Но уже любимец взводный теркин в шутки не встревал он курил смотрел не строго
Обновлено: 11.05.2024
Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы
. Петь, что от края и до края,
Во все концы, во все края,
Ты вся моя и вся родная,
Большая родина моя.
Верным быть народу,
Любить родную землю-мать,
Чтоб за нее в огонь и в воду.
То и жизнь отдать.
Эти строки могут быть эпиграфом в предлагаемой книге избранных стихотворений и поэм Твардовского. Последний из приведенных отрывков взят из стихотворения «На сеновале». Стихотворение представляет собой типичное для Твардовского слияние лирической зарисовки-воспоминания, характерной сценки давней юности и напряженного анализа-размышления, сегодняшнего переживания, напоминания, нравственного и гражданского обязательства. И, наконец, некоторого первого подведения итогов, результатов большого пройденного пути. Вспоминая главное — с чем они, два юных друга в деревенской глуши, «собирались в путь», шли в «поход»,— поэт добавляет:
Что проще! В целости оставим Таким завет начальных дней. Лишь от себя теперь добавим: Что проще — да. Но что сложней?«Завет начальных дней» на первый взгляд является чем-то самоочевидным. Но в своем конкретном жизненном осуществлении это многообразный и сложный путь, труд. С ним связана и целая система лейтмотивных образов, в том числе стихотворных «формул», проходящая от самых ранних до самых последних стихов. Многое оказалось сложнее, чем казалось вначале. Но «завет начальных дней» остается в целости. И сочетание этой простоты и сложности в высшей степени свойственно не только основному «завету» Твардовского, но и всему содержанию, и самой форме его творчества.
Обратим внимание и на еще одну характерную строку: «Все дни и дали в грудь вбирая». «Вобрать» в одну грудь «все» (заметим — все!) и «дни» и «дали», то есть и все текущее настоящее, в его непосредственной данности и в его подвижности, даже мгновенности, и то, что ведет из этой повседневности в дальние дали,— это стремление проходит через все творчество Твардовского.
Твардовский родился в 1910 году. В середине двадцатых годов появились в печати его первые стихи. Не будем здесь напоминать факты его биографии. Они общеизвестны. Отметим лишь, что Твардовский принадлежит к числу тех поэтов, для которых то, что было заложено в детстве, в ранней молодости, в родной местности, играет особенно большую роль. Сопоставление, противопоставление, связь с начальными основами жизни, их новое и новое переосмысление проходят через все его творчество. И, уже приближаясь к пятидесяти годам, Твардовский писал:
«С дороги — через всю страну Я вижу отчий край Смоленский»и далее, с годами
. все взыскательнее память К началу всех моих начал! Я счастлив тем, что я оттуда, Из той зимы, из той избы, И счастлив тем, что я не чудо Особой, избранной судьбы.Путь Твардовского от «той избы» сам стал художественным образом времени, пути народа. В творчестве Твардовского время раскрывается и как его путь, как его личное переживание и достояние;
. Нет, жизнь меня не обделила, Добром своим не обошла. Всего с лихвой дано мне было В дорогу — света и тепла. . Чтоб жил и был всегда с народом, Чтоб ведал все, что станет с ним, Не обошла тридцатым годом, И сорок первым, И иным. . И что мне малые напасти И незадачи на пути, Когда я знаю это счастье — Не мимоходом жизнь пройти. Не мимоездом, стороною Ее увидеть без хлопот, Но знать горбом и всей спиною Ее крутой и жесткий пот.«Крутой и жесткий пот» жизни, знание ее «горбом п всей спиною» — это также программные строки. Твардовский сумел найти формы поэзии, адекватные именно самому труду, времени и жизни, их «поту». Отсюда и повышенное чувство ответственности за время и себя во времени.
. Нынче мы в ответе За Россию, за народ И за все на свете. . Я за все кругом в ответе.И позже еще не раз подчеркивает:
«Я жил, я был — за все на свете Я отвечаю головой».Поэтому не мог миновать Твардовский разговора о том, что может подменить или исказить это чувство и реальность ответственности самого народа.
Великий Ленин не был богом И не учил творить богов. Что ж, сами люди, а не боги Смотреть обязаны вперед.В числе тех, кто «обязан» смотреть вперед, должен находиться и сам поэт, и его герои — от Василия Теркина до тетки Дарьи: «Всего ценней ее ответ». Совсем недавно поэт вновь напоминает: «А ты самих послушай хлеборобов». И это — опять-таки ключевая из ключевых строчек. В движении, развитии такого чувства ответственности — суть пути Твардовского и его поэтической свободы.
Поэзия Твардовского своеобразная поэтическая энциклопедия времени, его эпическая и лирическая, отчасти и драматическая история. Почти все главнейшие события и тенденции жизни советских людей отразились в стихах Твардовского с небывалой прямотой и конкретностью — «всей спиной» и «горбом». Широта, многообразие, быстрота и оперативность поэтического отклика. И вместе с тем размах и глубина исторического обобщения. «Тоска неутомимая» поиска и движения вперед, как выразился Твардовский в одном из юношеских стихотворений.
Великие события отразились в творчестве Твардовского и в форме прямого их изображения, и в форме связанных с ними, хотя иной раз как бы и отдаленных, переживаний-размышлений. В этом смысле творчество Твардовского в высшей степени злободневно. Однако Твардовский избегает поспешного, газетного отклика на злобу дня. И его творчество, в своей энциклопедической летописности, дает обобщенный, целостный образ эпохи. Про все его творчество можно сказать то, что он сам сказал про «Василия Теркина»: «Летопись не летопись, хроника не хроника, а именно «книга», живая, подвижная, свободная по форме книга, неотрывная от реального дела». В этой книге эпоха выступает как единый новый поэтический мир — очень подвижный, «без начала, без конца», всегда в «середине», но в этом мире Твардовский находит ряд излюбленных, устойчиво возвращающихся сквозных тем и лейтмотивов, которые превращаются в многозначные метафоры, реалистические символы.
Противоречивое и крепкое единство самого текучего и самого устойчивого специфично и для содержания и для формы поэзии Твардовского, ее метода и структуры. Жизнь и поэзия, которая начинается с ее середины и кончается в середине и все же в самой этой своей «серединности» всегда имеет целостность, имеет вполне определенный смысл, русло н направление потока.
Следующий анекдот
Чья-то печка, чья-то хата,
На дрова распилен хлев…
Кто назябся — дело свято,
Тому надо обогрев.
Дело свято — чья там хата,
Кто их нынче разберёт.
Грейся, радуйся, ребята,
Сборный, смешанный народ.
На полу тебе солома,
Задремалось, так ложись.
Не у тёщи, и не дома,
Не в раю, однако, жизнь.
Тот сидит, разувши ногу,
Приподняв, глядит на свет.
Всю ощупывает строго, —
Узнаёт — его иль нет.
Тот, шинель смахнув без страху,
Высоко задрав рубаху,
Прямо в печку хочет влезть.
— Не один ты, братец, здесь.
— Отслонитесь, хлопцы. Темень…
— Что ты, правда, как тот немец..
— Нынче немец сам не тот.
— Охо-хо. Война, ребятки.
— А ты думал! Вот чудак.
— Лучше нет — чайку в достатке,
Хмель — он греет, да не так.
— Это чья же установка
Греться чаем? Вот и врёшь.
— Эй, не ставь к огню винтовку…
— А ещё кулеш хорош…
Опрокинутый истомой,
Тёркин дремлет на спине,
От беседы в стороне.
Так ли, сяк ли, Тёркин дома,
То есть — снова на войне…
Это раненым известно:
Воротись ты в полк родной —
Всё не то: иное место
И народ уже иной.
Прибаутки, поговорки
Не такие ловит слух…
— Где-то наш Василий Тёркин? —
Это слышит Тёркин вдруг.
Привстаёт, шурша соломой,
Что там дальше — подстеречь.
Никому он не знакомый —
И о нём как будто речь.
Но сквозь шум и гам весёлый,
Что кипел вокруг огня,
Вот он слышит новый голос:
— Это кто там про меня.
— Про тебя? —
Без оговорки
Тот опять:
— Само собой.
— Почему?
— Так я же Тёркин.
Это слышит Тёркин мой.
Что-то странное творится,
Непонятное уму.
Повернулись тотчас лица
Молча к Тёркину. К тому.
Люди вроде оробели:
— Тёркин — лично?
— Я и есть.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Хлопцы, хлопцы, Тёркин здесь!
— Не свернёте ли махорки? —
Кто-то вытащил кисет.
И не мой, а тот уж Тёркин
Говорит:
— Махорки? Нет.
Тёркин мой — к огню поближе,
Отгибает воротник.
Поглядит, а он-то рыжий —
Тёркин тот, его двойник.
Если б попросту махорки
Тёркин выкурил второй,
И не встрял бы, может, Тёркин,
Промолчал бы мой герой.
Но, поскольку водит носом,
Задаётся человек,
Тёркин мой к нему с вопросом:
— А у вас небось «Казбек»?
Видит мой Василий Тёркин —
Не с того зашёл конца.
И не то чтоб чувством горьким
Укололо молодца, —
Не любил людей спесивых,
И, обиду затая,
Он сказал, вздохнув лениво:
— Всё же Тёркин — это я…
Смех, волненье.
— Новый Тёркин!
— Хлопцы, двое…
— Вот беда…
— Как дойдёт их до пятёрки,
Разбудите нас тогда.
— Нет, брат, шутишь, — отвечает
Тёркин тот, поджав губу, —
Тёркин — я.
— Да кто их знает, —
Не написано на лбу.
Из кармана гимнастёрки
Рыжий — книжку:
— Что ж я вам…
— Точно: Тёркин…
— Только Тёркин
Не Василий, а Иван.
Но, уже с насмешкой глядя,
Тот ответил моему:
— Ты пойми, что рифмы ради
Можно сделать хоть Фому.
Этот выдохнул затяжку:
— Да, но Тёркин-то — герой.
Тот шинелку нараспашку:
— Вот вам орден, вот другой,
Вот вам Тёркин-бронебойщик,
Верьте слову, не молве.
И машин подбил я больше —
Не одну, а целых две…
Тёркин будто бы растерян,
Грустно щурится в огонь.
— Я бы мог тебя проверить,
Будь бы здесь у нас гармонь.
Все кругом:
— Гармонь найдётся,
Есть у старшего.
— Не тронь.
— Что не тронь?
— Смотри, проснётся…
— Пусть проснётся.
— Есть гармонь!
Только взял боец трёхрядку,
Сразу видно: гармонист.
Для началу, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.
И к мехам припал щекою,
Строг и важен, хоть не брит,
И про вечер над рекою
Завернул, завёл навзрыд…
Тёркин мой махнул рукою:
— Ладно. Можешь, — говорит, —
Но одно тебя, брат, губит:
Рыжесть Тёркину нейдёт.
— Рыжих девки больше любят, —
Отвечает Тёркин тот.
Тёркин сам уже хохочет,
Сердцем щедрым наделён.
И не так уже хлопочет
За себя, — что Тёркин он.
Чуть обидно, да приятно,
Что такой же рядом с ним.
Непонятно, да занятно
Всем ребятам остальным.
Молвит Тёркин:
— Сделай милость,
Будь ты Тёркин насовсем.
И пускай однофамилец
Буду я…;
— Кто же Тёркин?
— Ну и лихо. —
Хохот, шум, неразбериха…
Встал какой-то старшина
Да как крикнет:
— Тишина!
Что вы тут не разберёте,
Не поймёте меж собой?
По уставу каждой роте
Будет придан Тёркин свой,
Слышно всем? Порядок ясен?
Жалоб нету? Ни одной?
Разойдись!
Следующий анекдот
Вот, казалось, парню счастье,
Наступать расчёт прямой:
Со своей гвардейской частью
На войне придёт домой.
Но едва ль уже мой Тёркин,
Жизнью тёртый человек,
При девчонках на вечёрке
Помышлял курить «Казбек»…
Всё же с каждым переходом,
С каждым днём, что ближе к ней,
Сторона, откуда родом,
Земляку была больней.
И в пути, в горячке боя,
На привале и во сне
В нём жила сама собою
Речь к родимой стороне:
— Мать-земля моя родная,
Сторона моя лесная,
Приднепровский отчий край,
Здравствуй, сына привечай!
Здравствуй, пёстрая осинка,
Ранней осени краса,
Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка,
Здравствуй, речка Лучеса…
Мать-земля моя родная,
Я твою изведал власть,
Как душа моя больная
Издали к тебе рвалась!
Я загнул такого крюку,
Я прошёл такую даль,
И видал такую муку,
И такую знал печаль!
Мать-земля моя родная,
Дымный дедовский большак,
Я про то не вспоминаю,
Не хвалюсь, а только так.
Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.
Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что — не знаю,
Только ты прости меня.
Так в пути, в горячке боя,
В суете хлопот и встреч
В нём жила сама собою
Эта песня или речь.
Но война — ей всё едино,
Все — хорошие края:
Что Кавказ, что Украина,
Что Смоленщина твоя.
Через реки и речонки,
По мостам, и вплавь, и вброд,
Мимо, мимо той сторонки
Шла дивизия вперёд.
А левее той порою,
Ранней осенью сухой,
Занимал село героя
Генерал совсем другой…
Фронт полнел, как половодье,
Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру
Кони шли, прося поводья,
Как с дороги ко двору.
И в пыли, рябой от пота,
Фронтовой смеялся люд:
Хорошо идёт пехота.
Раз колёса отстают.
Нипочём, что уставали
По пути к большой реке
Так, что ложку на привале
Не могли держать в руке.
Вновь сильны святым порывом,
Шли вперёд своим путём,
Со страдальчески-счастливым,
От жары открытым ртом.
Слева наши, справа наши,
Не отстать бы на ходу.
— Немец кухни с тёплой кашей
Второпях забыл в саду.
— Подпереть его да в воду.
— Занял берег, сукин сын!
— Говорят, уж занял с ходу
Населённый пункт Берлин…
Золотое бабье лето
Оставляя за собой,
Шли войска — и вдруг с рассвета
Наступил днепровский бой…
Может быть, в иные годы,
Очищая русла рек,
Всё, что скрыли эти воды,
Вновь увидит человек.
Обнаружит в илах сонных,
Извлечёт из рыбьей мглы,
Как стволы дубов морёных,
Орудийные стволы;
Русский танк с немецким в паре,
Что нашли один конец,
И обоих полушарий
Сталь, резину и свинец;
Хлам войны — понтона днище,
Трос, оборванный в песке,
И топор без топорища,
Что сапёр держал в руке.
Может быть, куда как пуще
И об этом топоре
Скажет кто-нибудь в грядущей
Громкой песне о Днепре;
О страде неимоверной
Кровью памятного дня.
Но о чём-нибудь, наверно,
Он не скажет за меня.
Пусть не мне ещё с задачей
Было сладить. Не беда.
В чём-то я его богаче, —
Я ступал в тот след горячий,
Я там был. Я жил тогда…
Если с грузом многотонным
Отстают грузовики,
И когда-то мост понтонный
Доберётся до реки, —
Под огнём не ждёт пехота,
Уставной держась статьи,
За паром идут ворота;
Доски, брёвна — за ладьи.
К ночи будут переправы,
В срок поднимутся мосты,
А ребятам берег правый
Свесил на воду кусты.
Подплывай, хватай за гриву.
Словно доброго коня.
Передышка под обрывом
И защита от огня.
Не беда, что с гимнастёрки,
Со всего ручьём течёт…
Точно так Василий Тёркин
И вступил на берег тот.
На заре туман кудлатый,
Спутав дымы и дымки,
В берегах сползал куда-то,
Как река поверх реки.,
И ещё в разгаре боя,
Нынче, может быть, вот-вот,
Вместе с берегом, с землёю
Будет в воду сброшен взвод.
Впрочем, всякое привычно, —
Срок войны, что жизни век.
От заставы пограничной
До Москвы-реки столичной
И обратно — столько рек!
Вот уже боец последний
Вылезает на песок
И жуёт сухарь немедля,
Потому — в Днепре намок,
Мокрый сам, шуршит штанами.
Ничего! — На то десант.
— Наступаем. Днепр за нами,
А, товарищ лейтенант.
Но уже не разминуться,
Тёркин строго говорит:
— Пусть на левом в плен сдаются,
Здесь пока приём закрыт,
А на левом с ходу, с ходу
Подоспевшие штыки
Их толкали в воду, в воду,
А вода себе теки…
И ещё меж берегами
Без разбору, наугад
Бомбы сваи помогали
Загонять, стелить накат…
Но уже из погребушек,
Из кустов, лесных берлог
Шёл народ — родные души —
По обочинам дорог…
К штабу на берег восточный
Плёлся стёжкой, стороной
Некий немец беспорточный,
Веселя народ честной.
— С переправы?
— С переправы.
Только-только из Днепра.
— Плавал, значит?
— Плавал, дьявол,
Потому — пришла жара…
— Сытый, чёрт!
Чистопородный.
— В плен спешит, как на привал…
Но уже любимец взводный —
Тёркин, в шутки не встревал.
Он курил, смотрел нестрого,
Думой занятый своей.
За спиной его дорога
Много раз была длинней.
И молчал он не в обиде,
Не кому-нибудь в упрёк, —
Просто, больше знал и видел,
Потерял и уберёг…
— Мать-земля моя родная,
Вся смоленская родня,
Ты прости, за что — не знаю,
Только ты прости меня!
Не в плену тебя жестоком,
По дороге фронтовой,
А в родном тылу глубоком
Оставляет Тёркин твой.
Минул срок годины горькой,
Не воротится назад.
Следующий анекдот
Вот, казалось, парню счастье,
Наступать расчет прямой:
Со своей гвардейской частью
На войне придет домой.
Все же с каждым переходом,
С каждым днем, что ближе к ней,
Сторона, откуда родом,
Земляку была больней.
И в пути, в горячке боя,
На привале и во сне
В нем жила сама собою
Речь к родимой стороне:
Мать-земля моя родная,
Я твою изведал власть,
Как душа моя больная
Издали к тебе рвалась!
Я загнул такого крюку,
Я прошел такую даль,
И видал такую муку,
И такую знал печаль!
Мать-земля моя родная,
Дымный дедовский большак,
Я про то не вспоминаю,
Не хвалюсь, а только так.
Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.
Так в пути, в горячке боя,
В суете хлопот и встреч
В нем жила сама собою
Эта песня или речь.
Через реки и речонки,
По мостам, и вплавь, и вброд,
Мимо, мимо той сторонки
Шла дивизия вперед.
И в пыли, рябой от пота,
Фронтовой смеялся люд:
Хорошо идет пехота.
Раз колеса отстают.
Нипочем, что уставали
По пути к большой реке
Так, что ложку на привале
Не могли держать в руке.
Вновь сильны святым порывом,
Шли вперед своим путем,
Со страдальчески-счастливым,
От жары открытым ртом.
Может быть, в иные годы,
Очищая русла рек,
Все, что скрыли эти воды,
Вновь увидит человек.
Обнаружит в илах сонных,
Извлечет из рыбьей мглы,
Как стволы дубов мореных,
Орудийные стволы;
Русский танк с немецким в паре,
Что нашли один конец,
И обоих полушарий
Сталь, резину и свинец;
Может быть, куда как пуще
И об этом топоре
Скажет кто-нибудь в грядущей
Громкой песне о Днепре;
О страде неимоверной
Кровью памятного дня.
К ночи будут переправы,
В срок поднимутся мосты,
А ребятам берег правый
Свесил на воду кусты.
Подплывай, хватай за гриву.
Словно доброго коня.
Передышка под обрывом
И защита от огня.
На заре туман кудлатый,
Спутав дымы и дымки,
В берегах сползал куда-то,
Как река поверх реки.,
И еще в разгаре боя,
Нынче, может быть, вот-вот,
Вместе с берегом, с землею
Будет в воду сброшен взвод.
К штабу на берег восточный
Плелся стежкой, стороной
Некий немец беспорточный,
Веселя народ честной.
Не в плену тебя жестоком,
По дороге фронтовой,
А в родном тылу глубоком
Оставляет Теркин твой.
Минул срок годины горькой,
Не воротится назад.
ПРО СОЛДАТА-СИРОТУ
И на Одере едва ли
Вспомнят даже старики,
Как полгода с бою брали
Населенный пункт Борки.
А под теми под Борками
Каждый камень, каждый кол
На три жизни вдался в память
Нам с солдатом-земляком.
Был земляк не стар, не молод,
На войне с того же дня
И такой же был веселый,
Наподобие меня.
Между прочим, при отходе,
Как сдавали города,
Больше вроде был он в моде,
Больше славился тогда.
И по странности, бывало,
Одному ему почет,
Так что даже генералы
Были будто бы не в счет.
Срок иной, иные даты.
Разделен издревле труд:
Города сдают солдаты,
Генералы их берут.
В общем, битый, тертый, жженый,
Раной меченный двойной,
В сорок первом окруженный,
По земле он шел родной.
И в плену семью кидая,
За войной спеша скорей,
Что он думал, не гадаю,
Что он нес в душе своей.
И теперь взглянуть на запад
От столицы. Край родной!
Не на шутку был он заперт
За железною стеной.
И до малого селенья
Та из плена сторона
Не по щучьему веленью
Вновь сполна возвращена,
По веленью нашей силы,
Русской, собственной своей.
Ну-ка, где она, Россия,
У каких гремит дверей!
Над какой столицей круто
Взмыл твой флаг, отчизна-мать!
Подождемте до салюта,
Чтобы в точности сказать.
На земле всего дороже,
Коль имеешь про запас
То окно, куда ты сможешь
Постучаться в некий час.
На походе за границей,
В чужедальней стороне,
Ах, как бережно хранится
Боль-мечта о том окне!
Вот и взгорье, вот и речка,
Глушь, бурьян солдату в рост,
Да на столбике дощечка,
Мол, деревня Красный Мост.
У дощечки на развилке,
Сняв пилотку, наш солдат
Постоял, как на могилке,
И пора ему назад.
Но, бездомный и безродный,
Воротившись в батальон,
Ел солдат свой суп холодный
После всех, и плакал он.
Плакал, может быть, о сыне,
О жене, о чем ином,
О себе, что знал: отныне
Плакать некому о нем.
Должен был солдат и в горе
Закусить и отдохнуть,
Потому, друзья, что вскоре
Ждал его далекий путь.
До земли советской края
Шел тот путь в войне, в труде.
Позабудешь и про жажду,
Потому что пиво пьет
На войне отнюдь не каждый
Тот, что брал пивной завод.
Так-то с ходу ли, не с ходу,
Соступив с родной земли,
Пограничных речек воду
Мы с боями перешли.
Счет сведен, идет расплата
На свету, начистоту.
Но закончим про солдата,
Про того же сироту.
Где он нынче на поверку.
Может, пал в бою каком,
С мелкой надписью фанерку
Занесло сырым снежком.
Или снова был он ранен,
Отдохнул, как долг велит,
И опять на поле брани
Вместе с нами брал Тильзит?
И, Россию покидая,
За войной спеша скорей,
Что он думал, не гадаю,
Что он нес в душе своей.
Счет велик, идет расплата.
И за той большой страдой
Не забудемте, ребята,
Вспомним к счету про солдата,
Что остался сиротой.
ПО ДОРОГЕ НА БЕРЛИН
По дороге на Берлин
Вьется серый пух перин.
Провода умолкших линий,
Ветки вымокшие лип
Пух перин повил, как иней,
По бортам машин налип.
Мать-Россия, мы полсвета
У твоих прошли колес,
Позади оставив где-то
Рек твоих раздольный плес.
Долго-долго за обозом
В край чужой тянулся вслед
Белый цвет твоей березы
И в пути сошел на нет.
Поздний день встает не русский
Над немилой стороной.
Черепичный щебень хрусткий
Мокнет в луже под стеной.
Мать-земля родная наша,
В дни беды и в дни побед
Нет тебя светлей и краше
И желанней сердцу нет.
Помышляя о солдатской
Непредсказанной судьбе,
Даже лечь в могиле братской
Лучше, кажется, в тебе.
Воин твой, слуга народа,
С честью может доложить:
Воевал четыре года,
Воротился из похода
И теперь желает жить.
Он исполнил долг во славу
Боевых твоих знамен.
Кто еще имеет право
Так любить тебя, как он!
День и ночь в боях сменяя,
В месяц шапки не снимая,
Воин твой, защитник-сын,
Шел, спешил к тебе, родная,
По дороге на Берлин.
По дороге неминучей
Пух перин клубится тучей.
Городов горелый лом
Пахнет паленым пером.
И под грохот канонадым На восток, из мглы и смрада,
Как из адовых ворот,
Вдоль шоссе течет народ.
На восток, сквозь дым и копоть,
Из одной тюрьмы глухой
По домам идет Европа.
Пух перин над ней пургой.
И на русского солдата
Брат француз, британец брат
, Брат поляк и все подряд
С дружбой будто виноватой,
Но сердечною глядят.
И от тех речей, улыбок
Залит краской сам солдат;
Вот Европа, а спасибо
Все по-русски говорят.
Он стоит, освободитель,
Набок шапка со звездой.
Я, мол, что ж, помочь любитель,
Я насчет того простой.
В чужине, в пути далече,
В пестром сборище людском
Вдруг слова родимой речи,
Бабка в шубе, с посошком.
Старость вроде, да не дряхлость
В ту котомку впряжена.
По-дорожному крест-накрест
Вся платком оплетена,
Поздоровалась и встала.
Земляку-бойцу под стать,
Деревенская, простая
Наша труженица-мать.
Мать святой извечной силы,
Из безвестных матерей,
Что в труде неизносимы
И в любой беде своей;
Что судьбою, повторенной
На земле сто раз подряд,
И растят в любви бессонной,
И теряют нас, солдат;
И живут, и рук не сложат,
Не сомкнут своих очей,
Коль нужны еще, быть может,
Внукам вместо сыновей.
Стой, ребята, не годится,
Чтобы этак с посошком
Шла домой из-за границы
Мать солдатская пешком.
Нет, родная, по порядку
Дай нам делать, не мешай.
Перво-наперво лошадку
С полной сбруей получай.
Получай экипировку,
Ноги ковриком укрой.
А еще тебе коровку
Вместе с приданной овцой.
Ах, как радостно и больно
Видеть их в краю ином.
Пограничный пост контрольный,
Пропусти ее с конем!
Читайте также: