревно?!
Следующий анекдот
Разумеется, если речь идёт о злых, пошлых, глупых байках, их слушать, читать и, тем более, пересказывать другим не стоит. Существуют, например, исторические анекдоты, которые вообще не имеют отношения к юмористическому жанру. А еще есть забавные притчи: посыл в них добрый, позитивный — такой же, как в историях из житий, которым тоже не чужды элементы юмора. Они безобидны и поучительны. Несколько таких притч мы отобрали для вас.
Лекарство не должно стать ядом
— Но ведь очень часто в периоды наибольшей концентрации боли — во время революций, войн, каких-то всенародных лишений именно чувство юмора и готовность посмеяться над трагической ситуацией оказывались спасительными. Ведь если растянувшуюся на годы трагедию еще и воспринимать трагически, то просто не выживешь. И вряд ли в окопах Великой отечественной войны шутки были благообразными, скорее, как раз «ниже пояса». Где тут грань допустимого?
— Я вам как педагог скажу: в каждой группе людей всегда происходит распределение ролей: хороший, плохой, веселый. И действительно, чем ситуация острее, чем она трагичнее, тем эти роли более выпуклы, более объемны. Но вопрос об уместности смеха в той или иной ситуации это не снимает.
У Льюиса в последней главе «Писем Баламута» старый бес говорит молодому бесенку, что одна из главных пакостей состоит в том, чтобы заставить людей пересесть на ту сторону лодки, которая и так вот-вот зачерпнет бортом. Есть ситуации, когда действительно смех снимает напряжение, позволяет выжить, показывает какие-то важные стороны бытия, внушает надежду. Да, в некоторых ситуациях только и остается что смеяться. А если ты не смеешься, то, как говорится, остается только повеситься.
— То есть последней умирает не надежда? Последним умирает чувство юмора?
— Да. Мне, правда, по большей части советовали быть посерьезнее, но в каких-то ситуациях я понимаю, что мне бы надо было улыбнуться, а я слишком серьезно ко всему отнесся.
— И все-таки вопрос об уместности остается?
— Этот вопрос вообще очень актуален. Знаете, поговорку: «Что русскому хорошо, то немцу — смерть»? То есть, что для одного человека — в поведении, в манере держаться, в манере говорить — уместно, для другого может оказаться недопустимым. Так и со смехом: один скажет — и это будет необидно, уместно и смешно, а другой вроде бы сказал то же самое — и всех обидел.
Во всяком случае крылатая фраза: «Если Бог на первом месте, то все остальное — на своем», справедлива и в обратном порядке: если ты не чувствуешь, уместно это или неуместно — значит, у тебя Бог пока не на первом месте. Даже если ты сам думаешь по-другому.
А ведь в жизни бывает и так: приходит ко мне на исповедь женщина и рассказывает, что однажды, когда она стояла на молитве, у нее с подоконника упал кот, повалив цветок, еще что-то, да так, что ее разобрал смех — и это она сочла грехом и пришла исповедовать.
— А это грех?
— Я ее убеждал, что не грех. Ну, упал кот, смешно, ну, остановилась, посмеялась — что здесь греховного? А знаете, что она мне сказала? Я, говорит, потом пять раз пыталась читать эту молитву и каждый раз в том месте, на котором кот упал, меня снова разбирал смех. Вот в этом-то она и видела грех. Я ей: «Да нет в этом греха. Неужели вы думаете, что Бог на Вас за это разгневается?» «Нет, — отвечает, — не разгневается. Но я-то теперь молиться не могу». «Ладно, — говорю, — успокоитесь, просто какое-то время не читайте эту молитву вообще, пока этот случай с котом не забудется». Такие вот бывают коллизии.
Следующий анекдот
Чувство юмора — есть ли ему место в жизни православного христианина? В церкви мы часто слышим о покаянии, о святых, плакавших о своих грехах, о том, что Христос нигде в Евангелии не смеется. Складывается ощущение, что в церковной жизни смеху просто нет места. Ответы на эти вопросы мы попытались найти в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» с помощью протоиерея Максима Первозванского, клирика московского храма Сорока мучеников Севастийских, главного редактора молодежного портала Naslednick.online.
— Отец Максим, для нас, христиан, аксиома, что человек сотворен по образу и подобию Божию. Но если он наделен чувством юмора, значит, оно присуще и Творцу?
— Знаете, преподобный Иоанн Дамаскин, автор «Точного изложения православной веры», говорит, что состояние человека может быть естественным, противоестественным и сверхъестественным. Да, человек был сотворен по образу и подобию Божию — но в раю, где святость была его естественным состоянием. То есть все, что в нашем современном понимании является грехом, было для него противоестественным.
Но мы-то с вами живем в мире после грехопадения, и для нас естественными являются совершенно другие вещи. Для нас естественно — увы! — есть вредные быстрые углеводы, заглядываться на чужих жен, завидовать чужому благосостоянию. То есть грех — с момента грехопадения Адама и до конца человеческой истории, до второго пришествия Христова — для нас естественен. И то, что люди смеются и считают это для себя нормальным, еще не доказывает, что это так и в очах Божиих. Да и смеялся ли Адам в раю — еще вопрос.
— Но почему все-таки главный акцент в церковной жизни делается именно на покаянии, на плаче о грехах, хотя апостол Павел призывает нас всегда радоваться?
— Да, главное, для чего мы приходим в Церковь — это покаяние. Но оно может быть со слезами, а может быть радостным. Не смешливым — радостным. Ведь когда мы поем: «Христос воскресе из мертвых смертию смерть поправ!» — наши сердца наполняются радостью и ликованием, но это не значит, что мы перестаем каяться в собственных грехах. И быть может, именно в этот момент — а не когда мы плачем о своем несовершенстве — как раз и свершается наибольшее покаяние.
Но Церковь, особенно в средние века, слишком буквально усвоила слова апостола Павла в послании к Ефесянам: «Пустословие, смехотворство и сквернословие неприличны вам, а напротив, благодарение». То есть он вообще ставит смехотворство в один ряд с пустословием и сквернословием. И это слова Священного Писания, которые должны являться для нас с вами прямым указанием.
Ну, со сквернословием вроде бы вопросов нет. Хотя кто его знает. У нас тут как-то с молодежью вышел очень серьезный разговор об экспрессивной лексике. Можно ли христианину вслед за Крошем из детского мультика воскликнуть: ёлки-иголки! И где здесь граница допустимого.
А уж со смехом вообще ничего не ясно. Вот заглянул в Википедию, а там написано, что смех — это непроизвольная реакция человека. Не просто естественная, а непроизвольная! То есть подавить свой смех мы, наверное, еще в некоторых ситуациях можем — и то не всегда, иногда смех прорывается в самый неподходящий момент, — а вот произвольно вызвать его у себя вряд ли.
— То есть нужен внешний раздражитель?
— Да. И он должен так на меня подействовать, чтобы я действительно непроизвольно засмеялся.
«Остановиться там, где другому больно»
— Выходит, смех, юмор — сами по себе нейтральны? И только от того, как человек их использует, зависит какое движение души — к Богу или от Бога — они вызовут? Можно вспомнить роман Умберто Эко «Имя Розы», где весь сюжет закручен вокруг некоего якобы существующего второго тома «Поэтики» Аристотеля, где говорится о пользе смеха, и если все об этом узнают, рухнет вся христианская нравственность.
— Мне кажется, не стоит выискивать юмор в Священном Писании. Точно так же, как не стоит, например, размышлять, занимались ли апостолы спортом. Есть множество сторон человеческой жизни, которые в Писании практически никак не обсуждаются. И если мы не совсем забронзовели, мы совершенно спокойно можем их в своей жизни оставить, понимая, что у нас и без того хватает духовных и нравственных проблем. Хотя, знаете, я неоднократно видел, как люди начинали с веселого смеха над анекдотом, помогающим что-то понять в духовной жизни, а через два-три анекдота скатывались в откровенную пошлость. То есть смех действительно снимает многие барьеры, которые выстроил человек. Некоторые из них и правда стоило бы снять, другие лучше не трогать. Но когда мы начинаем смеяться, то, бывает, уже не можем остановиться. И я неоднократно видел, как что-то очень нехорошее происходило в этот момент.
Это как с вином — пить можно, но нужно знать — когда, сколько и с кем. Ведь нам хорошо известно, сколько зла может принести вино.
Вот так и со смехом. «Смеяться, право, не грешно, над тем, что кажется смешно», сказал классик. Но при этом надо вовремя останавливаться. Есть и другие вещи, в общем, вполне естественные для нашей земной жизни, которые, когда нарушаешь меру, становятся очень разрушительными.
— Получается, есть что-то, вполне естественно вызывающее улыбку, но есть и то, над чем смеяться не надо. Вот только как определить эту грань? И где начинается переход в ту область, где смех не только неуместен, но и разрушителен?
— Есть такое понятие — эмпатия, сопереживание эмоциям другого человека. И, мне кажется, смех должен останавливаться там, где ты можешь сделать другому человеку больно. Если только ты не хочешь, как хирург, пусть даже причиняя боль, «вырезать» какую-то опасную опухоль. Но для этого ты должен быть либо родителем, либо педагогом и кроме того обладать определенным опытом подобных «операций». Ведь слово на всех людей действует по-разному.
Я знал одну семью, в которой неуместная шутка жены чуть не разрушила брак. Она прилюдно съязвила по поводу того, что, как оказалось, было для ее мужа очень болезненной проблемой, которую он долго преодолевал, изживал и прятал от чужих глаз. А потом еще недоумевала: а что я такого сказала? Семью с громадным трудом удалось спасти, но шрам остался надолго, если не навсегда. Так что не надо смеяться над близкими, выставлять напоказ какие-то их слабости.
Конечно, сатира имеет очень большое значение в жизни общества. Она действительно позволяет по-другому увидеть и оценить многие вещи и в конце концов снимает общественное напряжение. Но и тут главный вопрос — где остановиться. Во всем надо знать меру.
— Но одна и та же ситуация в жизни или на экране должна, по идее, вызывать совершенно разные реакции. Трудно представить себе человека, который смотрит, скажем, фильм Чарли Чаплина и, видя, как маленький бродяга падает, поскользнувшись на банановой кожуре, не смеется, а думает: «Бедный, как же ему больно!» Другое дело в жизни: если мы увидим упавшего человека и вместо того чтобы броситься ему на помощь посмеемся над ним, мы будем подлецами и мерзавцами.
— Знаете, мы с вами живем в очень интересную эпоху, наша жизнь буквально пронизана игрой, мы все время играем. И когда мы смотрим кино, мы понимаем, что это игра, а не жизнь. Мы как бы убираем за скобки, что герою больно, и поэтому нам смешно. Это лишний раз подтверждает, что в смехе важно кто, где, с кем, когда, сколько, почему, по какому поводу.
— Выходит, наша готовность смеяться и уместность смеха связаны с нашим сочувствием боли другого?
— Конечно. Если вдруг наш смех делает кому-то больно — это абсолютное табу. Когда, скажем, в школе травят какого-то ребенка, то одни это делают физически, а другие над ним смеются — и еще неизвестно, кто делает больнее. Поэтому, как только ты заметил, что твой смех, твоя веселость задевает другого, ты должен тут же остановиться.
Шмяк! — и жив?
Два приятеля, атеист и верующий, заспорили о чудесах. Один говорит: «Есть чудеса!» Другой: «Глупости это всё и выдумки поповские!»
Верующий думает, какой бы пример привести?
— Вот представь: забрался человек на колокольню, оступился, вниз — шмяк! И жив остался! Это что?
— Случай! Несчастный. Вернее — счастливый.
— Хорошо, — не сдаётся приятель. — Вот он во второй раз забирается, опять — шмяк! И снова живой-здоровый.
— Это. это удача! — отвечает атеист.
— А если в третий раз? Забрался — шмяк! — и жив?
— Ну, дружище, это уже привычка!
«Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!»
— Так смех христианину во вред или на пользу?
— Как я уже сказал, смех бывает разным. И я часто советую людям то, что всегда советую себе: «Пускай капризен успех, он выбирает из тех, кто может первым посмеяться над собой», как поется в одной старой песенке. Я вообще слишком серьезное отношение к себе за добродетель не считаю. Мне ближе жизненная философия барона Мюнхгаузена из знаменитого фильма: «Серьезное лицо — это еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!» Я это очень хорошо понимаю и считаю, что очень важно уметь быть не слишком серьезным.
Но смех — это ведь еще и страшное оружие. Когда о человеке говорят гадости, он может от этого стать сильнее, это может даже раскрутить его медийный образ. А вот если его начинают высмеивать и получатся действительно смешно — это может уничтожить не только репутацию.
А вообще смех — очень сильное оружие против гордыни.
— Вы имеете в виду смех над собой?
— Конечно, над собой. Впрочем… Знаете, я буквально вчера был свидетелем того, как мой внук из состояния сильного огорчения и плача перешел в смех. Это виртуозно сделали его родители: они не одергивали его и не утешали, а просто перевели его сильную негативную эмоцию в смех. Это сработало, и это — нормально. Мы же выбираем не между грехом и безгрешностью, мы ищем способ поменьше грешить — если считать смех грехом.
— То есть смех — это проявление движения какого-то внутреннего «я», которое может быть как добрым, так и злым?
— Конечно. И злой смех однозначно недопустим. Но и у доброго тоже могут быть всякие нюансы. Я в свое время, в конце 90-х годов, немного занимался проблемами наркоманов, и меня тогда поразило, что на Западе существуют методики, переводящие наркоманов, сидящих на тяжелых наркотиках, для начала на более легкие. Иногда на этом и успокаиваются: ведь если вылечить человека практически невозможно, то просто снять его с героина и перевести на какую-нибудь марихуану или на алкоголь — уже благо. И так с любым грехом.
Конечно, Господь говорит: будьте совершены, как совершен наш Отец Небесный. Но если человек утопает в грязи, давайте его хоть немножечко оттуда вытянем, приведем в чуть более естественное состояние. И здесь смех нам очень большой помощник.
Читайте также: